Мне звонят девчонки — Каро, Рози. Рози купается в полупьяных волнах счастья, то бишь, Персидского залива. Я искренне радуюсь столь удачному применению ваучера. Чтоб, не дай Бог, не омрачить, рассказываю о своей аварии, максимально ее приуменьшая и забегая вперед в процессе выздоровления.

Приблизительно так же привираю и Каро, тем более, что у нее свой стресс — помимо не отмененных никем болячек у нее и у малого ей, как-никак, нужно обустроиться на новом месте, наладить отношения с родней мужа и научиться справляться с грудным ребенком в сочетании с собственным недугом. Да и проблемы со здоровьем у Каро, в отличие от меня, серьезные. Поэтому ей не до того, чтобы заниматься мной или начать подозревать неладное — она довольствуется моей «вспомненной» байкой: приехала к себе на Винету, «поскользнулась» и чуть не попала под машину, меня спас Рикки и так далее. Кажется, Каро убалтывается и не переживает на мой счет, а вот я реально переживаю и за нее, и за Ярона.

Так я «лежу», рада бы «выйти», но еще не «выхожу», особо не страдаю, пока однажды вечерком, день приблизительно на третий после моего «пробуждения», мне не звонит еще кое-кто.

Один.

У него новый номер, но вот клянусь: у меня безотчетливо и беспричинно екает сердце, когда беру телефон.

Будто догадавшись, спрашиваю по-русски:

— Привет?..

— Привет, Кати...

Я слышу все и сразу же все понимаю.

Рик где-то на улице, он куда-то идет, и он... мертвецки пьян или расстроен просто, а может и то, и другое одновременно.

— Н-ну че, к-как ты?..

Точно — и то, и другое. Плюс — не знаю, от кого, скорее всего, Мартин слил Франку — но ему всё известно: где я, что со мной — всё.

Поэтому рассказываю без лишних пояснений:

— Норм. По обстоятельствам.

— Д-да? — не верит Рик. — Бл-лять, Кать-ка...

Я слышу, что он совсем расклеился, самым ненужным образом напредставлял себе там всякого и что теперь ему, пьяному, что называется, «в жопу», что только ни расскажешь — все будет бесполезно. Не знаю, почему он так настроен, из-за чего и где напился.

Стараюсь не заострять на этом внимание — просто болтаю с ним обо всем и ни о чем. Рассказываю, что меня обещают скоро выписать и слышу, что он этому не верит.

Да в конце концов, думаю, нельзя же так бухать из-за чего б там ни было... Ведь он всегда контролировал себя.

Поэтому, когда где-то там на его конце связи истошно взвывает сирена, интересуюсь осторожно, где он сейчас, куда идет, откуда.

— Да блять, домой. С ма... с мальчишника... на Котти... Авария, кац-ца... ебать, тут понаехало ментовок... не слышу нихуя... Лан-но, д-до завтра... Я поз-звоню... Отдыхай...

Два.

Как обещал, Рик звонит и завтра. И назавтра звонит он тоже не просто пьяный, а «в хлам». Не переспрашиваю уже, а что, мол, теперь у тебя каждый день мальчишники на Котти?.. Тем более, что разговор он ведет не буйно, дорогу, кажется, переходит аккуратно и, говоря со мной, исправно добирается «почти до дома».

Я теперь так и спрашиваю: «Дошел?» — на что он — мне: «Дош-шел. Почти дома». От этого я успокаиваюсь и спокойно засыпаю.

Уже после первого я успеваю привыкнуть к нашим разговорам, его звонка жду, как обязательной программы, а он не разочаровывает меня. Ума не приложу, какие у него снова регулярные дела на Котти, но я у него «застолблена», я это чувствую.

На второй день по моем завершении разговора с ним ко мне с видео-звонком стучится мама. Мама пеняет мне, мол, вот и давеча вечером не дозвонилась — с кем это я треплюсь часами?..

— Чего ты?.. — допытывается мама, когда я посмеиваюсь смущенно вместо ответа.

— Ладно, каюсь, — признаюсь маме с виноватой улыбкой. — Рик звонил.

— Да? — заинтересованно спрашивает мама. — А где он сейчас?

— Не знаю, наверно, уже до дома дошел. Я не разобрала толком, он... так невнятно говорил. Представляешь, каким-то образом узнал, что я в аварию попала, теперь названивает. И постоянно — подшофе... Сказал в первый раз, был на мальчишнике, я только не поняла, на своем или на чужом...

— «На мальчишнике»? — переспрашивает мама, затаив дыхание.

— Ну да, когда женятся, устраивают такой... мальчишник...

— «Женятся»??..

— Ну, или...

— И ты просто так его отпустишь?!..

Ушам своим не верю. Мама, ты ли это?..

— Ты ж сама его не любила.

— А и не надо, чтобы я его любила.

Мама выразительно смотрит на меня.

Сейчас как-то трудно ей о чем-либо врать, поэтому соглашаюсь:

— Ладно... ну... люблю. Может быть. Разлюблю, подумаешь. Ну и что?

— А то, что если любишь, то надо действовать. И нельзя ничего бояться. Ты у меня не трусиха, не идет это тебе.

— Что не идет? — не понимаю я.

— Он семью хотел и бизнес. И чтобы ты его во всем поддерживала. Как нормальная жена — нормального мужа. Ты отказалась. Испугалась, да?

— Мам Лиль?!!..

— Я говорила с ним, — сухо произносит мама.

— То есть, ты взяла и позвонила ему: «Алло, Рик, это Лилия, Катина мама..»

— «...я звоню, чтобы спросить, почему вы с Катей расстались» — безжалостно довершает мама. — Именно так.

Как ученику — на экзамене устном. Вот те, на. Только он не ученик и не мальчик, и вообще...

— Не пори ерунду, Катерина. Естественно, я ему не звонила — я разговаривала с ним в предбаннике. Здесь, когда он был у тебя.

— Он у меня был?!

— А ты ничего не помнишь? Ведь это он привез тебя в больницу.

— К-как — он?.. Так я думала, скорая... Илья мне скорую вызвал...

— Нет, никакой «Илья» — о котором я, кстати, первый раз слышу — тебе никого не вызывал, а он оказался твоей скорой. Я не муссировала, думала, ты знаешь. Не понимала, почему он не звонит — а он, оказывается, еще и звонит.

— Мам Лиль... — не выдерживаю, — ты не знаешь его. Помнишь, ты сама мне говорила? Так вот, на самом деле он даже хуже.

— То-то ты забыть его никак не можешь. А он — тебя. Кстати, он оказался вполне адекватным. Фактически не матерился.

— Да?.. — только и нахожусь, что спросить, будто совершенно обескураживаясь этим.

— Да. Даже когда у него из-под носа со стоянки «скорой» эвакуировали его машину, а его самого забрала полиция. И даже несмотря на то, что, кажется, его всего искусала эта твоя ужасная собака.

Значит, «моя ужасная собака» не сдержалась при виде волка?.. Вот ведь волк какой попался незлопамятный...

Я шокирована и изо всех сил стараюсь выглядеть шокированно.

— Конечно, — рассуждает мама, — в мои двадцать лет он был бы абсолютно не в моем вкусе, но...

...а мне и не двадцать лет, думаю беспомощно, барахтаясь в эмоциях.

— ...но, как я уже сказала: не мне его любить.

Мама смотрит на меня деловито, я бы даже сказала, оценивающе.

Мои слова про то, какой Рик бэд гай, упорно пропускает мимо ушей. И знать не хочу, сколько ей известно о наших с ним похождениях, и спрашивать никогда не стану. Да знала бы она, да разве ж бы она меня к нему толкала...

Оправдываюсь:

— Мне подруги, наоборот, кричат, мол, кинь, угробит...

— Ты поменьше подруг своих слушай и побольше — мать, — говорит мама твердо, даже строго.

— Мам Лиль... но ты же это не потому, что у меня... ну, там... поезд уходит... «останусь на бобах...»

— На черта мне твои поезда... и бобы... Я не про поезда и не про бобы совершенно.

Начинаю хныкать, будто меня заставляют съесть что-то полезное, но невкусное или проглотить какое-нибудь противное лекарство, но мама непреклонна.

— Я понимаю, если б он ушел, — многозначительно говорит мама. — Совсем ушел. Такие нам ни к чему. А он до сих пор не ушел. И не уйдет, это же очевидно. Организуйся, наконец. Ты же умеешь. Организуйся там, где это по-настоящему нужно.

Это что значит — бегать за ним, отбивать у той и себя в жены предлагать? Так, что ли?

Да я ж не то, что бегать — и ходить-то сейчас толком не могу...