Дядя, старший пастух, покинул загон, задвинул жердину. Вишта остался один. Казалось, он не успел даже оглядеться после ухода дяди, возле загона раздались голоса. Вышла луна, вспыхнули совсем рядом огни пожара на поленницах, Вишта обвязал себя стеблями, намазался смесью и стал ждать.
Появились помощники верховного жреца, открыли выход из загона и вызвали Вишту. Вишта ничего не видел, кроме пылающих поленниц. Огонь скрывал узкий проход, если он вообще был. Был, конечно, был, но Вишта его не видел, и страх на миг сделал непослушными ноги. Вишта сжал зубы и, произнеся громко: «Митра, помоги мне… я невиновен», двинулся к поленницам. Да, проход есть, но он узкий, и его с двух сторон лижут языки пламени. Вишта оглянулся и тут увидел, что все его сородичи, вождь и жрецы были здесь.
Вишта еще раз крикнул: «Митра, помоги мне!» — и, резко вдохнув воздух в себя, наклонив голову, бросился в проход. Огонь хватал его, кожу ожгло болью, но он, разрезая телом огневые потоки, вылетел из объятий бога Митры обожженным, но живым.
— Он невиновен! — воскликнул верховный жрец, и тут же сородичи подбежали к упавшему наземь Виште, подняли его и унесли в свой шатер.
— Нужно ли подвергать людей таким испытаниям? Не слишком ли много богов спорят о своем могуществе? — думал, покидая площадь, верховный жрец, думал, не боясь ни гнева богов, ни их мести. Верховный жрец чтил главным Ахурамазду — Господина мудрости — и всегда надеялся на его помощь, на его покровительство. Он, конечно, знал о том, что приписывали богу Варуне его почитатели. Они передавали открыто сказанное богом: «Воистину власть принадлежит мне, вечному властелину, так признают все Бессмертные… Я поднимаю вверх стекающие воды, по велению порядка природы я поддерживаю небо, от его имени я — владыка, который правит». Что-то было неясным, непонятным между богами, которые не могли разобраться, кто за кем, кто повелевает, кто вершит суд. Если нельзя было разобраться богам, то разве могли разобраться в них люди?
Вполне возможно, что примерно так верховный жрец думал после испытания огнем юноши Вишты. Так же задумывался и ставший в пятнадцать лет священнослужителем Заратуштра из рода Спитама. Будучи близким к богам, юноша слишком часто видел насилие и грабежи, обиды слабых и надругательства сильных. Он хотел, он мечтал сделать так, чтобы по одному закону жили и сильные, и слабые, чтобы на Земле были мир и благодать. Он хотел, чтобы так было, но не знал, как это сделать, и полтора десятка лет провел в странствиях по Древнему Ирану в поисках истины, помогая страждущим, отвечая добром на добро.
Когда ему исполнилось тридцать лет — время достижения мудрости — на празднике призыва весны ему, очищенному студеной речной водой, явился в лучах света, от которого исчезла тень, Ахурамазда с шестью небожителями. Как это случилось, что они обратились к нему? Никто толком не знал, не все поверили, что Заратуштра получил откровение, познал истину.
— Ахурамазда, — говорил своим ближним Заратуштра, — часто посещал меня, и я дал ему слово, пока у меня есть силы и возможности, я буду учить людей стремлению к истине, как завещал Господин мудрости.
В мире постоянны две силы, они противостоят друг другу — свет и тень, жар и холод, твердое и мягкое. Чему-то одному противополагается другое, и так во всем в природе, в человеке, в окружающей беспредельности.
Если есть бог мудрости Ахурамазда, то противостоит ему злой, вредный дух Анхра-Майнью.
— Воистину, — восклицал Заратуштра, — есть два первичных духа, близнецы, славящиеся своей противоположностью. В мысли, в слове и в действии — они оба, добрый и злой… Когда эти два духа схватились впервые, то они создали бытие и небытие. И то, что ждет в конце концов тех, кто следует пути лжи, — это самое худшее. А тех, кто следует пути добра, ждет самое лучшее. И вот из этих двух духов один, следующий лжи, выбрал зло, а другой, дух святейший, облаченный в небесную твердь, выбрал праведность, и пусть это знают все, кто будет постоянно ублаготворять Ахурамазду праведными делами.
Так говорил Заратуштра, так рассуждал он, но почти никто не слушал его среди близких, среди сородичей. Бывало, послушают его и разойдутся, чтобы вновь принести жертву разным богам. Разным и по разным случаям, а Заратуштра утверждал, что Ахурамазда первый, единственный, пришедший из ниоткуда и создавший всех других богов и саму природу, и самих людей. Ахурамазда всезнающий и премудрый. Хотя враг его Анхра-Майнью тоже изначален, но он несведущ и совершенно зловреден.
Покинул родные места Заратуштра и в дальних соседних царствах нашел и служителей, и приверженцев своей идеи высшего, первого бога среди богов — Ахурамазды.
«Пророк Зороастр (Заратуштра. — Р. И.) жил в такой глубокой древности, — писала в предисловии к русскому изданию английская исследовательница Мэри Бойс, чья книга „Зороастрийцы“ послужила источником приведенного выше этюда, — что сами его последователи забыли, когда и где это было… Теперь установлено, что в действительности он жил в азиатских степях к востоку от Волги».
Конечно, не потому, что Заратуштра — создатель религиозной системы зороастризма — был сородичем предков современных таджиков, ему уделено особое внимание. А прежде всего потому, что «зороастризм, — как верно подметила Мэри Бойс в первой главе своей книги, — самая древняя из мировых религий откровения; и, по-видимому, он оказал на человечество, прямо или косвенно, больше влияния, чем какая-либо другая вера».
Если вспомнить, что время жизни Заратуштры лежит между 1500 и 1200 годами до нашей эры, то пророк, утверждавший монотеизм как существование высшего, верховного бога, был на шесть столетий старше будущего Будды, более чем на тысячелетие — Христа, возможно, чуть меньше — главного бога иудеев Яхве и чуть ли не на два тысячелетия — Аллаха.
Древние иранцы в своих пределах находились в соприкосновении с теми территориями мира, где возникали монотеистические религии нарождающегося классового общества — так называемые полисные религии, где формировались все три мировые религии. Первая книга мира — книга древних иранцев «Авеста» оказала огромное культурное влияние на обширный мир индийской культуры и ее позднейшие буддийские варианты вне Индостана. Религия древних иранцев в равной мере могла оказать влияние также на формирование религиозных систем на соседних с Древним Ираном азиатских территориях. Давно уже стало очевидным, что для общения, взаимокультурного обогащения у народов Старого Света не было никаких преград и даже в далеком прошлом было в запасе то историческое время, которого нет уже у современности.
Высказанная мысль не очень-то оригинальна. Еще Сергей Александрович Токарев, рассматривая племенной культ бога левитов Яхве, его становление в качестве главного бога иудеев, писал, что «черты бога-миросоздателя Яхве приобрел гораздо позже, видимо, в „послепленную“ эпоху под вавилонским или иранским влиянием; до этого образ Яхве едва ли имел какое-либо отношение к космогоническим представлениям». По мнению С. А. Токарева, в окончательном формировании того образа Яхве, который был принят за образ христианского бога-отца и мусульманского Аллаха, культура древних иранцев сыграла известную роль. Любопытно еще и то, что Яхве превратился из национального бога израильтян, из военного покровителя их племен, завоевавших Палестину, в бога — вседержителя и творца только в так называемую «послепленную» эпоху, в VI–V веках до нашей эры. Эти века синхронны времени возникновения буддизма в иной, хотя и близкой в хозяйственно-культурном отношении, части Азиатского континента.
Различные религиозные системы возникали как социальная потребность классового общества идеологически обеспечить правомочность самого классового неравенства, поддержать «право» господствующего класса на угнетение и зависимость нижестоящих на социальной лестнице. В условиях формирования классового, прежде всего рабовладельческого, строя, который нередко утверждался путем захватнических войн, религию победителей навязывали побежденным. В сложных системах, типа индуизма, побежденных еще и размещали по кастовой принадлежности, выделяя им, естественно, место в низших кастах.