Здесь, в отличие от чистенького боярского посада, было куда как более духмяно. Несло дымом, жареным мясом из корчмы неподалеку, солеными крендельками и сладкими коржиками у лоточников и травяными настоями из лавок знахарей. Еще разило литым металлом из кузниц, известью из кожевенных мастерских, едкими уварами из красилен и конским навозом.

Но Ганька за детство среди нищих циркачей и не такого нанюхался, а потому сейчас даже не морщился. Да что там, вонь Тенёты ему казалась благоуханием, ведь она напоминала, что теперь он и сам мещанин. Да не какой-то там бродячий подзаборный пес, а настоящий дворовый, в своре Потешных войск самого княжича Цикуты Чернобурского!

Ганька приосанился и отправился в сторону купеческой и ямской слобод.

– Зима эта долгая, а овес сызнова в цене вырос! Пять медяков за пуд, когда ему три – красна цена! Как мне лошадей обозных прокормить?..

Ганька участливо хлюпнул носом в унисон сокрушающемуся купцу. К пиру, по случаю рождения у Чернобурских наследника, князья подняли подати. А следом скакнули и цены. Ганьке вот тоже пришлось туже «затянуть поясок».

– В Солончаки нынче не ехай, ни один пуд соли того не стоит. Тама разборки меж огнего́рцами и барха́нцами намечаются. На перекройную неделю жди лютой Свары в степях…

Ой-ей, а когда это в степях Свары не лютые? Земли там бескрайние, а городов раз-два и обчелся. Есть, где развернуться! На северо-востоке живут корсаки, на юго-западе каракалы. Народы они полудикие, кочевые и злобные, ненавидят друг друга и всех вокруг. Им только дай кому-нибудь в глотку вгрызться!

Вот огнегорцы с барханцами нет-нет, да и стравливают их друг с другом. Заодно расширяют границы своих княжеств, меж которыми поделена степь. Так что в Солончаках, почитай, каждое полнолуние мировые войны. Ежели под них подстраиваться, соли не наскребешь. А соль товар ходовой. Как говорится, волков бояться, в лес не ходить!

– Гарь чуешь? Кажись, деревня какая-то на востоке погорела…

Ганька не чуял. Обоняния звериного он тоже был лишен.

– Слыхал? У Чернобурских наконец сын родился, опосля стольких дочерей!

– Слыхал-слыхал. И слава богам, а то ж престол унаследовал бы младший брат Великого князя. Цикута этот, побери его ламя! Еще не хватало перед омежкой11 хвостом пол мести!

– Молчи, дурак! Не дай боги, услышит кто из его людей, головы не снесешь!

Ганька прошел мимо с придурковатой рожей слабоумного деревенского пастушка, которая удавалась ему лучше прочих. Побродил по ярмарочным рядам для вида… и вернулся к торгашу.

Оглядел приправы на продажу, узнал мяту, тимьян, крапиву, лебеду и зверобой. А рядом – глаза у него на лоб полезли – крошечными горсточками лежали пряности, которые Ганька сумел различить лишь по милости двух лет столования в княжьем тереме. Анис, корица, гвоздика, кориандр, имбирь, лавровый лист и кардамон. Дорогое удовольствие для заурядного купца-то! Уж не в обход ли таможенной заставы провезенное?

– А чего это у вас тут такое, сударь? Заморское что ль? – ткнув пальцем в пряности, Ганька с восторгом простачка вылупился на торгаша, запоминая каждую черточку по-волколачьи хищного лица.

Кряжистый, высокий, пепельно-русобородый. Матерый такой серый волчара. Породы Ганька хорошо научился различать.

Коли высокие, крепкие, скуластые, да со зверскими рожами – то волколаки.

Худосочные маломерки с утонченными ликами и вытянутыми к вискам хитроватыми глазами – яломишты.

Богатыри под три аршина ростом с грузными телесами и тяжелыми чертами лица – берендеи.

Ну, а схожие с волколаками телосложением и ростом, но движениями плавнее и ленивее, а мордами округлее и обманчиво-добродушнее – арыси.

Ах, да, имеются еще ужалки. Но они остались лишь малыми гнездами в Бездонных омутах, Солончаках и Барханном княжестве. А от хода Луны по небу их внутренний змий не зависит, вот и ходят они всегда с клыками, раздвоенными языками, да третьим веком на глазах без белка. Оттого их отличить проще простого.

Вот загадка, кем бы оказался Ганька, кабы не был безликим? Росток невеликий, хотя в свои четырнадцать он еще растет. Сам худосочный, но в чертах лица ни толики утонченности, как у яломишт. Зато хищность присутствует. А цвет волос и вовсе как у бурого медведя!

Тут Ганька вспомнил, что он вообще-то сейчас «на деле», и вопросы о его происхождении привычно отпали. Как пить-дать, не будь он безликим, его внутренний зверь оказался бы пасюком.

– Заморские-заморские, да не по твой карман! – гневно замахал на него руками торгаш, отгоняя от ценного товара. – Вон отсюда, шелудивый! Кыш!

Скорчив перепуганную рожу, Ганька шмыгнул прочь. Он свое дело сделал, осталось лишь доложить об изменнике-торгаше с подозрительным товаром стрельцам. А дальше уж пусть опричники его на чистую воду выводят. Запомнив место лавки с пряностями, Ганька отправился дальше.

Час спустя он прошел через крепостные ворота и оказался на выселках. Здесь же кончались городские улицы и начинался Тракт. То бишь раскисшая колея и слякоть. Ганька едва успел отскочить от телеги, подгоняемой возницей, иначе быть ему по уши в грязи. Лепота!

О крепких домах местным жителям приходилось только мечтать. Покосившиеся, наполовину вросшие в землю хижины, более заслуживающие звания хибар, с хлипкими тынами раскинулись вокруг без всякого порядка и хоть какой-либо логики. Половина изб и вовсе стояли входами не к Тракту, а к огородам.

На огородах кверху задами трудились бабы, потеющие в кожухах. Ганька плохо представлял, что можно копать в земле в первый весенний месяц, когда еще снег лежит. Семена на рассаду? Черенки для прививки? Но видимо это «что-то» было немаловажным, поскольку кверхузадых баб было не кот наплакал.

Вокруг них и вдоль Тракта прохаживались выпущенные из хлевов свиньи, козы, гуси и куры. Чей навоз и помет тоже чистоты выселкам не добавляли.

Из заснеженного елового бора, вздымающегося на горизонте, за полями, доносился стук топоров и визг пил. Древесина городу нужна в любое время года. Мужики в распахнутых тулупах и шапках набекрень везли на дровнях бревна и хворост. У кого побогаче, в упряжке бодро трусили кобылки. Кто победнее, запрягал волов и мулов.

Народ тут тоже отличался от козьемордых бояр и дерганных купцов. Насупленный, озабоченный неурожаем и последствиями Свар, но при этом угрожающе не обремененный печатью сложных дум на челе. Вписывающийся в общую разруху.

– У Пшёнки псеглавец, грят, уродился? – громким, отовсюду слышным противным шепотом осведомилась молодуха с красными от холода руками и корзиной выстиранного в снегу белья.

– Ой, не напоминай! Уши, нос с усами, даже хвост рысиный! – таким же «шепотом» ответила ей тетка с пойманным подмышку гусем. – Так она ж его у волкодавов отбила! Не отдам, орет, вам, извергам, на растерзание! Оставила, растит теперь чудище у нас под боком, тьфу! Мало того, что наблудила с одичавшими, так ей хватает наглости хвастается своим позором! Я б свою дочерь вусмерть запорола, кабы принесла мне в подоле такое!

Ох уж эта скорая на расправу простецкая решимость. Ганька неприязненно зыркнул на тетку исподлобья, но останавливаться не стал.

Откуда-то появилась сплетня, что псеглавцы – это плод грехопадения бабы с одичавшим оборотнем или мужика с одичавшей. Сплетня эта (даже ежели оные грехопадения и вовсе случаются, в чем Ганька, зная повадки одичавших, справедливо сомневался) есть вопиющая клевета и ложь. Но народу проще поверить в нее, чем смириться с дитем-чудищем.

Хотя на самом деле никакие псеглавцы не чудища. Бесплодные, как и все смески (те же мулы и лошаки, но они ведь чудищами не считаются!). Человеческим языком не владеют, да, но порой поумнее некоторых людей бывают. В этом Ганька на собственном опыте убедился, был у них в цирке один псеглавец, так он на языке жестов шпарил «Преданья старины глубокой» наизусть.

А то, что выглядят странно… ну так не страннее самих оборотней в полнолуние. Вот уж зрелище! Ночью узришь – до горшка не донесешь! А псеглавцы с черными влажными носами, пушистыми ушами и по-собачьи преданными глазами, по мнению Ганьки, даже умильные.