Я стону и тру лицо левой рукой.

— Что? — спрашивает Крид, ещё сильнее сжимая мою правую руку. — Что-то случилось?

— Кто-то оставил пятна губной помады на воротнике куртки Зака, — кстати, о… Я оглядываюсь и вижу, что у Тристана она перекинута через плечо. Хорошо. Я думаю, он воспринял моё предупреждение всерьёз. Я возвращаюсь к Криду. На его лице появляется скептическое выражение, на что я отвечаю своим собственным. — Что? О чём бы ты ни думал, ты должен просто сказать это.

— Это ловкий трюк, — мурлычет Крид, правой рукой откидывая назад прядь белокурых волос, которая сонно упала ему на лоб. — Разве это не было бы той ещё картиной, добропорядочный гражданин Зак Брукс замешан в скандале с изменой?

Я дёргаю Крида за руку, и он придвигается ближе ко мне, как пух одуванчика на ветру.

— Так ты думаешь, он на самом деле мне изменяет? Так быстро? И сразу после убийства? Или трагической смерти, независимо от обстоятельств. Ты не очень высокого мнения о нём?

— А почему бы и не так быстро? Ты только что сказала нам всем, что не собираешься выбирать. Разве это не имело бы смысла, если бы он струсил? Начал трахать дочь тренера? — я выдёргиваю свою руку из хватки Крида — или, по крайней мере, пытаюсь это сделать, но он повторяет движение, обхватывая меня за талию другой рукой и притягивая к себе.

— Ты знаешь, каким ужасным ты иногда бываешь? — шепчу я, слегка дрожа, когда трогаю пальцами его свитер в бело-голубую полоску спереди. Он мягкий, на самом деле даже слишком мягкий. Кашемир? Должно быть так и есть. — Я знаю, что вам, ребята, трудно контролировать себя, что вы стреляете оскорблениями друг в друга, но просто помните, что иногда… иногда это похоже на дружественный огонь.

Крид прижимается губами к моим, и, несмотря на двухсекундное колебание с моей стороны, я в конце концов целую его. Мне нравится, как он целуется. Его рот, его язык — в них есть что-то медовое. Долгие, тягучие движения, которые, кажется, будут продолжаться вечно. Ленивые, неповоротливые, одновременно тяжёлые и невесомые. Либо мы могли бы плыть по ветру, как опавшие лепестки, либо погрузиться в согретый солнцем сон, лениво свернувшись калачиком.

Мне всё равно, какой из вариантов; я хочу и того, и другого.

Я позволяю ему целовать меня до тех пор, пока не забываю собственное имя, и когда Крид отстраняется, то, по крайней мере, на его лице проявляется извиняющееся выражение. Ну, или он просто готов к потному сексу и дремоте. Вероятно, последнее.

— Мне бы так не повезло, чтобы Зак Брукс изменил тебе. Потому что я знаю, что, если бы он это сделал, ты бы вышвырнула его из этого маленького соглашения, и я был бы на шаг ближе к тому, чтобы заполучить тебя целиком в своё распоряжение, — Крид убирает руку с моей талии, но, несмотря ни на что, наши руки по-прежнему крепко сжаты.

Он ведёт меня на нетвёрдых ногах вниз по склону, мимо цветочных кустов, всё ещё цветущих и щеголяющих розовыми, белыми и красными цветами. Они придают буйный цвет коричневому и зелёному ландшафту, далёким горным вершинам, покрытым снегом, всей этой сказочной архитектуре…

И я ловлю себя на том, что раздражаюсь и отвлекаюсь, потому что не могу по-настоящему оценить всё это. Как я могу? После смерти Тори Страг на кампусе осталось пятно, от которого, случайно или намеренно, кажется невозможным избавиться. Девушка-первокурсница, такая же, как я, мертва и ушла бесследно.

Как Чарли.

Я задыхаюсь от этой мысли, и Крид замечает это, останавливаясь прямо перед толпой людей, заполнивших главный двор. Он даже оглядывается на Тристана, словно ища помощи или разъяснений, прежде чем низко наклониться, чтобы посмотреть мне в глаза.

— Что не так? — его голос резкий, гораздо резче, чем я привыкла. В словах Крида обычно чувствуется… умиротворение. Мягкость. Роскошь и лень, люди в измятой, но изысканной одежде, растянувшиеся на тахте в северо-восточных поместьях.

— Ничего страшного, — вру я, а затем, заметив Шарлотту в толпе, поднимаю руку, чтобы помахать ей. Крид тяжело вздыхает и оглядывается как раз вовремя, чтобы увидеть, как она направляется к нам.

— Марни, — приветствует она с улыбкой, всё ещё одетая в жёлтое платье и шорты под ним; я едва вижу их, когда она поднимает руку, чтобы поправить очки на носу. За ней на буксире целый отряд парней. Только один из них — черноволосый, сердитый на вид Рейнджер — подходит вплотную, чтобы встать рядом с ней.

Его взгляд мечется по сторонам с нескрываемой враждебностью и подозрением, прежде чем снова остановиться на мне. Тристан встаёт с другой стороны от меня, и воцаряется тишина и напряжение, которые могли бы быть неловкими, если бы не Чак.

— Дай угадаю: они начали разыгрывать тебя, — она закатывает глаза и заговорщически наклоняется ко мне. — Кто-то прислал мне фотографию близнецов — обнажённых. Она утверждала, что спала с ними обоими, — мои глаза расширяются, прежде чем метнуться мимо Чака и остановиться на паре рыжеволосых парней. У них обоих на руках повязки, и я могу только догадываться о том, что произошло потом.

— Они избили девушку? — я удивляюсь, надеясь, что это неправда.

— Не-а, — Шарлотта оглядывается, чтобы ещё раз посмотреть на них, а затем пожимает плечами. — Они избили парня, который сфотографировал их в мужской душевой, — она указывает подбородком в сторону толпы. — Пойдём со мной, я покажу тебе кое-что интересное.

В итоге мы оказываемся в пустом классе, в этом огромном море столешниц с конфорками, духовками и раковинами, в стене шкафов, заполненных кухонными принадлежностями, на другой стороне огромного островка. В передней части помещения находится настоящая кухня, массивные разделочные стойки из орехового дерева, дорогая на вид бытовая техника с золотыми ручками и блестящим изумрудно-зелёным металлом.

Здесь как-то по-деревенски, но и роскошно тоже. С высокими деревянными балками над нашими головами, тяжёлой люстрой в центре зала и деревянными барными стульями у каждой стойки — это, несомненно, мечта каждого студента-кулинара.

— Здесь прекрасно, — бормочу я, проводя ладонью по поверхности островной столешницы. — Это ваша клубная комната?

— Теперь да, — говорит Шарлотта, облокачиваясь на край столешницы, в то время как черноволосый парень достаёт ингредиенты из одного из шкафчиков. — Мы должны ждать здесь сегодня и смотреть, не появится ли кто-нибудь ещё, чтобы присоединиться.

— И как, присоединяются? — спрашиваю я, и близнецы смеются в унисон.

— Им это запрещено, — говорят они вместе, а затем обмениваются взглядами. Один из них — кто знает, который именно — поворачивается, чтобы посмотреть на меня. — Когда они приходят, мы угрожаем им, чтобы они ушли, — он говорит это абсолютно без стыда.

— Мика, — предупреждает Чак как раз перед тем, как Спенсер запрыгивает на стойку рядом с ней. — Не выдавай всех наших секретов.

— Любишь шоколад? — Рейнджер спрашивает меня. Я смотрю в его сторону, когда Крид подходит ближе, собственнически обнимая меня за талию. Это мило, но в этом нет необходимости. Нужно быть твёрже гранитной глыбы, чтобы подумать, что этим парням небезразлична какая-либо девушка, кроме Шарлотты.

Когда она смотрит на моих парней, думает ли она о том же?

Я могла бы спросить её позже. Может быть. Если только я не струшу.

— Знаю, это безумие, но я не большой поклонник шоколада.

Рейнджер приподнимает бровь и открывает массивный холодильник, заглядывая внутрь и оценивая ингредиенты, прежде чем оглянуться на меня.

— Клубника? — спрашивает он, и я улыбаюсь.

— Я люблю клубнику. А кто её не любит?

— Только серийные убийцы, — соглашается Чак, кивая, но, с другой стороны, я не уверена, что это правда. Бьюсь об заклад, некоторые серийные убийцы едят клубнику в жаркие летние дни просто потому, что это зрелище заставит их казаться менее виновными.

— Я испеку несколько пирогов, — Рейнджер смотрит на близнецов, а затем переводит взгляд на Спенсера. — Думаете, раз мы сейчас учимся в универе, вам почему-то не нужно выполнять свои обязанности в Кулинарном Клубе? Сам клуб стоит три кредита (прим. кре́дит — термин, который используется в современных западных системах образования и обозначает оценивание знаний). Тащите свои задницы сюда сейчас же.