Если принять во внимание небольшую величину, то нашу прудовую лягушку нужно назвать очень хищным животным. Она удовлетворяется только лично пойманной добычей и питается исключительно живыми животными; то, что не движется, не привлекает ее внимания. Как и все низко стоящие в умственном отношении животные, о жизни других она заключает лишь по их движениям. Испуганно бросаясь в поспешное бегство от приближающегося человека, она не обращает внимания на спокойно сидящего с удочкой рыбака, пока тот не дернет удилище. Это вовсе не невнимательность с ее стороны, это слабое развитие понятливости, что мы замечаем и у вышеорганизованных животных. Сидя, словно в засаде, на своем месте, прудовая лягушка следит за всем, что происходит около нее, внезапно прыгает на приближающуюся добычу, выбрасывает язык и глотает последнюю. Главной пищей ей обыкновенно служат насекомые, по наблюдениям Гредлера, и жалящие формы, вроде ос; кроме того, она питается пауками и улитками, чем и приносит большую пользу человеку. С молодыми ее вида или лягушками родственных форм, именно травяной лягушкой, она не церемонится; все, что только перед ней барахтается, что она может схватить и проглотить, приходится ей по вкусу, как бы ни был велик проглатываемый кусок.

От зимней спячки молодые лягушки при благоприятной погоде пробуждаются уже в начале апреля. К размножению прудовая лягушка приступает только тогда, когда весна уже вполне наступила, следовательно, много позднее, нежели древесные и травяные лягушки; редко это случается в конце мая, большей же частью только в июне. Спаривание прудовых лягушек, как и большинства родственных ей форм, происходит так возбужденно, что, не находя самки своего вида, самец самым решительным образом наседает на других лягушек и даже на рыб, вообще же на живые существа. Однако в жаркое время брачная пора редко длится более 8 дней. Одна прудовая лягушка, которую воспитывал Гредлер, уже в феврале месяце начала выказывать склонность к спариванию и вела себя в это время «далеко не двусмысленно» по отношению к пятнистой жабе и квакше. Такие ошибки наблюдались и у других лягушек. Оплодотворение происходит так же, как и у других лягушек, но длится дольше. Самец страстно обнимает самку и силой объятия передними лапами, а равно и весом своего тела выдавливает из самки яйца; в результате этих объятий, внутренние повреждения у самки бывают так серьезны, что она иногда околевает^[382]. Яйца этих лягушек выглядят светло-желтыми, но с одного края серо-желтого цвета; при проходе через яйцевод они окутываются студенистой массой и затем падают на дно воды, где и остаются лежать. По величине они несколько уступают яйцам травяных и даже древесных лягушек; зато они многочисленнее, и при благоприятной для созревания икры погоде из них развивается стадо личинок, а из последних много лягушат, так что за вымирание этого вида нечего беспокоиться^[383]. Уже на четвертый день у зародыша замечаются движения, в конце пятого или шестого яйцо лопается и в нем виден трепещущий, средней величины, серо-желтый головастик, а вскоре последний уже начинает плавать. Под лупой можно уже ясно различить глаза и рот. По Лейдигу, личинки, еще будучи безногими, уже могут быть причислены к плотоядным животным, так как они усердно поедают погибших личинок тритонов. Содержимое кишечника головастиков, уже снабженных парой ног, при микроскопическом исследовании состояло из смеси донного ила с многочисленными мелкими ракообразными, водорослями и другими остатками растительных веществ. По истечении месяца развитие начинает замедляться. Когда головастик достигнет 6–7 см длины, он уже имеет вполне сформировавшиеся ноги, но хвост все еще остается длиннее тела, с боков сжат и очень высок. С этого времени он начинает медленно укорачиваться и наконец исчезает совершенно, так что на теле незаметно более ни малейшего нароста; наоборот — сформировавшийся лягушонок выглядит меньше головастика, из которого он только что образовался. Превращение заканчивается по прошествии четырех месяцев; на пятом году жизни лягушка достигает своей нормальной величины, но и позднее продолжает несколько увеличиваться в размерах.

Упомянутые выше половые недоразумения самцов прудовых лягушек, случается, наносят более значительный вред, нежели вообще жадность и прожорливость земноводных животных. Существуют наблюдения, не подлежащие никакому сомнению, что лягушки приносили значительный вред в прудах с карповыми рыбами. По сообщению Шлегеля, Нордман, владелец дворянского поместья, имевший вблизи Альтербурга большой рассадочный рыбный пруд, убедился в этом в 1853 и 1854 годах, когда вследствие постоянно дурной погоды он мог приняться за ловлю зимовавшей рыбы только в конце апреля и начале мая. В одном пруду перезимовало около 12 тысяч полуфунтовых карпов. За несколько дней до вылавливания рыбы один крестьянин рассказал владельцу пруда, что на одном из маленьких прудов он видел плававшего крупного карпа, несмотря на все усилия, безуспешно пытавшегося скинуть с себя насевшую на него лягушку. К немалому удивлению, сомнения Нордмана о правдоподобности подобного рассказа совершенно рассеялись при первой же рыбной ловле. Во время ловли оказалось, что почти на каждом карпе сидело по одной или по две лягушки, впившихся своими передними лапами в глаза или жабры рыбы; упираясь же своими задними ногами, лягушки содрали со спин рыб чешую. Некоторые лягушки сидели верхом в обратном направлении, и все прицеплялись так крепко, что их едва отрывали от рыб рукой. Большая часть красивых племенных карпов была ободрана и так искалечена, что их можно было продать только за ничтожную цену. Около тысячи рыб, которым лягушки повыцарапали глаза, повредили жабры, сильно или совершенно содрали чешую, более уже не могли служить на племя, так как можно было опасаться, что они околеют, по крайней же мере заболеют, но не вырастут. На вторую весну дело не было так плохо, как в первую, но вред все еще был довольно значителен^[384]. Редкость таких наблюдений объясняется тем, что пора спаривания лягушек обыкновенно начинается только тогда, когда многие рыбные пруды уже выловлены и племенные рыбы перенесены в другие большие пруды. В последних они также, наверное, страдают от любовных объятий обезумевших лягушек, но таковые случаи там не так бросаются в глаза, как в маленьких прудах.

Озерная лягушка (Rana ridibunda) стала известна только в 1882–85 гг. после исследований Пфлюгера и Буланже^[385]. Рыбак Ноак из Кепеника, годами снабжавший живыми лягушками Германский Физиологический институт в Берлине, уже давно отличал эту форму, называл ее «славным сортом», причем он с первого же взгляда мог отличить эту лягушку от прудовой и наблюдал, что обе эти формы мечут икру в разное время года. В конце мая озерная лягушка уже прекращает отложение икры, тогда как прудовая лягушка только приготовляется к этому.

По Буланже, присутствие обоих родичей и притом столь резко различных между собой форм в одной и той же местности объясняется тем, что разновременное метание икры исключает возможность помесей; я же прибавил бы к этому предположению, что одна из этих форм распространилась в окрестностях Берлина позднее другой.

По словам Бедряги, голос озерной лягушки сильнее, благозвучнее и ниже голоса прудовой лягушки; она издает громкое «уорр-уорр-круу», которое звучит довольно недурно.

Не многие озерные лягушки умирают естественной смертью, большинство кончает свое существование на столе гастронома и в клюве или когтях хищной птицы. Живучесть их необыкновенна. Правда, будучи замороженными и оттаяны, они не возвращаются к жизни, как думали прежде, но зато в состоянии противостоять долгое время сильному зною — факт, имеющий, впрочем, место только на юге^[386], так как на севере при подобных условиях они переходят в другие водные бассейны. Даже сильные ранения у них быстро заживают; после смертельных ран они еще могут жить целые часы. Спаланцани отрезал голову у одного сидевшего на самке самца; несмотря на это, последний не разжал передних лап, которыми обнял самку, и только через 7 часов, когда самка перестала метать икру, обезглавленное тело отстало от нее, но движения продолжались еще часа четыре. Наши озерные лягушки имеют опасных врагов среди всякого рода хищных зверей, — они становятся добычей лисиц, выдр, хорьков и водяных крыс; на них нападают крачуны и орлы-крикуны и родственные им птицы, аисты и цапли; форели, щуки и другие хищные рыбы также проглатывают их. У нас люди препятствуют сильному размножению лягушек тем, что вынимают из воды их икру и оставляют ее на сухом месте. Уже в южной Германии и в остальных южных частях Европы этих лягушек усердно преследуют ради их ляжек, представляющих собой поистине лакомое, питательное и здоровое блюдо, а отнюдь не то «противное, нездоровое кушанье, от которого бледнеет тело тех, кто его ест», как утверждает старый Геснер. Правда, и на юге, например в Лигурии, питают отвращение к подобному блюду, но зато есть места, где едят его с большей охотой, например в Ницце и Пьемонте. Насколько ценят это кушанье во Франции, хорошо видно из того, что слово «Grenouiller» отнюдь не значит только «напиваться» или «нализаться», но также и «ловить лягушек», именно «поставлять их на кухню». Ловля лягушек особенно обильна бывает осенью, когда животные становятся наиболее жирными, причем их ловят самым различным образом: с помощью прутьев или бичей, крючков, стрел и сетей. На крючок их ловить очень легко, стоит только в виде приманки привязать красную тряпочку и ею двигать; убивание же лягушек стрелами, пущенными из лука на привязи, является уже делом, требующим большей сноровки, ловля же сетями бывает успешна только вначале, так как лягушки скоро соображают, что их преследуют, и забираются в ил. В Германии довольствуются обыкновенно одними задними ляжками, тогда как в Италии лягушку едят целиком, предварительно выпотрошив. Как уже было упомянуто, озерные лягушки терпят от преследования человека менее, чем травяная лягушка, ляжки которой особенно вкусны и которую легче добыть в больших количествах.