24.11.02, где-то, середина ночи

– Эй, там поаккуратнее! – дергаюсь от резкой боли в районе виска. – Я себя для более возвышенных путей готовил, ясно? Не хочу откинуть коньки прямо здесь!

– Помолчи, пожалуйста, пока я сама не отправила тебя по достойнейшей из всех дорог! – она прикладывает ватку, смоченную перекисью водорода, к кровоподтеку и при этом делает рукой знак, не требующий дополнительных разъяснений – большой палец направлен вниз, все остальные собраны в кулак.

Мы сидим у нее дома. Где это и как мы сюда добрались, я не знаю. Единственное, что я сейчас знаю наверняка, так это то, что (1) Тесак нешуточно подгружен и изучает побелку потолка на дохе напротив меня, (2) сидя на корточках рядом со мной, примостилась она – незнакомка, (3) я пытаюсь все-таки понять, что произошло.

– Ты зря так с Рубакой! Можно было и по-мирному, – Тесак старается не смотреть мне в глаза. – Он ведь, если захочет, заложит ментуре нас с потрохами...

Я не даю ему закончить:

– Послушай! Не еби мне мозг!!! У нас и без этого делов хватает.

Тесак прикусывает нижнюю губу, как будто отсекая ненужную фразу, встает и уходит в соседнюю комнату. Я слышу, как включается телевизор.

– Ты всегда такой злой?! Или только сегодня? – она отодвигается сантиметров на двадцать и теперь осуждающе смотрит.

– Только мне тебя как живого укора не хватало! Ладно Тесак, он в последнее время стал слишком часто распускать нюни, но ты-то что? Рубака убить тебя хотел, а ты... Ладно, забудь.

Она обиделась. Смотрит в сторону. Молчит. Блядь, как мне все это надоело! Неженки хреновы, а кто меня пожалеет? Я ведь для них свою жопу в клочья рву.

Я беру ее за руку. Она теплая. Даже слегка горячая. Я перебираю в ладони ее пальчики.

Один за одним. Все вместе и каждый поодиночке. Очень горячие пальцы. Она, наверное, слишком много всего пережила сегодня. Но как она оказалась там, на днище машины? Вот растяпа, об этом-то и не спросил. Да-а-а, приятель, ты, оказывается, полный лох!

В соседней комнате Тесак смотрит телевизор. Я перебираю и начинаю облизывать ее пальчики. Мой язык скользит по горячей коже рук. Я напоминаю себе преданного пса, который лижет руки своей хозяйке в порыве преданности. Я перехожу чуть выше, закатываю кофточку. Там ее кожа больше походит на нежный шелк. От нее приятно пахнет, вроде как лавандой. Незнакомка уже не сопротивляется, я чувствую – ей это нравится. Ей? О-о, да ты полный уродец, ты ее имени и то не узнал! Сейчас хочешь спросить? Ну, давай, рискни! Когда она почти расслабилась, давай, действуй, и сразу потеряешь ее навсегда, раззява!

В телевизоре разыгрывается сценарий скоротечной Третьей мировой войны, или же просто в комнату к Тесаку ворвался робот в исполнении Роберта Патрика и крушит все направо и налево.

Я почувствовал ее пухленькие губки: они слегка увлажнились и дышали желанием. Она обняла меня, и я перенял от нее весь жар. Я отдался страсти. Я распростер руки, готовый ее принять. И когда она села на меня, широко расставив ноги, я ощутил желание и страсть изнутри – не только тело, но и душа ее рвалась ко мне. С каждой секундой она была все ближе и ближе. И, наконец, перед тем как по телу разлилась волна удовольствия, я услышал самую высокую ноту, которую только и способны взять несколько тысяч громадных церковных органов одновременно.

24.11.02, в соседней комнате, спустя минут двадцать

Тесак смотрит в экран абсолютно отсутствующим взглядом. Я, счастливый, пристраиваюсь рядом на деревянную кресло-качалку. Мой друган не подает никаких признаков жизнедеятельности организма, на секунду кажется, что даже диафрагма у него замерла.

– Эй, – говорю, – хватит корчить из себя обиженную королеву! Пора простить старого мудака.

Молчание. На экране очередная порция пронафталиненной попсы. Каждый день одно и то же. Мне иногда видится, будто наша любимая Родина навсегда застряла в прошлом и никак не может перелезть в настоящее. Особенное ощущение прошлого оставляют вот такие вот «утренники».

– Ну что, пошли? – Тесак собирается уходить и приподнимается на руках в кресле, покрытом махровым полотенцем.

– Ну, пошли... – другой ответ звучал бы намного глупее.

24.11.02, сон

Мне снился сон... Вернее, я теперь понимаю, что это был сон, а тогда думал – все случилось на самом деле. В общем-то я и сейчас не очень уверен, произошло ли все в действительности или только в моей голове. Ладно, неважно! Вам же наплевать, чем вам ебут мозги – реальностью или выдумкой!

Я стоял на автобусной остановке. Из тумана приходила и в туман же уходила асфальтовая дорога, разделенная посередке земляной полосой. Вы наверняка знаете все эти петербургские утренние туманы. Если нет, то для справки вам скажу, что этот туман – такая вязкая масса, облегающая постройки, землю и людей. Мелкие раздробленные капельки воды заполняют не только все видимое пространство, но и внутренние органы. Кажется, если вдыхаешь этот воздух, на стенках легких образуется тоненькая пленочка, с каждым вздохом дышать становится все труднее, пленочка поднимается из легких к гортани, она уже на гландах, дышать невозможно, человек судорожно хватает воздух, но все бесполезно – как герметичная полиэтиленовая термоупаковка облегает выпускаемую предприятием продукцию, так и город наполняет ваши легкие сублимационной формой, герметично запаковывающей все ваши внутренние органы. Вы перестаете чувствовать, становитесь глухим к внешнему миру и своим же чувствам. Вы уже почти мертвец, но еще живете. Город сам решает, как и в каких количествах подать вам те или иные жизненно необходимые ресурсы – начиная с кислорода, заканчивая информацией.

Я стоял на автобусной остановке. Мне была видна лишь пятидесятиметровая полоса влажного асфальта. Вокруг ни души. Я один. Я думаю: «Не зря же я здесь стою, надо оглядеться». На столбе уличного освещения висит желтое, как желток сваренного вкрутую яйца, расписание движения автобуса по маршруту сто двадцать восемь. Часов на руке нет... Они в кармане! Ощупываю задний карман джинсов. Извлекаю свою Festin’у. Без четырех минут шесть семьдесят. Автобус через две минуты.

На остановке только я. Я и туман. За спиной глухой бетонный забор из блоков с колючей проволокой. Внизу блоков сделаны декоративные отверстия, закрытые решеткой. Я думаю, где-то этот забор мне уже встречался. Мои размышления прерывает резкий поток ветра в мою сторону с территории за забором. Я слышу жуткий треск и падающее дерево, кажется, тополь. Огромный тополь. Он летит прямо на меня. Я ретируюсь, медленно отступая назад, но слишком поздно. Одна из громадных веток начинает накрывать меня, как рука невидимого из-за тумана великана. От страха я бегу не оглядываясь. Спотыкаюсь и падаю. Вижу сучок от ветки, он целится прямо в глаз. Понимаю, что лежу не на асфальте. И тут автобус трогается, и я еле-еле успеваю засунуть ноги в салон перед захлопывающимися с металлическим дребезжанием дверьми. Я лежу на нижней ступеньке задней площадки автобуса сто двадцать восьмого маршрута, весь сжавшийся от страха в комок.

В салоне довольно оживленно: вокруг беседуют всякие старушки, дедки и не первой свежести женщины. На меня никто не обращает внимание. Сажусь на одно из свободных мест. За окном простираются миллионы кубометров тумана. Отирая лоб, ненароком вслушиваюсь в разговоры. Отчетливо распознаю лишь три диалога. Первый – женщина не первой свежести другой женщине не первой свежести – идет в русле сплетен о том о сем (муж, проблемы с сексуальной жизнью, работа, дети, современные нравы). Неинтересно. Переключаюсь. Во втором – старик со своей бабкой – переплетаются и политические, и экономические, и спортивные темы (все наши политики-педрилы, все отечественные экономисты – онанисты, все российские футболисты – просто козлы). Хотя отчасти я и солидарен, переключаюсь на последнюю пару. Третья – маленький мальчик с бабушкой. Парочка сидит впереди меня, и пожилая занимается воспитанием молодого – бабка задает ребусы, пацан их отгадывает.