Спустились с крыльца, и Сева, почему-то, прямо к калитке не пошёл, а завернул налево и направил наш тандем за угол дома. Я, конечно, удивился, но не о чём расспрашивать его не стал, берёг силы. Мы прошли насквозь задний двор, через ещё одну калитку вышли к огороду, миновали и его, подошли к заросшему бурьяном небольшому пустырю. Около двух высоченных красавцев тополей, мирно шуршащих серебряной листвой, Сева остановился.

– Стоп, – скомандовал Сева. Мы опустили гроб на землю. Фу-у, наконец.

– Что, здесь? – Мало сказать, что я был удивлён, я просто ничего, вообще ничего не понимал.

– Да.

– Но это странно.

– Что – странно?

– Да всё! Почему, например, не на кладбище? На кладбище – это же так… ну везде… так люди делают. – Подобрать слова точно описывающие ситуацию мне было трудно, и трудно понятно почему.

– В этих местах так принято. Давай копать. До рассвета успеть надо.

Ну и объяснение, ничего себе! Как это «в этих местах так принято»? В каких это «местах»? Не, да ну их на хрен всех вместе с их долбанными правилами.

– Рассвета!? – чуть ли не крикнул я.

Разозлила меня эта ситуация, но копать я всё же начал. За полтора часа мы на пару с другом отрыли в податливой жирной земле могилку, неглубокую, метра на полтора. Сева сказал, что этого вполне хватит. Хватит так хватит. Опустили гроб (тоже помучились) и закопали. Натрудившись до седьмого пота, я на дрожащих ногах отправился обратно в дом, спать, а Сева около могилы задержался уж не знаю для чего, да мне и безразлично было.

Утром, после того как Марина Николаевна накормила меня сытным деревенским завтраком – жирные блины на закваске, сметана, в которой ложка стоит, яичница с салом, творог с мёдом, овощной салат с пахучим подслнечным маслом, – Сева попросил меня съездить в местный райцентр за продуктами на поминки. А пока я буду ездить, они дом приберут и людей позовут.

На обратной дороге из города, около парома, когда я остановился и ждал переправы, я опять встретил старушку, ту самую, которая меня мертвецом облагодетельствовала. А я-то и забыл про неё у Мышевых спросить – совсем из головы вылетело, – кто она такая; кто она им приходится. Старушка подошла к машине и, поздоровавшись, обратилась ко мне:

– Спаси тебя Христос. Не откажи мне, слабой немощной женщине, помоги ещё раз.

– Опять? Ну что у вас там опять приключилось?

– Пойдём, милок, сам увидишь.

От неприятного предчувствия у меня сердце захолонуло, сжало в паху. Отвела меня бабка за тот же пригорок, что и в прошлый раз, а там, в тенёчке, прямо в пыли… лежит тело, завёрнутое в саван. Приехали. Я присмотрелся и мне стало совсем худо: всё тело замотано в белые тряпки, а лицо открыто, и это лицо точь-в-точь как у того, которого мы ночью под тополями закопали.

– Вот видишь, несчастье-то какое приключилось, – стала объяснять бабка.

– С кем? – угрюмо спросил я.

– Вижу, что узнал ты покойника, но только это не он.

– Как это? – Что вообще за чушь она городит?

– Это его брат. Близнец. Такая у них, значит, судьба – помереть в один день. Один – утром, другой – поздно вечером. С теми, кто одинаков с лица, такое часто случается. Отвези ты его, бога ради, к брату.

– А почему без гроба?

– Так денег на гроб нет, касатик.

Я покивал головой, а сам отошёл в сторону, чтобы позвонить Севе, но телефон опять не работал, пропадал в зоне отсутствия сети. Вернувшись, я посмотрел на бабку: старушка блаженно улыбалась и показывала глазами на покойника, мол, давай начинай, чего медлишь?

– Знаете что, бабушка, а не поискать ли вам кого другого, а? – Не хотелось мне совсем с этим связываться и так второй день отпуска шёл насмарку, пускай сами Мышевы со своими мёртвыми родственниками разбираются.

– Зачем другого, милок? Ты же к ним едешь. А покойнику жарко, нельзя ему на солнце долго лежать, дух пойдёт. Возьми, век благодарить тебя будем, сделай милость.

Жалостливо просила бабуся, и, как ни прискорбно было это признать, она была права. Кто везёт, на том и едут. Она здесь до завтрашних петухов проторчать может, и никто не поможет, не согласиться к себе в машину покойника сажать – кому охота? – а у меня багажник открытый.

– Ладно. Возьму, – я согласился. Не хотел, а пришлось.

Без гроба ворочать, как деревянного, окоченевшего покойника оказалось сподручнее, с его погрузкой, на этот раз, я управился самостоятельно. Не успел я тело брезентом прикрыть, как бабка мне под нос кирзовые сапоги суёт и кулёк с конфетами:

– Возьми, сестре их отдашь. Понял?

– Понял, что ничего не понял.

– А?

– Давайте, говорю.

– Конфеты-то возьми. Вот. Это «последка», её на поминках надо кушать. Передать не забудь, а сам не ешь.

– Да хорошо, хорошо. Не собираюсь я вашу последку есть.

У-у, надоела мне эта бабка, надоела. Как только пришёл паром, я по газам, окутал бабулю облаком пыли и вперёд. Встречала семья Мышевых меня по традиции около калитки, встречала хмуро. Стоило мне развернуться, Сева подорвался к кузову, стал расстёгивать, а мать его, такая же измождённая, худая, как покойник, стояла молча, смотрела исподлобья, потом подошла, взяла сапоги и конфеты и ушла в дом. С покойником мы корячились без её присмотра. Поминок Мышевы в этот день справлять не стали, не знаю почему. Может, совместить хотели, хотя… или… да чёрт их знает.

Ночью, около двух, Сева меня разбудил опять. Повторилась та же история: Сева предложил мне снова идти закапывать покойника, хоронить второго его дядю.

– Да что у вас тут происходит? – одеваясь, возмущался я.

– Похороны, – сказал Сева, сказал так, что выходило будто я непроходимый тупица. И немного подумав добавил: – Извини, друг, вот такое горе у нас, – и вздохнул.

– Да ну… – я только рукой махнул.

Второго мертвеца мы прикопали рядом с первым. Хоронить его мне было намного легче, привык, наверное. Скажу только, что засыпать покойника закутанного в саван – морально труднее, чем гроб, того и гляди, глаза откроет, выпрыгнет из могилы или ещё какой фортель выкинет. Прям наваждение. Землю кидаю, а сам стараюсь не смотреть туда, работаю лопатой, как землеройная машина.

Закончив, я уже хотел идти обратно, досыпать, когда меня Сева остановил:

– Погоди… Надо в село на том берегу съездить, в Богоявленское, батюшку пригласить. Сможешь?

«Опять он меня усылает. Это я удачно заехал отдохнуть. Выдумал про батюшку какого-то. Зачем?»

– Он что, священник?

– В некотором роде, – ответил непонятное Сева.

– В смысле?

– Он батюшка, но без церкви. Понял, нет?

– Нет. Я тут вообще ничего не понимаю… у вас.

– Ну неважно, – проговорил раздражённо Сева. – Ну, съездишь, нет? Очень, друг, надо. Прошу тебя, как человек прошу! – сказал и заколотило его, вот-вот в падучей забьётся. И так это быстро случилось, без перехода, – вот он спокойный, а вот он уже жилы внутренней натугой истерики рвёт.

«Ну вот это вот совсем не к чему. Чего голосить-то? Да с таким надрывом ещё». Смотреть на Севу стало страшно, как он над могилой трясся. Я согласился съездить, передать батюшки приглашение (только не знаю, на что я его приглашал). А как же иначе? Меня же друг просил, да ещё как просил-то – нервно и убедительно – убедительно до мурашек ужаса, побежавших по спине от копчика до затылка.

Батюшка жил в большой двухэтажной избе на краю села, звали его Григорий Васильевич. Открыл мне дверь сам. Низенький мужчина средних лет, волосы серые, сваленные, еле плешь прикрывающие, с редкой бородкой, свисающей нечёсаной мочалкой на грудь, с толстой богатырской шеей борца тяжеловеса, грудью бочкой, кривыми ногами, длинными руками, с редкими да гнилыми зубами и глазами филина. То ещё восьмое чудо света.

– Здравствуйте, Григорий Васильевич.

– Бог в помощь, – крякнул батюшка. – Зачем пришёл? – вопрос его прозвучал грубовато.

– Меня к вам послали Мышевы, из Верхней Залихани, у них…

– Знаю, – перебил меня противный батюшка. – Передай им, что буду, – сказал и захлопнул перед моим носом дверь. Гостеприимно, ничего не скажешь.