— Ясно. Иронизируешь, как всегда, думаешь — ничего. С кем пила?.. А, ну слава Богу, не с... Скажи, а вот представь, вы с ним снова схлестнетесь — когда Рик женится на Нине, ты все так же будешь спать с ним?

Так, видимо, в Израиле сам воздух целебный — хоть она еще и дня там не живет, но это вдруг уже больше не моя бедненькая «больнушка» Каро. Мне даже на мгновение кажется, что открытия последних месяцев мне приснились и мы с ней реально общаемся по «старой» дистанционке, я тут, она — в Милане. И то ли я такая пьяная, то ли впечатление мое настолько сильное — у меня даже восприятие ее само по себе переключается, становится почти совсем «тогдашним».

А Каро со своей дистанционки не только мне анализы устраивает — у нее ж еще другая подруга есть — и тоже лучшая. Даром, что это у меня сейчас полуотключился мозг — она ведь и ее жалеет.

Но даже полуотключившемуся мозгу больно, когда его бомбят чистым маразмом.

— Я поняла, в чем твоя проблема, — продолжает Каро.

— Да, да... Полвека без сна... Алкоголь там и сям. Не ужинаю нормально. И не обедаю. Я — хроник. Еще подруга подсиживает... А теперь...

— Нет. Не отключай меня. Не отключай.

— Прости, Каро, устала жутко. Давай потом договорим.

Желаю ей хорошего первого дня на новом месте и, не дожидаясь ее, сбрасываю.

Но Каролин, когда ей надо, с живой не слезет, и через пару минут мне приходят ее надиктовки — одна, потом другая.

Я этого не слышу, потому что сплю уже. Отсыпаюсь долго и даже прозевываю, когда отправляются Рози и Сорин. А, один черт — в аэропорт не пускают провожающих.

***

Глоссарик

Нойкёлльн — район Берлина

патчворк — имеется в виду «лоскутная» семья, в которой у родителей есть дети от прежних отношений

«Анализ» Каро я прослушиваю не сразу, а много позже, когда, проспавшись и приняв душ, принимаюсь убирать дома.

Когда-то в моем детстве мама смотрела русский фильм. В том фильме женщина в косынке на свежевымытой голове стояла дома на табуретке, мыла люстру. Там, кажется, был выходной — и у меня выходной. А еще она прямо на табуретке разговаривала с кем-то по телефону, но телефон у нее смешной был, старый, с резиновым проводом «завитушкой». Красивый.

У меня нет такого винтажного телефона, и я не повязываю косынки поверх мокрых волос.

«Консультация» Каро не уместилась в одну запись. Чую недоброе, но, посмеиваясь, начинаю прослушивание.

«Итак, дорогая подруга, я задалась целью спасти тебя от неминуемого одиночества, в которое ты катишься на всех парах. Да ты и сама это знаешь. А я знаю, что ты сроду не спросишь у меня совета, вот и решила разложить тебя по полочкам. Без твоего разрешения.

Проблема, как я тебе сказала, в тебе. С каких пор ты стала такой властолюбивой, Кати?..»

На этом душераздирающем вопросе Каро сделала эффектную паузу и отправила мне первую запись.

— С каких пор, хм? — спрашиваю у самой себя. — С каких пор ты стала властолюбивой? Рикки, фу!!!

Заскучавший пес тащит в зубах мой новый лифчик.

— Так, я кому говорю — фу! А ну, отдай! — едва не навернувшись, соскакиваю с табуретки, обрушиваю на пса лавину бесполезной текстовки, которая для него, несомненно, не что иное, как бессмысленный шум. Но я пока не научилась давать отрывистые, четкие команды, как и его не приучила команды эти выполнять. Боюсь, Рикки уже решил для себя, кто у нас вожак стаи. Так что, думаю, какое уж там властолюбие...

Эвакуировав лифчик, забираюсь обратно на табуретку и запускаю вторую запись:

«Подчастую качества, незаменимые на работе, в личной жизни до добра не доводят. Я уже говорила тебе, что тебе не подходит Рик и что именно тебе я такого, как он, не желаю. Вы разрушительно влияете друг на друга. Вот взять, к примеру, ваши недавние скачки. Ты не пожелала под него подстраиваться, но и использовать его, как он — тебя, была не в состоянии. Ты думала, ты размышляла. Раз он страдает без тебя, зачем тогда ушел? Ты наказала его раньше за неповиновение, отправив к Нине. А затем ты опять его наказывала, Кати. За то, что он, даже такой издроченный разлукой, не приполз назад к тебе, не согласился быть безраздельно твоим. Не согласился на любую схему на твоих условиях...»

— Это ты запуталась, дорогая подруга, — возражаю ей вслух, тщательно выковыривая грязь из плафона на люстре. — Все с точностью до наоборот — это он, а не я... он хотел, только я не согласилась...

«...Ты держала его подле себя, не подпускала слишком близко, но и не прогоняла» — неумолимо втолковывает мне из колонки голос Каро. — Давала ему дозу, как он — тебе. Вы оба ненормальные, но ты... ты хуже. Да, ты стала властолюбивой и твое властолюбие может тебя погубить. Ты сейчас не обидишься на меня за эти слова. Ты не рассердишься, если я скажу, что ради тебя самой нам нужно начать тебя исправлять. Возьмем, к примеру, меня — я многое поменяла в себе, на многое решилась. Я думала, что даже поделиться с тобой собственным опытом не могу — тебе это не подойдет. Но... Помнишь, я говорила о родственнике Симона. Я потом расскажу тебе о нем немного, а ты подумай. Никто тебя никуда не гонит — просто рассмотри, как вариант. Но будь готова поступиться приобретенным тобой качеством, Кати».

Еще какое-то время у меня в ушах звенит вердиктом:

«Кати... Ка-ти...»

— Кто вообще придумал, что меня звать Кати? — наездливо спрашиваю у чистильного ершика, слезая с табуретки.

Надуваю щеки.

— Властолюбица Кати, — грузно и мощно трублю своему отражению в зеркале, вооружившись ершиком на манер колючего скипетра, а тряпкой, собранной в комок, потрясаю, как грязной, пыльной державой.

— Катарина Не-Знаю-Какая.

Русская императрица ведь немка была. Только во мне, раскрасневшейся, растрепанной, с опухшими от нотаций ушами нет и сотой доли ее дородной величественности.

— Просвещенный абсолютизм... — поясняю сама себе, поковырявшись в памяти. — Катарина-ди-Гроссе и Старый Фриц...

Смешно мне от этого, от собственного вида и голоса, от всей этой нелепицы. Ко мне подскакивает собака и в зубах у нее тоже ершик, только унитазный. Смешно настолько, что тут же хочется, чтоб меня, нас обоих кое-кто увидел. Хочу, чтоб мне немедленно позвонил... Рик — поугораем вместе. Хочу, думаю. Такова моя императорская воля.

А еще при мыслях о просвещенном абсолютизме мне хочется поехать с ним в Потсдам, в замок Сан-Суси. Сейчас он, наверно, закрыт, но там и в парке неплохо, даже зимой.

Jeder soll nach seiner Façon selig werden.

Пусть каждый своим способом обретет блаженство, говаривал Старый Фриц, так и не сделавший детей своей супруге. По-своему, как может.

Рик, если б в твоем обществе я контролировала свои поступки и слова, то сейчас непременно позвонила и сказала бы тебе об этом. Но Каро права — с тобой я ничего не контролирую, потому и никогда-никогда больше не буду ни встречаться с тобой, ни звонить. Такова моя императорская воля.

И мне не надо власти. И никогда не надо было.

***

Сан-Суси значит «без забот». Правильно, мне следует их избегать, теперь я это знаю. Кроме того, край как надо вывести Рикки — совсем одурел, вон, в четырех стенах. Нет, в Сан-Суси я только ради этого не поеду — у нас в Берлине мест предостаточно.

— Привет, Илья, — звоню д-ру Арсеньеву, который не выносит, когда его зовут «Илюха». — Как ты?.. Да я тоже нормально. Собаку прогулять хочешь?

— Не хочу, — говорит Арсеньев.

— А, ну тогда — не поехали в Шарлоттенбург.

— Почему это сразу «не поехали»? — удивляется он. — Поехали, конечно.

— Сам сказал...

— Сказал. Но Шарлоттенбург я люблю и от меня это близко, так что поеду. Да и с тобой увидеться...

Не назовешь это попыткой флирта. По-моему, врачи — чуваки самонадеянные, искренне уверенные в собственной неотразимости и в том, что любая сочтет за честь быть замеченной ими. А он, этот молоденький симпатяга, у себя в больнице, небось, уже успел вкусить прелести сохнущего по нему женского коллектива.