Карцев нервничал, не зная почему. Ничего подозрительного он не чувствовал, все шло спокойно, но в глубине его души шевелился скользкой змейкой неосознанный страх. Отпуск уже летел к концу, иногда он позванивал на работу, осведомляясь о новостях: Гусятников отбыл в Рим по личному заданию шефа (Катков частенько посылал личных эмиссаров, и это не вызывало подозрений), второй заместитель правил бал без всяких приключений и ЧП, мычал в трубку о том, что все в порядке, а расспрашивать подробнее по телефону не полагалось. Со слов зама, Карцев знал о визитах Руслановского в Москву из-за больной сестры (Вот мужик! — думал он, — молодец! Остались ведь еще на Руси благородные люди!), понимал, что резиденту не до вежливых звонков, и чувствовал себя неудобно. Все-таки, несмотря на подсидки и подковерные драки, люди есть люди и должны принимать участие в неприятностях коллег (равных по чину).
— Знаешь что, Полина, — говорил Карцев жене за игрой в подкидного дурака, скреплявшей их долгий семейный союз, — нам надо принять Руслановского. Он, конечно, порядочное говно, но все-таки резидент, и мы работаем вместе. У сестры его рак… поняла?
— Неужели? — удивилась Полина, подумав, что, слава богу, она сама жива и здорова. — Раз надо, то надо. А когда?
Карцев позвонил на работу, там не знали об очередном визите в Москву резидента и посоветовали обратиться непосредственно к больной сестре Ирине. Не царское дело — звонить сестрам, поэтому Карцев возложил эту миссию на свою толстушку Полину, наделенную истинно украинской, мягкой хитростью.
Женщины еще при царе Горохе встречались в чекистских компаниях, но не прониклись друг к другу, Полина вообще считала Руслановского гнилым интеллигентом и выскочкой, это отношение распространялось и на его родственников, близких и дальних (сестра ей казалась к тому же круглой идиоткой). Ирина не помнила жену Карцева и, когда она ей позвонила и представилась, спутала ее с другой украинкой, тоже супругой коллеги ее брата (мягкий акцент был налицо), только добродушной и отзывчивой, — сколько же лет прошло с тех пор? — именно эта дама и достала ей по блату дивный отрез на платье…
— Ирочка, здравствуй, это Поля! Да, давненько мы не говорили, все недосуг. Как ты себя чувствуешь? Когда приезжает твой брат?
Ирина искренне обрадовалась звонку украинской благодетельницы, с которой она не говорила сто лет и в свое время так вяло поблагодарила за отрез (а платье получилось — хоть в Кремль на прием выходи!), что до сих пор испытывала неудобство. Вопросы о самочувствии и брате упали, как соль на рану. Ирина уже давно считала своего брата скрягой, зажравшимся в своих заграницах, несмотря на приличные подарки, которые он ей регулярно привозил. Она ожидала от него приглашения в Вашингтон, а не шмоток, она ни разу не была за границей и жаждала ее понюхать. Напрасно Руслановский объяснял ей, что ЦК не поощряет подобных приездов родственников (загадочные причины сводились к простому соображению: можно обойтись и без этого), однако сестрица этому не верила и все объясняла скопидомством брата. Свое согласие на симуляцию болезни и сохранение этого в строжайшей тайне (как и все у чекистов) она дала, взяв с Рус-лановского клятву пригласить ее в Вашингтон, хотя считала симуляцию богопротивной и грозившей обернуться в истинную болезнь. От жены коллеги и начальника брата секретов не было, это же не артистки или портнихи, это же проверенная публика, свои.
— Да хорошо я себя чувствую, и зачем он только всю эту гадость придумал? Разве можно придумывать болезнь человеку? — тут же сломалась она и выдала строжайший секрет.
— Так ты что? Здорова? — удивилась Полина.
— Слава богу, здорова, Поленька. Хотя чувствую себя хуже, чем раньше, и это мой брат накликал. Правильно говорят: не употребляй слова всуе. Вроде бы из-за меня стал каждый месяц приезжать, а жену там оставляет… Уж если ты и завел какую-то кралю, то нечего родную сестру в это дело впутывать (новый поворот, вконец ошеломивший Полину). А прилетает он завтра, сегодня по телефону звонил…
Эта новость заставила Карцева оцепенеть: в чем дело? почему эти выезды санкционирует Катков? неужели его раскрыли и водят за нос? Не надо паники! (в животе засвербило), спокойно (ладони покрылись потом, жилка на виске пульсировала), без паники, могут быть и другие дела. Может, его отпуск вполне естественен. Впервые в жизни Карцева, который мог заснуть в любое время и в любом месте — просто Уинстон Черчилль! — поразила жестокая бессонница, причем все время чудились шаги на лестнице и воспаленный мозг рисовал картины собственного расстрела, почему-то у стены полуразрушенного дома, с повязкой на глазах. «Взвод, пли!» — истошно визжал молодой лейтенант и всаживал ему в грудь пулю за пулей из своего «Макарова».
Пока Карцев мучился, его соперник уже коснулся ногами московской земли и спешил на встречу с шефом, намеченную на девять утра. Он успел привыкнуть к этим рандеву, хотя видел в них массу неудобств: прежде всего, из-за вопросов непосвященных насчет сестры. Совсем не ощущая себя любящим братом и благодетелем, резидент чувствовал слабость легенды и добавлял к ней другие личные заботы. Строительство дачи, стремление поменять квартиру, слишком вольное поведение его восемнадцатилетнего сына, который привел в квартиру папы десятиклассницу, объявил ее своей женой и произвел на свет дитя (сущая правда, вот сукин сын!), — так что легенда укреплялась в расчете, что ее отголоски дойдут до Карцева и внесут успокоение в его душу.
— Он просит один миллион долларов, — докладывал резидент на очередной встрече с руководителями разведки.
— Это много, но придется дать, — сказал Катков. — Только предупредите его, чтобы он жил по средствам, не кутил и не пил. Иначе на него может обратить внимание ФБР. Вообще мы слабо контролируем поведение наших агентов. Помните, в свое время в Англии сгорел клерк адмиралтейства Вассал? И все из-за того, что он каждый день надевал на работу шелковый галстук, вызывая зависть коллег…
— Я знаю это дело, — заметил Руслановский. — Боюсь, что эта версия распространена английской контрразведкой, дабы скрыть своего «крота». Что касается Уэста, то он чрезвычайно осторожен и профессионален, каждый раз твердит мне, что самое страшное в разведке — это случайность, именно она и губит агентов. Он очень волнуется в связи с бегством Гусятникова…
— А чего волноваться? Вам же хорошо известно, что Гусятников о нем не знает. Ничего, этого предателя все равно настигнет пуля, мы еще до него дотянемся… — шеф ловко разыгрывал перед резидентом свои гамбиты (не дай бог догадается, что Гусятников послан Центром).
Руслановский сознательно сгустил краски, описывая возмущение Маши исчезновением американских агентов, он и сам считал это вопиющим безобразием и полным непрофессионализмом. Разве в разведшколе не рассказывали о тактике «длинной веревки», когда английская контрразведка до самого начала войны намеренно не арестовывала немецких агентов? Да и наши органы занимались этим не хуже, в свое время даже черносотенца Шульгина заманили в Союз и выпустили обратно, а тут… Арестовали всех, на свободе лишь Карцев, не повлекут ли эти провалы закат Маши?
— Не думаю, — ответил шеф. — Американская пресса пишет, что Гусятников выдал двух наших агентов, которые знали об американской агентуре в Москве. На них и падет вся вина. К тому же мы укрепили позиции Маши, подбросив ему вербовку военного атташе.
Только тогда в голове у резидента сработало: неужели Гусятников выполнял задание шефа? В целях глубокой зашифровки Маши? Невероятно! Такие умопомрачительные кульбиты, с приношением в жертву агентуры напоминали высший пилотаж дезинформации. Неужели Катков был способен на такое? Если так, то он изощреннее французского министра полиции Фуше или шефа загранагентуры Рачковского, перед ним шляпу нужно снимать!
— Карцев скоро выходит на работу, он собирается пригласить вас на ужин. Но самое неприятное, что на днях ваша сестра наломала дров: рассказала его жене, что она не больна и все выдумали вы. Разговор засекла наша служба подслушивания.
