Лоис вытащили из молельного дома, прочь от христианской паствы, и бросили в тюрьму дожидаться суда. Я написала «вытащили», потому что девушка, хоть и совсем не оказывала сопротивления, к этой минуте настолько ослабла, что не могла сделать ни шагу. Бедная Лоис! Вместо того чтобы ощутить поддержку и помощь, она испытала ненависть толпы, видевшей в ней приспешницу Сатаны во всех его дурных деяниях и относившейся к ней точно так же, как неразумный мальчишка к жабе, которую собирается бросить через забор.

Придя в себя, Лоис увидела, что лежит на короткой жесткой койке в темной квадратной комнате – очевидно, в тюремной камере. Площадью примерно восемь квадратных футов, с каменными стенами, помещение освещалось крошечным – не больше квадратного фута – зарешеченным окошком высоко над головой. Из долгого обморока бедная девушка вернулась в холод, мрак и одиночество. В борьбе со слабостью так не хватало человеческого участия! Чтобы ухватиться за жизнь, требовалось приложить усилие, а для усилия не хватало воли. Поначалу Лоис не поняла, где находится, не поняла, как сюда попала, да и не пыталась ничего понять. Природа подсказывала лежать неподвижно, чтобы сердцебиение пришло в норму, поэтому она снова закрыла глаза и мало-помалу вспомнила сцену в молельном доме. Перед мысленным взором предстали ожесточенные, злобные лица, смотревшие на нее как на грязное, ненавистное, враждебное создание. Хочу напомнить, что в Средние века колдовство считалось настоящим, внушавшим ужас грехом, поэтому запечатленное в сердце и сознании Лоис Барклай выражение окружающих лиц рождало в душе странное сочувствие. Господи! Неужели произошло то, о чем она читала и слышала, и Сатана действительно возымел над ней непреодолимую власть? Неужели она действительно попала в лапы демона и, сама того не подозревая, превратилась в ведьму? Воспаленное воображение с несравненной живостью представило все, что довелось узнать об этом: жуткое полночное таинство, присутствие и власть Сатаны. Затем вспомнилась каждая сердитая мысль по поводу дерзости Пруденс, холодной неприязни тетушки Грейс, упрямого до безумства сватовства Манассии и – только сегодня утром, но казалось, что так давно, – возмущение несправедливостью кузины Фейт. Могли ли подобные недобрые мысли принести в себе силу отца зла и незаметно для нее самой воплотиться в мир? Размышляя мучительно и болезненно, несчастная девушка принялась нещадно обвинять себя. В конце концов больное воображение не позволило больше сидеть на месте, и она нетерпеливо вскочила, но что это? На ногах оказались кандалы. Физическая боль послужила во благо, вернув сознание из бескрайней дикой пустыни к реальности. Приподняв кандалы, Лоис увидела порванные чулки, синяки на лодыжках и от внезапной жалости к себе горько расплакалась. Значит, все вокруг боялись, что ей удастся убежать даже из этой камеры. Полная, нелепая безысходность убедила в собственной невиновности и непричастности к сверхъестественным силам, а холодное тяжелое железо развеяло собиравшиеся темные облака иллюзий и бреда.

Нет, ей не выбраться из этой темницы! Не существует иного выхода – ни естественного, ни противоестественного, – кроме как при помощи человека. Но что такое человеческая милость во времена всеобщей паники? Лоис знала, что ее не существует. Не столько разум, сколько инстинкт подсказывал, что паника порождает трусость, а трусость влечет за собой жестокость. И все-таки, обнаружив себя в кандалах, прикованной к стене, Лоис плакала горючими слезами. Отношение казалось настолько жестоким, как будто сограждане действительно ненавидели ее и боялись. Ее, вспомнившую несколько сердитых мыслей и попросившую прощения у Господа, но ни разу не воплотившую мысли в слова, а тем более в дела. Даже сейчас, если бы смогла вернуться домой, она сумела бы любить всех родных. Да, даже сейчас, понимая, что к нынешнему страшному положению ее привело открытое обвинение Пруденс, поддержанное завуалированными свидетельствами тетушки и Фейт. Придут ли они ее навестить? Вспомнят ли добром ту, что многие месяцы делила труды и пищу? Спросят ли, действительно ли она навела порчу на Пруденс и повергла в безумие кузена Манассию?

Никто не появился. Тюремщик торопливо отпер дверь, просунул в щель хлеб и воду и так же торопливо запер, не заботясь о том, достанет ли их узница. Видимо, физические обстоятельства считались для ведьмы неважными. На самом же деле, чтобы дотянуться до еды, потребовалось немало времени и усилий, но молодой голод заставил постараться. Когда Лоис съела часть хлеба и выпила воду, свет в окошке уже начал меркнуть, и она подумала, что пора лечь и попытаться уснуть, но прежде тюремщик услышал, как узница поет вечерний гимн.

В тупое сознание закралась смутная, робкая мысль, что, должно быть, несчастная благодарна даже за малое добро, если нашла молитву для такого дня, который, будь она ведьмой, стал бы разоблачением колдовства. Ну а если нет… Здесь утомленный размышлениями ум споткнулся и замер. Лоис же опустилась на колени и прочитала вечернюю молитву, на миг помедлив перед одной строкой, чтобы убедиться в полном прощении всех и вся, потом посмотрела на посиневшие ноги и снова горько заплакала – не столько от боли, сколько от обиды на то, что, прежде чем это сделать, люди так отчаянно ее возненавидели, – наконец легла и уснула.

На следующий день Лоис Барклай предстала перед судьями Салема – мистером Хоторном и мистером Кервином, чтобы законно и публично получить обвинение в колдовстве. Вместе с ней осуждению подверглись и другие жертвы. Когда узников ввели в зал, толпа разразилась криками ненависти и злобы. В качестве пострадавших от действий ведьм присутствовали две дочери пастора Таппау, Пруденс Хиксон и еще две девочки примерно того же возраста. Заключенных поставили на расстоянии семи-восьми футов от судей, а обвинители разместились между теми и другими. Жертвам приказали смирно стоять непосредственно перед судьями. Все требования Лоис выполнила с детским недоумением, но без тени надежды смягчить каменные, полные ненависти взгляды окружающих – помимо тех, чьи лица исказило выражение страстного гнева. Затем два офицера получили приказ держать ее за руки, а судья Хоторн велел постоянно смотреть ему в глаза. Причину Лоис не объяснили, но заключалась она в том, что, если бы осужденная взглянула на Пруденс, девочка могла снова забиться в припадке или закричать, что ей причинили боль. Если бы в жестокой толпе хотя бы одно сердце смогло смягчиться, то прониклось бы сочувствием к милому юному личику английской девушки, так прилежно выполнявшей все распоряжения: бледной, но в то же время полной печальной нежности, с огромными серыми глазами, невинно устремленными в суровое лицо судьи Хоторна. Так продолжалось целую бесконечную минуту. Затем жертвам было приказано помолиться. Лоис обратилась к Господу точно так же, как накануне вечером в тюремной камере, и точно так же, как вчера, на миг остановилась перед просьбой получить прощение, как простила она. И в этот единственный миг сомнения, словно ожидая его, вся свора набросилась с криками и обвинениями. А когда шум стих, судьи призвали Пруденс Хиксон выйти вперед. Лоис слегка повернулась, чтобы увидеть в толпе хотя бы одно знакомое лицо, но как только взгляд упал на Пруденс, девочка застыла в неподвижности, не произнося ни слова и не отвечая на вопросы. Судьи тут же заявили, что на нее подействовали колдовские чары. Кто-то сзади взял Пруденс под руки, чтобы вывести вперед и заставить коснуться Лоис: должно быть, в надежде на освобождение, – но, сделав три шага, Пруденс вырвалась, упала, забилась в истерике и принялась взывать к Лоис, чтобы та избавила ее от мук. Тут же остальные девочки последовали ее примеру и начали просить о помощи как Лоис, так и других осужденных. Теперь несчастных заставили вытянуть руки в стороны: считалось, что если тело ведьмы или колдуна находится в положении креста, то оно теряет злую силу. Простояв некоторое время в противоестественной позе, Лоис действительно почувствовала, как слабеет. От усталости и боли из глаз хлынули слезы, по лицу покатился пот, и она жалобно спросила, нельзя ли хотя бы на несколько мгновений прислониться головой к деревянной перегородке. Судья Хоторн сурово ответил, что если у нее хватает силы мучить других, то должно хватить и для того, чтобы терпеть мучения самой. Лоис безнадежно вздохнула и подчинилась. Гневные крики в толпе становились все громче; чтобы не потерять сознание, Лоис принялась мысленно читать псалмы, особенно красноречиво выражавшие веру в Господа. В конце концов пытка закончилась. Ее и тех, кто стоял рядом, вернули в тюрьму, и она лишь смутно поняла, что всех обвинили в колдовстве и приговорили к казни через повешение. Многие зрители с интересом заглядывали ей в лицо, чтобы увидеть, будет ли ведьма плакать. Если бы Лоис имела силы заплакать, то это могло бы послужить доводом в ее пользу, поскольку считалось, что ведьма не в состоянии проронить ни слезинки, но сил уже не было; она чувствовала себя почти мертвой. Осталось одно-единственное желание: прилечь на жесткую тюремную койку, чтобы забыться сном, – вдали от криков ненависти и жестоких взглядов, поэтому молчаливую, с сухими глазами Лоис Барклай отвели обратно в камеру.