— … Прощайте родные! — спел фотограф. — Прощайте друзья! «Гренада, Гренада, Гренада моя!»

Дарья Матвеевна стрельнула недовольным взглядом в застывшего рядом с диваном Слуцкого — Олег закашлял, будто подавился собственным пением.

Григалава спросила у меня:

— Почему «Гренада»?

Взмахнула шариковой ручкой, словно дирижёрской палочкой.

— События в моей книге происходят на острове Гренада на юго-востоке Карибского моря в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году, — ответил я. — Диего Мартинес вместе с другими рабочими из Кубы строит там международный аэропорт: в то самое время, когда на Гренаду вероломно напали Соединённые Штаты Америки.

Журналистка нахмурилась.

— На Гренаду напали США? — сказала она. — Когда такое случилось?

Я ответил:

— В моей книге американцы вторглись на остров Гренада двадцать пятого октября тысяча девятьсот восемьдесят третьего года.

На лбу журналистки появились тонкие полоски морщин: Григалава вскинула брови.

— Поняла, — сказала Дарья Матвеевна. — Это случится через полтора года: в вашей книге.

Она кивнула и добавила:

— Вы пишете фантастический роман.

Я пожал плечами.

— Можно и так сказать. Моя книга в первую очередь о людях. А ещё: о чести, о верности, о благородстве и о любви.

Вошла Алина — поставила на стол две пиалы с вареньем (с черничным и с морошковым).

— Ваня здорово написал в своём романе о любви! — сказала она. — Я так плакала! Особенно когда Диего разлучили с любимой. Ваня ещё не дописал книгу. И не говорит, чем там всё завершится. Я всё ещё переживаю за бедную Жаклин. Надеюсь, что Диего не пострадает и вместе со своими друзьями прогонит из Гренады злых американцев!

Дарья Матвеевна усмехнулась, отложила в сторону ручку и блокнот. С нескрываемым интересом взглянула на варенье. Григалава разглядывала плававшие в сиропе ягоды морошки, будто гадала: что это за диковины.

— А я надеюсь, Иван, что ваш роман скоро напечатают, — сказала она. — И я тоже всплакну над тяготами судьбы Диего Мартинеса и его Жаклин. А ещё узнаю, как именно кубинские строители победят захватчиков из США. Иван, я надеюсь, что совсем скоро куплю вашу книгу. И возьму у вас интервью по заданию моей редакции. А заодно и получу ваш автограф.

— Обязательно купите! — сказала Алина.

Она установила в центр стола тарелку с блинами и пригласила гостей пить чай.

Застольный разговор мало походил на интервью. Алина и Дарья Матвеевна беседовали, будто давние знакомые. Увлечённо обсуждали неизвестных мне людей из писательских, театральных и журналистских сообществ. Вспоминали о неких «громких» мероприятиях, где они поучаствовали. Делились друг с другом впечатлениями от прочтения произведений незнакомых мне поэтов. Говорили об известных лишь коренным москвичам местах столицы. Волкова иногда улыбалась — я любовался её ямочками. Григалава заразительно хохотала над собственными шутками. Она щедро отпускала комплименты мне, Алине, Барсику и даже Рудогорску. То и дело восхищалась черничным вареньем Алининой бабушки (морошковое варенье она «не поняла»).

Мы с фотографом в диалоге почти не участвовали. Пили чай и ели блины. Слуцкий лишь изредка хмыкал, услышав знакомые фамилии, и многозначительно кивал головой — словно соглашался со словами женщин. Иногда он вынимал пачку с сигаретами, мял её в руке и с печальным вздохом прятал обратно в карман. Я тоже отмалчивался. Вертел головой. Смотрел то на московскую журналистку, сыпавшую оценочными суждениями. То рассматривал лицо Волковой. Слушал рассказы своей подруги, замечал в Алинином голосе нотки ностальгии. Отметил, что за время застолья московская журналистка не прикоснулась к своему блокноту — тот лежал на диване. Я вспомнил слова фотографа о том, Дарья Матвеевна «уже собрала материал» и «напишет всё, как ей велели».

Я присматривался к жестам и мимике корреспондентки газеты «Комсомольская правда», гадал, какое конкретно задание она сейчас выполняла. Прикидывал, что именно Григалава искала в Рудогорске. Спрашивал себя: её целью были те сплетни, что она вчера законспектировала в школе со слов Лидочки Сергеевой? Или московскую журналистку действительно интересовали Алинины воспоминания о маме и стопка тетрадей со «свежими» стихами, которую продемонстрировала своим гостям юная поэтесса? В словах и во взгляде Григалавы я не нашёл ответы на свои вопросы. Лишь изредка замечал, как показное радушие и праздное веселье внезапно сменялись во взгляде Дарьи Матвеевны холодным интересом профессионального журналиста.

Московские гости пробыли в квартире Волковой почти пять часов. За это время Григалава исписала больше двух десятков страниц блокнота, а Слуцкий отснял две плёнки. В основном Олег фотографировал Алину. Но запечатлел он «для потомков» и меня, и Волкову в компании Григолавы, и даже сделал общий снимок: для этого установил фотокамеру на штатив и воспользовался автоспуском фотокамеры (мне он своё чудо техники не доверил).

Уже перед уходом Дарья Михайловна с ловкостью фокусника извлекла из своей сумки знакомую мне книжицу с надписями на обложке: «А. Солнечная. Рисунок судьбы: избранные произведения».

— Алиночка, — сказала она, — подпишите? Для меня. На память о нашей сегодняшней встрече.

Волкова кивнула. Взяла из рук журналистки книгу и шариковую ручку. Сделала на титульном листе сборника короткую запись.

Я взглянул Алине через плечо и прочёл: «Я жива. Алина Солнечная».

Москвичи ушли — я тут же позвонил маме.

Со вчерашнего дня у меня дома в холодильнике «пропитывался» мамин «фирменный» торт «Наполеон». Мама решила, что мы отметим Алинино субботнее выступление во Дворце культуры торжественным чаепитием. Ещё вчера мы решили, что устроим воскресные посиделки в квартире Нины Владимировны — не в последнюю очередь из-за того, что Кукушкиной по-прежнему запрещали общение со мной.

Лена и мама принесли торт.

Мы с Алиной вновь пили чай и слушали хвалебные отзывы о вчерашнем концерте.

А вечером я спросил у Волковой:

— Волнуешься?

— Из-за чего? — сказала Алина.

— Завтра в школу, — напомнил я.

Волкова вздохнула и покачала головой.

— Нет, — сказала она. — Что будет, то будет.

В понедельник двадцать второго февраля мы с Кукушкиной изменили привычный маршрут, по которому ходили в школу. Да и встретились мы с Леной на лестничной площадке пятого этажа на четверть часа раньше обычного времени. Хотя заранее мы с соседкой об этом не договаривались. Вышли из подъезда и без лишних обсуждений свернули не к школе — в противоположном направлении. От своего дома мы отправились к Алининой пятиэтажке.

На этом сегодняшние утренние изменения не завершились. При встрече с Волковой семиклассница по собственной инициативе выпустила мой локоть. Она уступила Алине право идти со мной под руку — даже подтолкнула Волкову ко мне (пусть и не сдержала печальный вздох). Всю дорогу до школы Кукушкина не умолкала. Она вновь рассказывала нам о своих впечатлениях от Алининого субботнего выступления. Размахивала портфелем и выпускала изо рта клубы пара.

Около школьных ворот мы влились в шумную компанию краснощёких пионеров. Дети не обратили на нас внимания, смеялись и толкались: продолжили затеянные по пути к школе игры. Очереди около входа в школу я сегодня не увидел: дежурные не задерживали школьников на морозе — проверяли наличие сменной обуви спустя рукава. В школьном вестибюле сегодня дежурил Полковник. Мы хором поприветствовали его. Директор школы кивнул нам в ответ.

Старшеклассников мы встретили в гардеробе. Я пожал протянутые руки парней, кивнул головой в ответ на улыбки девчонок. Заметил, с каким любопытством комсомольцы посматривали на Волкову. С ней они тоже здоровались. Но делали это неуверенно, смущённо — словно пока не определили Алинин статус. «Московская поэтесса. Снималась в кино. Показывали по телеку. В журналах печатали. Мамкины стихи. Обманщица», — слышал я звучавшие то здесь, то там фразы.