— Дай нам бутылку вина, камерадо, — попросил Клим.

— Извини, но вина у нас нет, камерадо, — ответил официант.

Вокруг все дули вино, пришлось сходить за кулисы к хозяину и добыть у него спиртное за приличную плату.

Фламенко, кастаньеты, крики. Одинокое соло «And when I die don’t bury me at all just pickle my bones in alcohol» (Когда я умру, не хорони меня, лишь замаринуй мои кости в алкоголе), пьяный солист брызгал вином на сидевших. Выстрел, агония на полу, убийцы, допив вино, спокойно удалились, полиция для приличия повертелась, выпила вина и тоже смылась, ничего не произошло, все продолжали болтать, смерть уже давно сделалась делом привычным.

— Мне пора в «Гейлорд», — сказал Клим. — Но ночевать я приду к тебе.

— А можно мне туда? Хотя бы взглянуть одним глазом, как живут в роскошном отеле русские бояре. Говорят, что там в паэлью кладут огромных креветок, выписанных из Гренландии…

— Там живут не только русские, и вообще, хватит об этом. Мне пора.

— Неужели ты не знаешь, что в Мадриде не бывает секретов? У нас все тайное становится известно еще до того, как оно стало тайной. Я хочу познакомить тебя со своим сыном, ты же просил…

Они поднялись на третий этаж, номер был закрыт, и Мария, словно большая птица, поскребла длинным ногтем дверь.

Черноволосый юноша лет восемнадцати, с гладко зачесанными волосами, худой, изысканно сложенный (держался грациозно, словно в окружении инфант при дворе короля Фердинанда), с бачками и в очках, в просторном люстриновом пиджаке. Воронова крыла, с белыми крестиками нашейный платок прикрывала накрахмаленная салфетка.

— Это мой сын Рамон, а это товарищ Петер Энгер, — представила Мария.

— Бокал вина? — предложил Рамон.

Стол был сервирован хрусталем и фарфором, что никак не вязалось с суровой обстановкой Мадрида, да и яства поражали голодное воображение: ветчина по-пармски, блюдо с ниццианским салатом и горячее в серебряной кастрюльке, прикрытой крышкой. Но камерадо Энгер не задержался, он был наслышан о сыне, недавно вернувшемся из Мексики, где они с мамой владели домом, он знал о его пижонских замашках, о нем давно уже легла информация в досье, теперь он самолично прощупал материал прежде, чем заказывать костюм.

Покинул «Гран-виа» и зашагал по грязной улице, придерживая рукой карман с кольтом. У ворот отеля «Гейлорд» переминался с ноги на ногу часовой с винтовкой.

— Проходи, камерадо Энгер, — сказал он радостно.

— Ты должен спросить у меня пароль, камерадо, — сказал строго, не терпел бардака.

— Но я же тебя вижу почти каждый день, камерадо Энгер, — удивился часовой.

Клим выдал пароль, получил отзыв и прошел в отель.

В «Гейлорде» было приличнее, тут жили крупные птицы, слетевшиеся со всего мира, тут публика не галдела, а неторопливо переговаривалась за столиками, порою звучал русский (многие изучали его как единый язык грядущего мирового устройства) — здесь жили советские советники по артиллерии, авиации, диверсиям, контрразведке.

Угол «Гейлорда» недавно разрушил шальной снаряд, и часть ресторана огородили.

Рита сидела за столиком с Красовским, недавно прибывшим с кратким деловым визитом, оба самозабвенно пили риоху и откровенно кокетничали. Полненькая блондинка Рита, ожидавшая дитя, работала в резидентуре секретаршей, однако держалась, как будто не вылезала с передовой, носила, подобно своему мужу, кожаную куртку и «товарищ маузер» в деревянной кобуре — все это выглядело немного смешно и нарочито, но Клим не делал внушений жене, он не терпел семейных скандалов.

Увидев мужа, Рита из светившейся от радости дамы тут же превратилась в воплощение страдания, от одного вида которого погасло бы солнце. Преданная жена, вечно переживавшая из-за мужа, часть его жизни и даже тела, та самая Пенелопа, та самая Ярославна, та самая Лорелея, а страдала она от ожидания и от того, что наконец дождалась.

— Слава богу, добрался! — сказал Клим, привычно изображая выжатый лимон. — Ритуля, милая, оставь нас на полчаса, у нас дела.

Рита встала, оправила на себе многочисленные кожаные ремни и пересела за другой стол, дымя сигаретой явно американского производства. В Мадриде уже давно курильщики перешли на табак и крутили самокрутки или, по-простому, козьи ножки.

Красовский прибыл опять для руководства «эксом» — вот уж работенка, когда и наган в руке не держал, и никого не кокал!

Каждый дурак горазд давать общие указания и доводить до сведения решения начальства, которые, между прочим, базировались на донесениях товарища Энгера, полученных от красавицы Марии: поляк Думецкий работал вместе с Троцким еще до революции, Энрико Диас, завотделом в штаб-квартире ПОУМа, регулярно переписывается с проклятым Львом, докладывает о ситуации в Испании и ходе боев, пересылает некоторые документы через Сильвию Энджелофф, бывшую секретаршу предавшего революцию вождя.

— Как ты их будешь убирать? — поинтересовался Красовский, он вызывал у Клима раздражение своим покровительственным тоном.

— Почему я? — удивился Клим. — Разве нельзя использовать для этого испанцев? Все-таки мы контролируем их контрразведку.

— С помощью контрразведки мы сможем убрать Диаса, даму трогать пока не будем, а вот поляка ты должен взять на себя, — твердо сказал Красовский.

— Но почему я?

Красовский только пожал плечами: мол, кто же еще? Ему ведь и в голову не приходило, что можно и самому помараться! Добавил какую-то чепуху о долге, о партии, о «пятой колонне», работавшей на Франко и немцев, — будто Клим всего этого не знал!

Не тянуть с этим Думецким, он крепко насолил нашим в Москве, торопиться, через неделю всем русским придется вылететь в Москву: Мадриду хана! Начальство не интересует технология «экса» — это дело простое и низменное, ему не понять, что не так просто убрать человека, если не знать его в лицо, ему безынтересно, что выйти на Думецкого он может только через Марию, которая потом, мягко говоря, изумится, узнав, что ее близкий друг отошел к праотцам. Как он будет выглядеть перед Марией, разработчицей поляка? И вообще, зачем убивать, и так кровь льется рекой.

Красовский завел старую песню о буржуазной и пролетарской морали, цитировал Ленина, намекал на интеллигентские настроения, свойственные хлюпикам, не понимающим, что только через революционное насилие можно прийти к общечеловеческому счастью.

Клим озлился:

— Это поручение мне не нравится. Я разведчик, а не палач!

— Ты прежде всего чекист, работающий во имя дела Ленина — Сталина. Разве не ты убирал сына Троцкого?

— Но там было все ясно.

— И тут все ясно. Троцкисты — главный враг, даже хуже, чем фашисты.

Рита разрядила скандал, она томилась в дыму, а джаз-банд из трех затасканного вида испанцев заиграл танго. Жена жаждала танцевать, Клим сослался на усталость, но положение спас Красовский и галантно протянул ей руку.

Мария появилась в зале ослепительно внезапно, в чертовом палантине, наброшенном на муаровое платье (все-таки аристократки остаются аристократками — куда до них нашим рабоче-крестьянским девкам, вырядившимся в кожу!), рядом шествовал Рамон в смокинге и с сигарой в зубах.

Все повернули головы: такое яркое явление посреди войны случается редко.

Увидев Клима, оба помахали ему и подсели за столик. Рита напряглась, словно тигрица перед прыжком, у Красовского внезапно заболел низ живота.

— Как тебя сюда пустили? — не очень любезно, но бабам нельзя давать спуска, иначе сядут на шею.

— Я захотела увидеть тебя. И Рамон тоже, ты ему понравился, — она сбросила палантин, обнажила роскошные плечи и блаженно улыбнулась. — Не бойся, я не буду устраивать скандал твоей жене, кажется, это она танцует…

— Мы же договорились, что я приду к тебе поздно вечером.

— Мне скучно, дорогой. Я не могу без тебя. Закажи нам чего-нибудь хорошего, а то мы изголодались в пролетарском «Гран-виа».

Ох уж эти агентессы, они и прекрасны, и коварны, и капризны, и необычайно эффективны в работе, и совершенно бездарны, и никогда не знаешь, успех ли ожидает тебя или позорный провал! Но куда деваться, если служишь Делу?