— Чью фамилию выкликну, выходит из камеры спиной вперед и стоит на пороге. — из полумрака раздался чей-то равнодушный голос. Попытка толпой навалится на дверь ожидаемо провалилась — вмурованный в пол стопор не позволил открыть дверь шире, несмотря на все усилия хулиганов, тюремщики уколами штыков отогнали узников от двери, а через пару минут, приоткрыв дверь на мгновение, закинули туда какую-то бомбочку-вонючку, изрыгающую белый дым с резким запахом хлора и просто ушли. Во второй камере, чьи обитатели слышали все, что произошло с их товарищами, все прошло без эксцессов.

Хулиганам опять вязали руки за спиной, вешали на шею белую табличку с порядковым номером и выводили на улицу. В одном из коридоров, мимо которого они проходили, до сих пор пахло порохом и кровью, поэтому люди старались двигаться быстрее, и не злить конвоиров. Тем более, что один из милиционеров, на вопрос молодого парня- «Куда нас сейчас?», шепнул, не разжимая губ: «В тюрьму».

Эта новость, быстрее пожара, облетела короткий, приободрил людей. Тюрьма была привычным и понятным местом, а, в последний год, даже не страшным, особенно, в сравнении с этим жутким подвалом.

Перед строем вышел офицер и обведя задержанных взглядом тухлой рыбы, негромко сказал:

— Конвоируемые, предупреждаю один раз. Беспрекословно выполнять команды конвоя, который имеет приказ стрелять без предупреждения. Шаг в сторону считается побегом, прыжок на месте –провокацией. Направо. Шагом марш.

По набережной реки мойка, мимо мрачных стен морской исправительной тюрьмы, где с пятнадцатого года содержались немецкие военнопленные, через деревянный Храповицкий мост, короткая колонна дошла до безлюдной Английской набережной и остановилась.

Там, под тоскливый вой задержанных, которые решили, что они достигли конечной точки своего путешествия, у задержанных срывались их форсистые кашне, пижонские картузы, карманы выворачивались и все содержимое выбрасывалось на гранит набережной. Затем колонну быстро погнали в сторону Ново-Адмиралтейского острова, где погрузили на старую баржу. Там их по одному, развязав руки, спускали по деревянной лестнице в темный трюм. После того, как последний арестант был низвергнут в темное нутро старого корыта, лестнице подняли, а люк захлопнули. Охреневшие от этих изменений в своей судьбе, хулиганы на ощупь нашли какие-то подобия нар, сбытых из досок и старые одеяла, с набитыми сеном подушками. Через сорок минут, подошедший небольшой рейдовый буксирчик баржу на десяток метров от причала, где она встала на якоря. Охрана запалила печь в небольшой надстройке на корме и начала нести караульную службу.

Честно говоря, вариант с баржей пришел мне в голову от полнейшей безысходности. Передавать их в еле-еле возрождающееся тюремное ведомство было плохой идеей — сообщения о побегах из, наспех восстановленных после февральских погромов, тюрем, постоянно публиковали столичные газеты. Да и на место арестованного хулигана тут-же приходила замена — на рабочих окраинах были сотни неприкаянных молодых людей. Ситуация напоминала мне девяностые годы двадцатого века, молодые люди стремились влиться в ряды братков, только вместо спортивного костюма, кроссовок и кожаной куртки, члены банды щеголяли обязательными фуражками –московками, красными рубахами, высокими сапогами и узеньким длинными чубчиками, спускавшимися на лоб, как поросячий хвостик. И обязательное кашне определенного цвета, в зависимости от банды, к которой ты прибился.

На следующий день отлов рощинских продолжался. Патрули просто встали на Московском проспекте и Лиговском канале, время от времени смещаясь на параллельные переулки, задерживая всех молодых людей с красными кашне. А по центральным улицам столицы носились мальчишки-газетчики, выкрикивая сенсационную новость: — Кровавая расправа на Английской набережной! Расстреляно пятьдесят хулиганов! Трупы в Финском заливе!

Народ расхватывал газеты, тема была «горячей», хулиганы, действующие по всему городу, стали настоящим бичом для горожан, а тут такой афронт — кто-то утром нашел на гранитных плитах вещи, а главное стрелянные гильзы и красные кашне, которые были известны всему городу. Остальное додумала фантазия газетных репортеров.

Поэтому «Роща» притихла, пытаясь понять, что делать дальше. Десяток человек, что были задержаны сегодня, подсказали ребятам, как им показалось, ответный ход.

— Господин капитан! — в мой кабинет, постучав, вошел дежурный фельдфебель: — Со складов Красного креста наблюдатель позвонил — рощинские, собираются на конечной остановке трамвая.

— Сколько человек, не сообщили?

— Уже человек двадцать, но явно, что ждут еще.

— Тревогу объявляй, через три минуты оперативный взвод должен быть в грузовиках.

Я вскочил из-за стола и начал одеваться.

Через три минуты, естественно в грузовиках никого не было, это была фантастика, но за пять минут грузовики смогли завести и загрузить личным составом, в количестве двадцати человек.

Часом позже.

От дома шестьдесят восемь по Забалканскому проспекту, где располагалось «Общество газового освещения», человеческая фигурка подняла вверх красный флажок, и я скомандовал «Вперед!».

На Ново-Московский мост выехал сдвоенный трамвайный вагон одиннадцатого маршрута и тут-же разразился истерическим звоном электрического сигнала, скрежеща по колесам колодками, применяя экстренное торможение — поперек моста, загородив трамвайные пути, выехал грузовик, с которого горохом посыпались люди в серых шинелях, быстро выстраиваясь в шеренгу. То же самое происходило и сзади, где несколько молодых парней, ехавших на «колбасе», кое как удержались, из-за все сил вцепившись в рамы трамвайных окошек — сзади мост подпер еще один грузовой автомобиль, и также выстраивались люди с винтовками и повязками «милиция» на рукавах.

Глава двадцатая. Кризис мышления.

Конец марта 1917 года.

Обе стороны наделали ошибок, которые могли стать роковыми.

Рощинские решили действовать нахрапом, считая, что полсотни вооруженных хулиганов заставят власти считаться с ними, забили своими молодыми, наглыми телами оба трамвайных вагона, не пуская в трамвай никого из «гражданских» пассажиров, ехали ставить на уши город. Пользуясь тем, что невиновных в вагонах не было, через пару секунд я мог отдать команду на открытие огня.

— Очередь в небо короткую дай. — кивнул я пулеметчику, установившему сошки немецкого пулемета на парапет набережной, сбоку от моста. Несколько пуль ушло в облака, и праздная публика, лениво разбегавшаяся в сторонку от моста, чуть-чуть ускорилась. Наверное, в нынешнее военное время местные офицеры ужа махнули бы шашкой, отдавая команду на стрельбу залпами, но я мешкал, чтобы через пару секунд понять, что я идиот. Я со всей дури засвистел в свисток и начал делать отчаянные махи над головой, как будто плыл брассом. Но милиционеры меня поняли т подались вправо-влево от моста, чтобы не попасть под «friendly fire» стрелков с моей стороны моста.

Затем я достал из кармана белый носовой платок, и помахивая им, двинулся в сторону моторного вагона.

Через передние стекла, выпучив глаза, на меня смотрели несколько человек, но меня интересовали только двое, в форменных фуражках. Слава Богу, пока нет моды захватывать заложников и совершать прочие вещи, присущие гуманному двадцать первому веку, иначе я не знаю, как бы я повел в такой ситуации.

— Приказываю всем выкинуть оружие в окна, выходить по одному с поднятыми руками и ложиться на мостовую! — от страха голос все же дал «петуха».

— Слышали, ребята? Приказывает он…- с передней площадки мне навстречу шагнул молодой парень с черными цыганистыми глазами и наглой улыбкой под тоненькими усиками: — И что ты нам сделаешь? Видал?

Парень откинул полы пиджака и, вытащив из-за кожаного поясного ремня целых два нагана, направил из на меня с глумливой улыбочкой.

— Граждане бандиты! Ваша банда полностью блокирована, оба выхода перекрыты, так что предлагаю вам сдаться…