В 1951 году Ферри допрашивал Кима Филби, другого советского шпиона, тоже работавшего в английской разведке, тогда тоже хватало прямых и косвенных свидетельств о том. что он помог уберечь от карающей руки попавшихся на крючок агентов КГБ Дональда Маклина и Гая Берджесса. Однако Филби ни в чем не признался, шутил и вел себя нагло, в результате его уволили, и вскоре он преспокойно уехал в Бейрут корреспондентом «Обсервера», сохраняя, между прочим, тесные связи со своей МИ-6, что выводило из себя контрразведывательную службу МИ-5.

Каково же было его изумление, когда на первом же допросе Рептон чистосердечно признался, что был завербован советской разведкой в Вене, и перечислил все операции и всех агентов, которых он выдал. Надел сам себе на шею петлю и выбил из-под себя стул — как еще назвать эту совершенно необъяснимую откровенность? Все были потрясены, а он даже радовался, что облегчил душу и отныне не должен скрывать свою любовь к коммунистическому устройству мира, наконец-то зажил по совести!

Дело без всяких проволочек очутилось в знаменитом суде Олд Бейли, ажиотаж стоял потрясающий, пресса брызгала слюной и накаляла страсти.

Суд вошел, все встали, и процесс начался.

«Неужели впаяют больше чем четырнадцать лет? — думал Рептон, окидывая взглядом небольшой зал суда, полностью забитый публикой. — Неужели дадут двадцать пять, как нелегалу КГБ Гордону Лонсдейлу? Нет, не может быть! Все-таки Лонсдейл был советским гражданином и руководил целой группой английских агентов… Максимум — четырнадцать».

Было душно, Рептон обмахивался носовым платком и временами вытирал им свою обширную лысину, он нервничал, чувствуя на себе презрительные и просто любопытные взгляды, и старался смотреть мимо публики.

Генеральный прокурор сэр Айвор Батлер, приступая к обвинительной речи, тоже заметно нервничал и часто пощипывал свою бородку, явно не заслужившую такого грубого обращения.

— Обвинение, выдвинутое в адрес подсудимого, очень серьезно. Он признал, что более десяти лет назад его политические убеждения настолько изменились, что он стал действовать в интересах коммунистической системы, передавая советской разведке всю доступную ему информацию и тем самым способствуя победе коммунизма во всем мире. На открытом заседании я не могу вдаваться в подробности этого дела ввиду большой секретности информации и вынужден просить суд о прекращении данного заседания и о проведении закрытого судебного разбирательства.

После коротких перешептываний главный судья Великобритании лорд Боле распорядился очистить зал. Корреспонденты направились к выходу, стала пустеть и галерея, в зале остались лишь избранные, среди них несколько высокопоставленных чиновников МИ-6 (прославленной Сикрет интел-лидженс сервис) и МИ-5 (менее прославленной, но достаточно эффективной контрразведки), а также других государственных ведомств.

Джон Пауэлл, бывший начальник Рептона, старался держаться бодро и уверенно, словно судили за шпионаж не его подчиненного, а схваченного на месте преступления нелегала КГБ.

— Представляете, он не желает раскаяться и считает, что действовал согласно своей совести! — повернулся он к Смиту из контрразведки. — Подумать только: предатель Англии еще и смеет болтать о совести!

Дэвид Смит подумал, прежде чем ответить, на душе у него был праздник — ведь не каждый день контрразведка сажала на скамью подсудимых советских шпионов!

— Джордж Рептон такой же англичанин, как мы с вами зулусы! В сущности это польский еврей, переехавший в Англию во время войны, он даже записался в армию генерала Андерса. Меня вообще удивляет, что неангличанина зачислили в кадры МИ-6, это же потенциальный риск! — с тактом у Смита было туго, особенно когда дело касалось соперников, вечно досаждавших своими закордонными интересами, из-за которых приходилось порой тормозить внутренние операции.

— Другое было время, Дэвид, — улыбнулся Пауэлл, словно не почувствовав укола. — Он участвовал в войне и вообще способнейший человек. Никто не подозревал, что он сочувствует коммунистам.

Тем временем окна были закрыты ставнями, у входа в зал выстроились несколько полицейских. На закрытом заседании уже не скрывали принадлежность Рептона к английской разведке (кстати, и о самой службе публично упоминать запрещалось, словно она и не существовала), вещи называли своими именами, и заседание пошло гладко и без ненужных задержек.

Сэр Реджинальд изложил на редкость кратко обвинение в государственной измене из пяти пунктов. Затем горячо и трогательно (словно сам был соучастником и шпионом) выступил адвокат подзащитного Хатчисон, ярко обрисовав идейные мотивы действий подсудимого и особо подчеркнув, что Рептон никогда не брал денег от русских, что говорило о его безупречном моральном облике. Когда адвокат закончил, раздалось несколько жидких хлопков, судья наморщил лоб, объявил короткий перерыв и вышел передохнуть и подумать, в это время ожидающая публика, и особенно журналисты, вновь заполнили зал.

Кристофер Рептон безучастно смотрел, как открывают деревянные ставни, мысли его вертелись только вокруг срока. Дамы перешептывались по поводу приятной внешности подсудимого: выглядел он значительно моложе своих тридцати восьми лет, поражал опрятностью и гладкой выбритос-тью, как бы перераставшей в лысину, одет он был по-деловому, словно собрался на работу, — серый костюм, рубашка с жестким воротничком и голубой галстук под цвет глаз.

— Хотите что-нибудь сказать перед вынесением вам приговора? — спросил секретарь суда, когда возобновился процесс.

Рептон в ответ лишь отрицательно покачал головой, лучше уж помолчать, не сморозить какой-нибудь глупости, удлинив тем самым срок.

Сколько же дадут?

А было за что.

Он вспомнил, как провалил несколько операций в Дели, что привело к разгрому там английской резидентуры, как выдал двух ценных агентов, работавших непосредственно в Министерстве обороны Советов. Он не жалел об этом, в конце концов, буржуазный строй обречен и рано или поздно его старания оценит прогрессивное человечество. Но сидеть не хотелось. Он любил жаркие страны, и всегда ему там все удавалось, он яростно, не щадя себя, вербовал агентов для английской разведки и без зазрения совести тут же сообщал об этом своим кураторам из КГБ. Одних перевербовывали, других держали на крючке, третьих отводили от секретов, самых опасных локализовали (или нейтрализовали), что слишком часто означало пулю в затылок.

Судья вернулся в зал, сел за стол и стал перебирать бумаги с самым добродушным видом, словно собирался предложить аудитории разгадывать ребусы. Продолжая задумчиво копаться, он совершенно равнодушно, без ложного пафоса негодования отметил, что Рептон практически свел на нет многие усилия английского правительства во внешней политике, нанес большой ущерб своей стране, но действовал из идеологических побуждений, а не с целью наживы — последнее звучало достаточно прилично, словно не из-за убеждений католики перерезали глотки пятнадцати тысяч гугенотов в знаменитую Варфоломеевскую ночь, а Гитлер уничтожил отряды своего друга Рема.

Зал настроился на приговор относительной строгости, многие улыбались.

— Вам предъявляется обвинение за пять совершенных преступлений, поскольку ваша антигосударственная деятельность содержала пять периодов: Вена, дважды Великобритания, Дели и Тегеран. Два периода — наиболее серьезные, за них вы получите по 15 лет. Остальные три периода — 14 лет в совокупности. Всего 44 года, — торжественно произнес судья, словно зачитывал указ о награждении подсудимого орденом Подвязки.

Зал тихо загудел, люди удивленно переглядывались, судья поднял брови и философски заметил, что столь суровый приговор призван удержать от подобной деятельности и других граждан Соединенного Королевства, — что ж, государственные интересы превыше всего!

Пауэлл повернулся к соседу:

— Если он будет хорошо себя вести, то выйдет из тюрьмы в шестьдесят восемь лет, в противном случае — в восемьдесят, — говорил так, будто самолично вынес приговор и не намерен нести никакой ответственности за деяния своего подчиненного.