А через несколько дней, отмытый, побритый, переодетый в чистое, даже с «Георгиевской медалью», что нацепили на шинель вместо украденной беспризорниками, Прохоров Василий, усаженный на крепкую тележку на маленьких колесах, снова отправился нищенствовать. Только сейчас его «христарадничество» проходило совсем на новом уровне. Пара крепких молодцов, со всем почтением, выгружала его из крытого фургона с горячей буржуйкой в тихом переулке, после чего парни внимательно смотрели, как их подопечный легко катясь по тротуары, выезжает в согласованное заранее место, где, поправив медаль на старенькой, но аккуратно заштопанной шинели, бросает перед собой солдатскую шапку и приступает к работе. Молодцы, убедившись, что с подопечным все в порядке, грозят кулаками кучке местных нищих, что опасливо кучкуются поодаль и убывают, развозить по городу остальных подопечных.

Василий с чувством превосходства смотрит на своих незадачливых конкурентов, после чего с достоинством смотрит на спешащих мимо прохожих, не забывая при этом, выкатить на своей тележке наперерез зажиточному пешеходу, требовательно протягивая ему навстречу шапку с виднеющимися на дне монетами и купюрами.

Прохожий, чуть не столкнувшись с наглым инвалидом, торопливо лезет в карман, бросает в шапку монету и спешит прочь. И никаких скандалов, ибо все заинтересованные лица знают, что этот наглый безногий входит в шайку ветеранов, что поставила выгодный процесс сбора подаяния в столице на новую высоту. Не все было гладко. Все хлебные места в столице давно поделены, и наглые пришельцы, которые, к тому же, не соблюдали никакой договоренности, а просто занимали места, которые им нравились, после чего, без всякой причины, могли исчезнуть с этого места, зачастую навсегда ломали все существующие договоренности уважаемых людей.

Попытки наказать и изгнать инвалидов в военной форме силами местных нищих жестко и безжалостно пресекалась группами здоровяков с дубинами, которые, не вступая в разговоры, били побирушек так, что некоторые из них впервые в жизни получили настоящие увечья и переломы.

Когда к решению вопроса подключились жулики, попытка подрезать военных уродов была меткой стрельбой из стоящей рядом, неприметной коляски, а когда воры собрались, выставив пару десятков бойцов с огнестрельным оружием, на встречу с ними приехал страшный мужик, в офицерской куртке, с гуттаперчевой маской вместо лица и в черных очках слепого, но с пулеметом «максим» в телеге и изготовившимся с стрельбе расчетом, накрытым от посторонних глаз куском брезента. К атакам на пулемет воры оказались не готовы, а офицер с искусственным лицом пообещал им тотальную войну, поэтому сейчас членов шайки нищих «Ветеран» городской криминальный элемент старались не замечать. Не останавливаясь на достигнутом, военные нищеброды пошли дальше. Тележка с безногим ветераном могла заехать в «чистый» ресторан или модный магазин, и обрубок человека в серой шинели, медленно и с достоинством проезжая мимо столиков, требовательно тянул свою шапку к, замолчавшей от наглости, публике. Попытки швейцаров, официантов или приказчиков, выкинуть прочь потерявших все представления о приличиях хамов, обычно заканчивалась плохо. Нет, никто не въезжал в ресторан «Палкин» на телеге с пулеметом, не дай Бог. Просто, когда обидчики ветерана, после трудового дня двигались домой, их догоняли какие-то патриоты и больно били за обиду ветерану, а на прощание показывали нож или револьвер, обещая, что больше бить не будут. И поэтому, когда в следующий раз в шикарное заведение заезжала тележка инвалида, то, несмотря ни крики хозяина или метрдотеля, ни один халдей в сторону нарушителя спокойствия даже не смотрел.

Зачем такие сложности? Да, попрошайничество в «хлебном» месте приносило неплохой барыш, который вечером делился на всех коллег, что сидел на улице с протянутой рукой, и было приятным дополнением к денежному содержанию. Главной же задачей этих экзерсисов было становление скрытой системы наружного наблюдения отдела Народной милиции Адмиралтейской части. Кто подумает, что военный инвалид, сидящий на бойком месте Лиговского проспекта, не просто клянчит у прохожих копеечку или рублик, а внимательно наблюдает за зданием, где, к примеру, квартируется челядь и пристяж красноярского промышленника Носова Ильи Сергеевича, а бывший солдат Прохоров Василий внимательно следит за всеми входящими и выходящими из широких ворот штаб-квартиры Носова, за всеми грузами, что прибывают и убывают со склада, принадлежащего опасному купчине.

Сотрудники отдела наблюдения были никак не связаны с моим отделом. Жили они или на казарменном положении в небольшом флигеле на районе судостроительного завода, или в отдельных комнатах в приличных рабочих казармах. Вот, к примеру, позавчера, к Прохорову приехала выписанная из деревни жена, что сейчас крутилась, наводя уют в выделенной Василию отдельной комнате дешевого доходного дома на Бумажной улице за Обводным каналом.

Василий приложился к чекушке, от крепкой ханжи в которой был только запах и чуть-чуть алкоголя, смачно хрустнул половинкой очищенной луковицы, лежащей рядом на обрывке газеты и вдруг замер — у одного из парней, что сейчас грузились в три пролетки, остановившиеся у дома, занимаемого купцом Носовым, из-под ремня на поясе выпал револьвер. Револьвер конечно шустро подхватили, и даже, никто из проходящих мимо прохожих, вроде ничего не заметил, кроме внимательного нищего в солдатской шинели, что побирался на противоположной сторону проспекта. Парни в пролетках уже уехали, когда нищий подозвал к себе проходящего мима пирожника, самого деревенского вида, с огромным коробом за спиной, что крутился тут с утра, стараясь продать приличной публике свой непрезентабельный товар. Продав нищему два пирожка с требухой, крестьянин с довольным видом быстро пошел дальше, чтобы через две улицы передать старшему звена информацию от Василия, что подручные Носова Ильи Сергеевича силой великой и при оружии выехали в неизвестном направлении. К сожалению скорость прохождения информации от постов наружного наблюдения оставляла желать лучшего, в чем мне совсем скоро пришлось убедится.

Глава двенадцатая.

15 марта 1917 года.

«Из Кронштадта приехал делопроизводитель Портового архива для доклада начальнику. Рисует все в мрачных красках. Если верить приехавшему, то в городе продолжается царство солдатчины. Они ничему не хотят подчиняться. Считают себя Социалистической республикой и грозят всем расправой. Офицеры, в количестве 300 человек, до сих пор арестованы: некоторых из них заставляют исполнять черные работы — грузить уголь и проч. Сейчас матросы ходят по городу и ищут себе квартир.»

Из записок Г. Князева.

Столярно-слесарные мастерские, куда мы с Анной Ефремовной направились с утра пораньше, представляли собой несколько одноэтажных кирпичных зданий под, грустно устремленной в небо, кирпичной трубой, огороженные глухим забором. Ворота были замкнуты на большой замок и опечатаны сургучной печатью Интендантского управления столичного гарнизона. Сопровождавшие нас на телеге бойцы замок сбили, ворота распахнули, и мы вкатили на мощенный булыжником двор.

Здания цехов были тоже заперты и опечатаны. У примыкавшей к цеху котельной виднелась куча угля, от которой, в паре мест, в небо поднимались тонкие столбы белесого дыма. Между зданиями цехов находилась крытая сверху площадка, заполненная какими-то трубами, крупными отливками и колесами. Сразу у ворот, отдельно от цехов, находился опрятный домик, вмещавший в себя несколько кабинетов, судя по всему, здесь размещался инженерно — административный персонал мастерских. В кабинете, с табличкой «Управляющий», нас, ожидаемо, встретил засыпной сейф с распахнутой настежь дверцей.

Какие-то документы были разбросаны на полу, часть лежала на столе. Усадив нынешнюю владелицу мастерской на стул у окна, я собрал валяющиеся по кабинету бумаги, сел за стол и попытался разобраться в найденных документах.