И в какой-то миг, когда отчаяние взяло над нею верх, она подумала о ребёнке, которого уже могла ожидать. О том, что Александр мог умереть, так и не узнав ничего. Она представила себя без него, с малышом на руках, и содрогнулась. Девушка коснулась живота, бездумно погладила его ладонью и беззвучно заплакала, уставившись в одну точку.

Ещё месяц назад ей казалось, что никакие невзгоды не заберут у неё мужчину, которого она обожала, боготворила. Она добивалась его расположения, отринув гордость и разум, она билась за его любовь, и он ответил ей… А сейчас всё это медленно катилось к чёрту.

О том, что суд присяжных состоится на следующее утро, Александр узнал от тюремщика, посещавшего его камеру чаще остальных. Так уж получилось, он потерял счёт дням примерно через неделю, как оказался здесь. Несмотря на то, что из этой узкой камеры с высокими потолками ему всё же был доступен кусочек неба за решёткой, расположенной на расстоянии примерно в две руки ввысь, Алекс не следил за временем. Спал он мало, в основном сидел на краю койки, или у стены.

По ночам было холодно, ноги и руки никак не отогревались, хоть ему и принесли покрывало через три дня, этого оказалось недостаточно. Он устал, продрог, отчаялся. Но страха не было. Александр не боялся ни этого места, ни того, куда попадёт после тюрьмы.

Он ощущал себя свободным наедине с мыслью о том, что человек, к которому он был прикован невидимыми кандалами, больше никогда не встанет у него на пути. Он не посмотрит хищным прищуром ему в лицо, не напомнит о долгих ночах похоти и разврата, оставшихся выжженными в душе. Его душа черна, конечно, но Алекса это не тяготило. Порой он не мог сдержать улыбки — ничто более не мешало ему признать себя негодяем и грешником.

Хуже всего здесь, в этом холоде, в темноте, наполненной частыми криками и лязгом чьих-то цепей, да ударами плети, было вспоминать Кейли. Он старался, как мог, не думать о ней. Бесполезно. Как и год назад, проникнув в его жизнь, она и здесь не давала ему покоя. Он запомнил каждую её черту, каждый изгиб её молодого тела, каждый дюйм этого тела, потому что успел хорошенько изучить, попробовать всеми доступными способами… Он скучал по ней, проклинал её, проклинал себя, потому что влюбился, а потом всё разрушил.

Это худшее наказанием из всех — знать, что она где-то там ждёт его и страдает, а он обрекает их обоих на расставание. Увидеть бы её, взять за руку, прикоснуться к локонам, которые хранят её аромат, и сказать, как ему жаль… О чём он только ни думал, сидя на каменном полу своей камеры. Но, глядя на толстые решётки и слушая грубую брань где-то в глубине тюремных коридоров, Алекс убеждал сам себя, что пора бы вырвать её из сердца, иначе он умрёт неприкаянным.

Она так старалась спасти его, излечить. Но как можно спасти кого-то он них самих? Александр знал, что он трус, а она сильнее него. Она справилась бы без него. Так зачем продолжать? К чему все эти душевные страдания, муки любви и привязанности? Если бы не она, если бы она не появилась и не прикоснулась к его израненному сердцу, ему вообще не пришлось бы задумываться об этом.

«Не нужно было любить её, — гложила его одна мысль. — С самого начала я не должен был давать ей надежду».

Всё было кончено. Ничего не осталось, кроме инстинктивного желания спасти брата в последний раз. В любом случае Джордж обещал молчать. Обещал жить достойно, и на этот раз Александр ему поверил. И Бог ему судья…

Ещё до заката к нему привели посетителя. Тюремщик предупредил, что это женщина, и Алекс тут же вскочил с койки, бросившись к дубовой двери. Он вцепился в массивную решётку и приник к ней, с ужасом и волнением ожидая, что сейчас из темноты выйдет его жена. Одна мысль, что Кейли окажется в этом отвратительном месте и увидит его таким — жалким оборванцем — заставляла его дрожать.

Но гостем оказалась не Кейли, и Александр выдохнул. В сопровождении двоих молодых людей к его камере подошла миловидная женщина лет сорока, рыжеватая, с большими карими глазами и удивительно тёплой улыбкой. От шеи до пят она была закутана в чёрный плащ, волосы скрывал чепец с белым кружевом.

Разумеется, абы кого не пропускали в Ньюгейт, лишь с разрешения лорда-мэра города, Джона Томаса Торпа. Посетительница любезно поприветствовала капитана Стоуна и представилась Элизабет Фрай5, и Алекс понял, что его навестил сам «ангел тюрем», как все её называли. Об этой удивительной женщине ходили легенды, она много лет уже посещала Ньюгейт, добиваясь улучшения условий для заключённых, навещая местных женщин и детей. Она жертвовала одежду, занималась благотворительностью и писала в Палату общин. Чиновники прислушивались к ней, на её выступлениях в комитетах парламента творился всеобщий ажиотаж.

Александр не без сарказма вслух заметил, что миссис Фрай свернула не в том коридоре, раз попала к нему. Женщина улыбнулась, и его сердце дрогнуло. Она сказала, что новости о заключении молодого капитана застали её уже здесь, и она ощутила потребность встретиться. Фрай посочувствовала ему, затем спросила, не будет ли он против, если она почитает при нём. Александр не мог возразить. Ей принесли табурет и свечу, и около получаса «ангел тюрем» вслух читала Алексу Евангелие. Это не раздражало, не беспокоило, даже когда Элизабет Фрай мягко припомнила его грех, он ни слова не сказал. Обиды не было, её голос успокаивал. К тому же перед уходом женщина вдруг подошла ближе, хоть это и было запрещено, взглянула Александру в глаза и с материнской нежностью сказала:

— Вы не похожи на хладнокровного убийцу, сэр, а я могу распознать убийцу, если увижу. Хотела бы я помочь вам, однако не в силах это сделать. Если Господь дал вам это испытание, я желаю пройти его с достоинством. Пусть ваше сердце обретёт покой.

Неожиданно она скользнула рукой между прутьями двери, прямо к его руке, и вложила в его ладонь нечто крохотное, завёрнутое в кусок сероватой ткани.

— Это передал мне один из ваших покровителей, — шёпотом произнесла женщина. — Кажется, вы женаты на леди Саутфолк? Если Всевышнему будет угодно, и когда-нибудь я встречу её, я скажу ей о том, как огонь любви к ней не угасал в ваших глазах всё это время.

Для Александра это прозвучало, как наивное женское утешение, но именно из-за этих слов ему стало стыдно, а в горле сгустился горький ком. Элизабет Фрай ушла, стало совсем тихо, и он раскрыл то, что она передала. В куске ткани было завёрнуто обручальное кольцо. То кольцо, которое конфисковали у него в день убийства Эшбёрна.

Алекс вернулся на своё место у стены и, сев под окошком, принялся крутить кольцо перед собой. Затем спрятал под рубашку, повесив на нить, вырванную из покрывала. В эту ночь он снова не спал.

Когда на следующий день вместо конвоиров к камере подошёл сам Джон Копли, его адвокат, Александр удивился. Он ожидал, что его уведут в Олд-Бейли, на слушание, но Копли сказал, что дело решено, а процесс — это условность для газетчиков.

— Так значит, приговор уже вынесен? — пробормотал Стоун безразлично.

— Именно.

Джон Копли смотрел на него сквозь дыры в двери очень строго и пристально.

— Послушай меня, сынок, и послушай внимательно. Я расскажу лишь единожды, а ты решайся. За твою голову боролись две стороны — противники Веллингтона и он сам. И только я и герцог знаем, что на самом деле произошло в том доме.

— Пожалуйста, Джордж не должен…

— Я в курсе, и не перебивай меня! Чтобы сохранить тебе жизнь, пришлось пойти на уступки. По итогам сего тебя не казнят, и твой брат в безопасности.

Алекс с недоверием встретил тяжёлый взгляд барристера.

— И в чём же подвох, сэр?

— Тебя высылают и лишают чина и всех привилегий. Газетчикам уже велено написать об убийстве лорда Эшбёрна и суде над главным подозреваемым, но твоё имя не упомянуто. Ты просто исчезнешь.

— А имущество? — Алекс отчаянно вжался в дверь. — Как же Фаунтинс-холл, сэр?