Предложил:

— Может, пятьдесят грамм?

Олег удивлённо вскинул брови.

— Для Барсика покупали, — пояснил я. — Раны коту водкой промывал. Вот, полбутылки осталось.

Показал водку Слуцкому.

Добавил:

— Жалко вылить. Да и… выдохнется ведь.

— Полбутылки, — повторил фотограф. — Выдохнется.

Он пристально смотрел на бутылку — временно позабыл о сигарете. Вздохнул.

— Большая рана была, — сказал Олег. — У кота. Полбутылки на неё потратили.

Барсик потёрся головой о мою ногу, мяукнул.

Я кивнул.

— Большая. Сердечная.

Поставил запотевшую бутылку в центр стола.

— Да, — произнёс Слуцкий. — Для сердечной раны полбутылки даже мало.

Он затянулся дымом, выдохнул серую струю в направлении приоткрытой форточки.

Махнул рукой и тихо сказал:

— Давай, пацан. За здоровье Барсика. Полтинничек.

Я вынул из шкафа рюмку, наполнил её до краёв.

— А ты? — спросил Олег.

Он взглянул мне в лицо.

Я покачал головой, сказал:

— Рано мне ещё. Шестнадцать лет только исполнилось. Мама отругает.

Слуцкий усмехнулся, шагнул к столу и воровато оглянулся. Из гостиной доносились тихие женские голоса. Олег мечтательно улыбнулся. Залпом опустошил рюмку, пригладил усы. Закусил блином.

Я снова наполнил до краёв стеклянную ёмкость. Закрыл бутылку «неродной» пластмассовой пробкой. На этот раз Олег сам придвинул к себе рюмку — вновь бросил взгляд через плечо. Выпил. Закусил.

Слуцкий освободил меня от обязанностей бармена: сам наполнил рюмку, пока я заваривал чай. После третьего «полтинничка» взгляд фотографа подобрел. Москвич опёрся плечом о стену, задумчиво улыбнулся.

— Олег, — сказал я, — а когда напечатают вашу статью об Алине? Через месяц? Через два?

Плеснул фотографу четвёртую «дозу» водки. Слуцкий поспешно выпил её, пригладил усы и воровато оглянулся — в гостиной монотонно бубнили Григалава и Алина. Олег перевёл на меня чуть помутившийся взгляд, пожал плечами.

— Да кто его знает… — ответил он. — Хотя… может, и в начале марта. Очень уж нас торопили с поездкой в Рудогорск. Будто статья о всеми забытой поэтессе важнее, чем обсуждение посадки на Венеру аппарата «Венера-13».

Москвич стряхнул на крышку от банки сигаретный пепел. Я вылил в рюмку остатки «Пшеничной», поставил пустую бутылку около мусорного ведра. Когда повернул лицо к столу, рюмка уже опустела.

— Да ты не парься, пацан, — произнёс фотограф. — Что бы там твоя поэтесса сейчас ни наговорила, большого значения это не имеет. Дашка уже собрала материал: сама мне вчера сказала. Напишет всё так, как ей велели.

— А как ей велели написать? — поинтересовался я.

Слуцкий дёрнул плечами, скривил бледные губы. В металлических деталях висевшего у него на шее фотоаппарата отразился свет электрической лампочки (за окном ещё не рассвело). Олег вздохнул — с тоской посмотрел на пустую рюмку.

— А вот этого я не знаю, — ответил он. — Честное слово. Дашка мне об этом ничего не говорила. Да и кто ж мне такое скажет? Моё дело — фотографировать. Вот и всё. А снимки я сделаю качественные: в этом, пацан, даже не сомневайся.

Я вернулся в гостиную, положил на журнальный столик деревянную разделочную доску, установил на неё горячий чайник. Увидел, что Алина уже раздвинула шторы — в окнах соседней пятиэтажки отражалось зарево рассвета. Волкова прервала свой монолог, подняла на меня глаза. Я улыбнулся. Отметил, что Алина нервничала: она пальцем подкручивала на виске локон волос, хмурила брови (и явно принюхивалась к свежему запаху табачного дыма). Барсик прошмыгнул мимо моих ног и запрыгнул на кресло. Кот махнул хвостом — порадовался, что занял моё любимое место. Григалава прервала запись, оторвала взгляд от блокнота — встретила меня дежурной улыбкой. Позади меня смущённо кашлянул фотограф.

Я отчитался перед Алиной, что заварил чай («с чашелистиками морошки»). Волкова кивнула. Сверкнула коленками, одёрнула полы нового халата и поспешила на кухню за чашками.

Журналистка положила на страницу блокнота ручку. Размяла пальцы — продемонстрировала мне свои аккуратные накрашенные белым лаком ногти. Григалава запрокинула голову, хитро сощурила глаза и посмотрела на линзы моих очков.

— Юноша, — сказала она, — Алина упомянула, что вы пишете роман. Она очень высокого мнения о качестве вашей работы. Считает, что в вашем лице мы получим второго Шолохова. Это очень любопытно. Расскажите: о чём будет ваша книга?

Я стоял в центре гостиной, рассматривал сидевшую на Алинином диване журналистку. Григалава запрокинула голову, не сводила с меня глаз. Улыбалась. Я почувствовал в её взгляде иронию и недоверие. Подумал, что корреспондентка «Комсомольской правды» словно дразнила меня. Она будто ожидала: я поведусь на её уловку и докажу, что сочиняю истории не хуже «самого» Михаила Шолохова. Надеялась: заявлю, что Алина меня не зря нахваливала и доложу журналистке о своих планах и задумках.

Григалава выжидающе молчала. Она накрыла ладонями блокнот с записями Алининых рассказов. Я вспомнил о фотографиях, которые мы с Волковой вчера разглядывали. На многих из них видел Дарью Матвеевну. Она там вот так же восседала на диване и улыбалась. Отметил, что Григалава не сильно изменилась с тех времён, когда она брала у Алины интервью в прошлый раз. Разве что появились неглубокие морщинки около глаз; да ещё у московской журналистки с тех пор изменилась причёска.

— О чём моя книга? — повторил я слова московской гостьи. — Вы удивитесь, Дарья Матвеевна, но тему для романа я придумал во время нашей с вами первой встречи. Помните, как мы с вами познакомились? В Москве, в гостинице «Космос». Вот только идею для книги мне подсказали не вы, а ваши спутники: товарищи из Кубы.

— Неужели? — сказала Григалава.

Она забросила ногу на ногу.

— Представьте себе, Дарья Матвеевна. Я посмотрел на наших кубинских гостей и вспомнил слова чилийского поэта Пабло Неруда о том, что языком Кубы является истина. Ещё поэт сказал, что если огонь кубинской революции будет потушен — это станет позором для человечества. В глазах кубинцев я рассмотрел тот самый огонь.

В гостиную вернулась Алина — расставила на столе чашки.

— Вот этот огонь во взглядах наших друзей с Острова Свободы и вдохновил меня на работу, — сообщил я. — В тот же вечер мне пришла в голову идея романа. Как сказал Неруда, Куба является надеждой всего столетия ложной свободы американского континента. Вот это я и докажу советским читателям в своей книге: наглядно, на примере моих героев.

— Интересно, — сказала журналистка. — И кто же ваши герои?

Волкова улыбнулась и снова ушла на кухню — Барсик ринулся следом за ней.

Я посмотрел вслед белому коту и ответил:

— Главный герой моей книги простой строитель по имени Диего Мартинес. Он обычный кубинец: с огнём в глазах и пламенем революции в сердце. В своём романе я расскажу о небольшом отрезке его жизни, в котором нашлось место и для любви, и для подвига. Уверен, что читатели оценят мою задумку. И проникнутся симпатией к моему герою.

Григалава взяла ручку, торопливо чиркнула в блокноте несколько фраз.

Снова взглянула на меня и спросила:

— Иван, так значит: ваша книга будет о Кубе?

Я покачал головой.

— Нет. Об Острове Свободы я упомяну лишь вскользь. Скажу о нём в воспоминаниях моего героя, который любит свою страну, гордится ею и считает её лучшим местом на Земле. В моей книге он хранит верность долгу, Революции и своей стране. А ещё он скучает по дому, мечтает о том, как однажды туда вернётся и обнимет родителей и младших братьев.

Дарья Матвеевна кивнула.

— Задумка достойная Шолохова, — сказала она. — И как вы назовёте свой роман?

— Я назову его «Гренада».

Дарья Матвеевна переспросила:

— Как? Гренада? Это как в той песне?

Она пощёлкала пальцем.

— Я хату покинул, пошёл воевать, — пропела журналистка, — чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать…