Для начала он перехватил в библиотеке одну из сестер, — на удачу это была Эрмина, — и рассказал ей вкратце и без свидетелей о том, что Дамблдор их не любит или, по крайней мере, подозревает в подстрекательстве и склонности к темным искусствам. Свои опасения по поводу того, как может старик наблюдать за его жизнью, он тоже озвучил. И вообще, обменялся с Эрминой информацией, ничего от нее не скрывая. Несмотря на то, что сказал ему о девочках Дамблдор, Поттер в их злой умысел не верил, и, более того, интуитивно чувствовал, что именно гарпиям он может доверять. Тогда они хорошо поговорили, условившись, что демонстрировать теплые отношения больше не будут, а общаться станут именно так, как получилось сегодня. Ему же все равно придется приходить в библиотеку, — книги нужны, да и спокойнее здесь, чем в гостиной Гриффиндора, — и вряд ли Рон станет его часто туда сопровождать. Так что гарпии найдут возможность, чтобы хотя бы одна из них могла с ним здесь пересекаться, а остальные последят за тем, чтобы не было поблизости в это время лишних глаз и ушей. Так с тех пор и общались, создавая видимость охлаждения «возникших было дружеских отношений», но на самом деле, сближаясь все больше, то есть делая как раз то, чему хотел помешать директор.

С Роном же Гарри, наоборот, по видимости сблизился. Даже в шахматы иногда играл и слушал вполуха, параллельно читая какую-нибудь интересную книгу, все те глупости, что нес Уизли. Это действительно были настоящие глупости, потому что Рон пересказывал своими словами всю ту пропагандистскую чушь, которую во время семейных обедов озвучивал его отец. При этом понимал он из того, о чем говорит, в лучшем случае чуть больше половины, но, скорее всего, все-таки меньше, гораздо меньше, вследствие чего сильно искажал то, что хотел донести до «дружищи Гарри». Однако Поттер терпел, он только стал внимательнее читать «Ежедневный пророк» и не забывал задавать правильные вопросы некоторым широко осведомленным девочкам и мальчикам. Таким, например, как Сьюзен Боунс. Это позволяло понять, о чем именно говорил Артур Уизли и что он имел в виду, произнося те или иные филиппики[8] или панегирики[9]. Имело смысл знать, кого теперь хвалят друзья Дамблдора и кого ругают, и думать о том, отчего это так, а не иначе. В общем, он сменил знакомый уже некоторым модус операнди[10], вернув себе прежний образ тихого, вежливого и безынициативного мальчика. И, видимо, не зря, потому что даже с этим детским праздником все было совсем непросто, хотя он так и не понял, что здесь не так. Ему, конечно, разрешили посетить Энгельёэн-мэнор, но вот Виолу вместе с ним не отпустили. И мама едва ли не в последний момент тоже решила не ходить, хотя ни о какой ссоре между нею и Анной Энгельёэн он от Лили ни разу не услышал. О каких-либо претензиях к маме гарпий тоже. Тогда, что вдруг? Что такого ужасного или хотя бы неприятного было бы в том, чтобы, — раз уж пригласили, заранее и крайне вежливо, — взять Виолу и пойти вместе с ней и Гарри в гости к Энгельёэнам? Но нет, сама не пошла и Виоле не позволила. Глупость, да и только!

Танцевать Гарри не пошел, не его это, а вот посмотреть полотна старых мастеров, висевшие на стенах гостиной и смежных комнат, было любопытно. Ни у них дома, ни даже в имении Лонгботтомов магловских картин не было. А между тем, у маглов картины совсем не такие, как у волшебников, но, если сравнивать, например, эти с теми, что висят в Хогвартсе, то в девяти случаях из десяти маглы выигрывают. Волшебники умеют колдовать, а вот картины пишут не слишком хорошо. У кого-то способностей не хватает, а у кого-то техники. И это, в общем-то, понятно. Живопись, как и любой другой вид искусства, требует наличие таланта. Процент же талантливых людей крайне низок, что у маглов, что у магов. И даже, если кто-то из волшебников родился с Даром, ему негде будет учиться писать полотна или сочинять музыку. У магов нет ни академии художеств, ни консерватории, ни университета, в котором обучали бы искусствам. Гарри обо всем этом читал в магловской книге по истории искусства и еще тогда подумал, что кроме юридической школы в Волшебной Сорбонне и отделения целителей при медицинском факультете Венского университета, у волшебников очень мало возможностей к совершенствованию своих способностей и огранке таланта. В магической науке и в зельеварении ученики индивидуально учатся у мастеров. Все, как в средние века, потому что волшебников слишком мало, чтобы открыть хотя бы один университет.

«Хотя в Европе могли бы», — подумал Гарри, вспомнив, что, по приблизительной оценке, в Европе проживает порядка ста пятидесяти — ста шестидесяти тысяч волшебников. И это, не считая огромной магической России, в которой тоже, наверное, живет много ведьм и колдунов. Но все-таки речь не о волшебниках, как таковых, а об искусстве.

Поттер стоял напротив одной из картин и не мог оторвать взгляд от трех граций[11], являвшихся центром ее композиции.

— Конечно, это не мы с сестрами, — хмыкнул кто-то за его спиной, — но то же симпатичные.

Он обернулся и посмотрел на Изабо снизу-вверх, она была почти на голову выше Гарри.

— Я видел похожих женщин, — сказал он, — на картине Боттичелли[12] «Весна». На иллюстрации в книге, конечно, потому что полотно находится в Италии, а я, как ты знаешь, никогда не покидал пределов Англии.

— Эту картину Боттичелли сжег вместе с несколькими другими в состоянии религиозного аффекта[13]. То есть, хотел сжечь, но одна из Энгельёэнов спасла ее, буквально вытащив из пламени. И вот «Три грации» здесь, в нашем доме, а могли просто сгореть.

— То есть, никто не знает, что она уцелела? — задал Гарри закономерный вопрос.

— Мы волшебники, Гарри, о нас тоже никто не знает, — пожала девочка плечами, — и что с того?

— В конце коридора есть дверь, — шепнула через мгновение, указав взглядом на арку входа в коридор. — Прямо за дверью начинается винтовая лестница на второй этаж. Буду ждать тебя наверху через десять минут…

Шепнула и исчезла.

«Она знает заклинание невидимости? — удивился Поттер. — Вот это — да! Ей же всего одиннадцать! Хотя, может быть, поэтому ей не верят?»

Он походил еще немного вдоль стен, рассматривая полотна старых мастеров. Они все были разными по стилю, сюжету и настроению, не говоря уже о цветовой гамме, но каждая по-своему интересна, хотя некоторые нравились ему больше, а другие — меньше. Затем он прошел, стараясь при этом не мельтешить и не привлекать к себе внимания, в коридор, о котором сказала ему Изабо, нашел лестницу и без приключений поднялся на второй этаж. Девочка ждала его наверху лестницы и сразу же отвела в одну из комнат, расположенных в этом крыле особняка.

— Вот смотри! — позвала она его к столу, на котором были разложены колдографии. — Это все, что у нас есть. Мы сначала хотели сделать для тебя копии, но потом решили, что не стоит пока. Кто-то может их найти у тебя, возникнут вопросы…

— Да, да, — покивал Гарри, соглашаясь, но, на самом деле, все его внимание было привлечено к столешнице и лежащим на ней колдографиям.

У них дома было всего несколько колдографий отца, но все они были скопированы из книг. Мать утверждала, что весь архив, — колдографии, письма и дневники, — то ли сгорел в их доме в Годриковой впадине, то ли пропал, пока дом оставался бесхозным. Гарри считал, что второй вариант звучит логичнее, потому что про дом Поттеров обычно говорили, что он разрушен. О пожаре не упоминал никто, даже Дамблдор. А вот у леди Энгельёэн сохранилось довольно много колдографий, на которых были запечатлены его родители.

— Это мама с твоей мамой, — пояснила Изабо, хотя Гарри уже узнал обеих женщин.

«Какие молодые, — отметил он с восторгом. — Красивые, веселые и счастливые…»

У этих девушек все было просто замечательно, и будущее готовило им только хорошее. О том, что это не так, они тогда не знали и знать не могли.

— Снимок сделан через год после окончания Хогвартса, — продолжила Изабо. — Этот тоже.

На колдографии они были вчетвером, — его родители и Анна с Сириусом, — и было очевидно, что здесь запечатлена компания близких друзей. Они что-то говорили друг другу, вертели головами, улыбались…