— Спасибо, но я пью только после семи вечера, — улыбнулся Гусятников, обнаружив симпатичные ямочки на щеках.

Присутствующие заулыбались в ответ, а перебежчик в свободной манере развил тезис о разнице между американским и русским пьянством, заложенной в национальных характерах. Американцы, как известно, начинают пить уже перед ланчем, принимают по крохе и на слабом огне дотягивают до самого сна, русские если берутся пить, то уже не останавливаются и в одном рывке достигают желанной нирваны. Гусятников покорил американцев и своим добродушно-уверенным видом, и легкостью общения. Смеялись, словно на долгожданном сборище университетских друзей, даже Уэст иногда расслаблялся, хотя внутри сидела сжатая пружина, готовая в любой момент распрямиться: знает или не знает Гусятников о сотрудничестве начальника русского отдела с КГБ? Если знает, то хана. Правда, в американском суде важны доказательства, в том числе и вещественные, вряд ли суд примет дело, построенное лишь на показаниях перебежчика. Услышав из уст директора характеристику собственной персоны (можно было бы от этого воздержаться), Гусятников не остался в долгу и сообщил присутствующим все, что было известно о них в КГБ. Образ директора он нарисовал пастельными красками, опустив некоторые печальные моменты его биографии, как, например, неуплату налога двадцать лет назад и адюльтер с секретаршей, Холмсу напомнил о проваленных операциях в Восточной Европе, ну а на Уэста в КГБ имелось два тома — ведь он лично работал с подставами и прилично засветился.

Эта объективность, обычно редкая, порадовала всех. Слушая Гусятникова, начальник русского отдела успокоился: не знает, иначе зачем было писать все эти портреты? Просто чтобы показать свою компетентность? Если бы знал, уж нашел бы способ сообщить лично директору. А вдруг он это делает ради успокоения Уэста? Тонкая игра…

— Мы никогда не сомневались, что вы хорошо информированы, господин Гусятников, — чуть выполз из своего нечеловеческого напряжения Уэст.

— Работа такая! — засмеялся Гусятников. — Давайте не будем терять времени: начинайте допросы. Или в ЦРУ уже начали верить перебежчикам на слово?

Еще не начали, вывезли под охраной в специальный особняк, запрятавшийся в лесу, попросили жизнеописать себя во всех деталях, затем усадили на «детектор лжи», и пошло-поехало. Родители и отца, и матери (попробуй-ка вспомнить все фамилии!), чем занимались они до революции и после, об отце и матери — под разными углами. Как начинал карьеру в КГБ? Фамилии коллег, их должности и другие характеристики, фамилии, фамилии, фамилии… Интенсивная работа над Гусят-никовым продолжалась три дня, допросы обычно заканчивались к семи часам, затем все вместе шли на ужин в столовую особняка, где творил чудеса повар-негр.

В КГБ шла такая напряженная работа, что о хорошем ужине невозможно было даже помыслить. Держать на длинном поводке предателей — задача не из легких, к счастью, Соколянский несколько упростил контроль, с генералом, ставшим из-за своего высокого чина главным объектом ненависти председателя, работали интенсивно. Панченко раскололся сразу же: боли он не выносил и избиение в машине полностью деморализовало генерала.

— Давайте будем откровенными, гражданин Панченко, — говорил следователь. — Нам мало вашего признания в шпионаже. Если хотите, чтобы вам сохранили жизнь, то вы должны принять участие в операции по дезинформации американцев. Вы сообщили им о своем отъезде в Куйбышев?

— Сообщил.

И генерал чистосердечно рассказал о четырех тайниках в разных районах Москвы и об основном тайнике на втором этаже жилого дома на Петровке, за батареей, к которой прикреплялся магнитный контейнер. В тот же день дом на Петровке взяли под особый контроль, хотя по идее из-за отъезда генерала тайник подлежал консервации. Через два дня на двери гастронома появилась красная риска, и все та же очаровательная дама, скользнув по ней нежным взором, прошествовала на Петровку, где в контейнере за батареей ее ожидало собственноручное послание Панченко, написанное под диктовку следователя. «Приехал на несколько часов в Москву по вызову начальника ГРУ. В Куйбышеве буду заниматься противовоздушной обороной Приволжского военного округа. В Москве бывать буду редко, постараюсь выйти на связь».

Куйбышев с его мощной авиационной и ракетной промышленностью, наглухо закрытый для въезда иностранцев, всегда был лакомым куском для американской разведки. В Лэнгли даже обрадовались, что генерала направили прямо в гущу секретов. Ведь дело до смешного доходило: дабы урвать хоть малую толику сведений о стратегически важной Куйбышевской области, ЦРУ использовало студента института Лумумбы, ливийца, женатого на девушке из Куйбышева. Власти разрешали ему иногда со строгими ограничениями посещать дом на Чапаевской, где жили родители жены, старые партийцы, не одобрявшие ее брак с иностранцем. Нет, не секретные материалы привозил оттуда юркий араб из Зазеркалья полковника Каддафи и даже не свои наблюдения о дислокации основных военных предприятий — это ему не доверяли, слишком сложно без специальной подготовки. Привозил он местные газеты (всего лишь!), «Волжскую коммуну» и прочие, на которые посольство не подписывали, вся эта пресса переправлялась в информационное управление ЦРУ, где обрабатывалась,'обобщалась и сохранялась в памяти компьютеров. Не дай бог, американские журналисты проведали бы о том, чем занимается мощнейшая американская разведка! Хохота хватило бы надолго, ведь им не объяснить, что официальная информация иногда гораздо важнее самой секретной.

Из Вашингтона — в солнечную Калифорнию, прямо в Лос-Анджелес, пропахший Голливудом, именно туда и прибыл Львов со своим эскортом — сущая пытка! — в виде помощника с супругой и легкомысленной Анной. Супружеская чета держалась скромно, старалась помалкивать и скрывать свою неприязнь к начальнику, обнаглевшему до того, что он открыто, без зазрения совести взял с собою в ответственную командировку профурсетку и любовницу. Сплетен на этот счет они наслушались вволю и теперь фиксировали каждый шаг атташе и Анны, перемывая за спиной их морально неустойчивые косточки. К несчастью, всем четверым приходилось встречаться за завтраком (пришел ли атташе прямо из номера Анны или нет?) и за ужином, днем военные разведчики отправлялись по своим неотложным делам, а Женя — так звали жену помощника — соединялась с Анной, и обе дамы выходили на торговые улицы в поисках счастья.

Драма наступала вечером за ужином. Анна откровенно кокетничала с Львовым, не скрывая своей влюбленности, супруги делали вид, что ничего не происходило (затащит ли она его к себе в номер или нет?). Бедный атташе маневрировал над пропастью, боясь обидеть дочку посла, и, когда она касалась его руки (привычка многих и не обязательно влюбленных), нервно дергался и молил Бога сдержать ее наступательные инстинкты.

И военный атташе, и его помощник были настолько поглощены непредсказуемой Анной, что не заметили главного: отель кишел сотрудниками ЦРУ (право разрабатывать на американской территории обычно принадлежало ФБР, но в данном случае дело туда решили не передавать). Более того, из соседних номеров прослушивали и проглядывали атташе и дочку — именно такой совет и дал Карцев, сразу сообщивший своим американским хозяевам о событиях, развернувшихся вокруг атташе.

Самое страшное наконец произошло. Шел воскресный ужин, и по этому случаю военный атташе заказал омаров а-ля термидор под бутылку калифорнийского шабли, уступавшего, конечно, французскому, но вполне удобоваримого. Разговор касался не слишком высоких, но актуальных проблем: говорили о калифорнийских ценах в сравнении с Италией и Англией, каждый блистал своими опытом и эрудицией, тонким знанием дела.

После кофе (без коньяка — военный атташе экономил казенные деньги, хотя иногда сам не прочь был урвать из пирога, но не на чужих балбесов же тратить!) все пожелали друг другу спокойной ночи и распрощались. Львов двинулся в свой номер, надел спортивный костюм (не только в армии, но и во всем СССР пижамы не привились), бросился на диван и начал пролистывать вечерние газеты.