Владислав составил список всех торжественных церемоний майя. Теперь он знал, что говорили жрецы, поднимаясь на вершину пирамиды, какую одежду они носили, кто мог и кто не мог присутствовать при обряде. Но даже в самом полном описании «Старинных обычаев и обрядов майя, сохранившихся в памяти их потомков и преданиях», принадлежащем перу Эриберто Вэла, нет ни слова о различиях в цвете кожи участников церемоний. Об этом ни слова, а старцу — западному Чаку — все же не забывают мазать лицо в черный цвет.

Пергамент рукописи францисканского монаха Диэго де Ланда — очевидца гибели культуры древних майя в XVI веке, — в которую снова погрузился Кузнецов, сохранился неплохо. Перед ним лежали фотокопии текста. Вот он добрался до описания привычек щеголей тех отдаленных времен. «Они любители хороших запахов и поэтому употребляют букеты цветов из пахучих трав, оригинально и искусно составленные. Они имели обыкновение красить в... [дальше было неразборчиво] цвет лица и тело».

Как хотелось бы прочесть здесь «черный»! Он пробует написать это слово на староиспанском на прозрачной кальке тем же почерком, в том же размере букв и сопоставить с еле заметными штрихами рукописи. От волнения писать трудно. Если слово совпадет...

Ни полностью, ни частично слово в строку не лезло. Помещалось и совпадало с оставшимися штрихами только слово «красный».

— В общем-то это описание не имеет отношения к победной церемонии, — успокаивал себя Кузнецов, снова и снова перечитывая все, относящееся к празднеству в честь победы.

Вечером же, проходя мимо фрески, он задумчиво буркнул:

— Краснокожие небось красились глиной, чтобы спастись от гнуса, и вводите своих ученых потомков в заблуждение...

Кузнецов пристальней посмотрел на фреску и сразу же представилось то, что писал монах Ланда о торжествах победы. Пройдет мгновение, и сознание, память оживит картину...

У подножья пирамиды толпа ждет сигнала. Еще раздаются мольбы поверженного врага, но уже один за другим падают истекшие кровью его воины и катятся вниз по ступенькам. Толпа бесстрастно взирает вверх. Предводителю врагов не будет пощады. Суровый обычай войны — не оставлять в живых сильного врага: живой принесет несчастье. Взмах руки чернокожего победителя — и два знатных воина волокут врага вниз. Засуетился верховный жрец, вынул узкие кожаные ремни и подскочил к высокому резному столбу. Поверженного врага привязали к столбу и белой краской обозначили на груди, где спрятано сердце, круг.

Мужчины и юноши вышли из толпы, построились в узкую колонну, подняли луки со стрелами. По звуку барабана они двинулись с места.

Барабан бьет ритм быстрее, быстрее. Пляшущие люди мелькают перед столбом и один за другим посылают стрелы в жертву.

Побежденный не молит о пощаде, он стойко ждет стрелу, которая попадет в белый кружок. Он знает, что только тогда выхватит ее из груди верховный жрец и обагренным кровью наконечником вымажет уста четырех каменных Чаков, стоящих у подножия пирамиды. Один из Чаков — это черный Чак, бог Запада...

На стене, на фреске статичные воины у подножия пирамиды, победители и побежденные на ступенях. Среди них люди с черной кожей!

* * *

Сколько же времени прошло после парижского конгресса? Десять, нет, одиннадцать месяцев — почти год.

Мысль, память работают в одном направлении, сортируют подсознательно все новые и новые материалы. Пожалуй, надо ограничить себя поисками в двух направлениях — военные обряды и церемонии жертвоприношений после победы. Короче, один путь — знать все, что связано с военными обычаями прошлого. Так или иначе, но все фрески, не считая самих изображений богов, — это церемонии до и после походов. Может быть, такое решение самое верное, если... если считать, что ты прав в главном, в том, что это ритуальная окраска. Если ты прав в таком предположении?

Новый удар был настолько неожиданным и вместе с тем неопровержимым, что Кузнецов не сразу понял, как могло случиться, что он так долго заблуждался. Сколько раз он читал и перечитывал материалы, а не обратил внимания на то, что и жертву и святилище красили при обрядах в голубой цвет. Речь шла только о натуральном голубом цвете, о черном не было ни слова.

«Тебе просто хотелось думать так, — укорял он себя, — ты давно уговорил себя. Что же, получай свою краску, но не черную, а голубую, лазурную, как пишет тот же монах».

Эх, если бы узнать правду у очевидцев победных церемоний или хотя бы у их потомков! Побродить по горным селениям Гватемалы. Здесь люди помнят свою далекую историю; здесь звучат то переливчатые, как ручьи, то мощные, как гул водопада, песни предков; здесь сохранились древние обычаи, и, присутствуя на церемониальном празднике, ты переносишься на много веков назад. Невозможное становится возможным.

Но как далеко от берегов Невы, где висит фреска Бонампака, до берегов Усумасинта, где звучат песни потомков майя!

* * *

Приглашение на концерт мексиканских и гватемальских студентов оказалось очень кстати.

Концерт проходил на небольшой сцене Дома ученых.

Кузнецов за кулисами видел все, что происходит за сценой, рассматривал национальные костюмы, достал бумагу, чтобы сделать зарисовки. Студенты готовились к выступлению не как артисты-профессионалы, а как участники подлинных народных представлений. Второе отделение было посвящено старинным индейским танцам и песням.

— А кто ставил эти танцы? — задал вопрос Кузнецов.

— Это все наш маленький Артуро, — ответили ему. — Вон тот, совсем смуглый. Он очень гордится тем, что только его деревня сохранила память о танцах воинов древних времен...

Артуро, кончив петь, вихрем ворвался за кулисы.

— Хосе, ты не брал черную краску? — крикнул он.

Хосе подбежал к столу. Кузнецов смотрел на юношей,

искавших краску... Краску!

— Артуро, Хосе, зачем вам черная краска? — Он стоял перед ними, не понимая, что говорит слишком громко для кулис, почти кричит. — Зачем черная краска? Для танца воинов?!

Артуро схватил его за руку и оттащил в дальний угол. Приложив палец к губам, он зашептал:

— Я буду изображать вождя победителей. Только в нашей деревне умеют танцевать древний танец победы. Старики говорят, что в древности воины на церемонии в честь победы красились в черный цвет. Черный Чака — западный — побеждает даже солнце. Поэтому воин победы — черный воин. Мы сейчас танцуем танец победителей. Я их вождь, я должен быть черным.

Черный цвет — цвет воина победы. Не эфиопы или какие-нибудь другие скитальцы из Африки, а индейцы создали цивилизацию Центральной Америки, равную цивилизации античного мира Средиземноморья...

В зале погас свет, тихо зазвучали гитары и барабаны. Луч прожектора упал на сцену и осветил Артуро, вымазанного черной краской, с накинутой на плечи шкурой ягуара...

«Старое стойбище», «Старая застройка», «Сосновый лоб» — по-разному называли высокий выступ гряды холмов наволочной стороны Енисея сургутинские, пакулихинские кеты и дальние их соплеменники на севере — у берегов Курейки, на юге — у Подкаменной Тунгуски.

В половодье столетние сосны свысока смотрят на верхушки затопленных берез, елей и горделивых кедров, вынужденных ютиться у подножия лба. Сосны, как солдаты, захватившие господствующую вершину, удерживают свои позиции, и только исполинская, в три обхвата, лиственница допущена ими на открытую поляну у самого края. Этот край обращен к далекому восточному берегу Енисея.

Лоб обширен, и, как всегда в сосновом бору, деревья не липнут друг к другу, а щедро делятся землей, питающей корни, и лучами солнца, насыщающими хвою крон. Здесь просторно и чисто.