Исход неясен

Глава 1. В чужом пиру похмелье

Борис Евгеньевич Евсеев умер красиво: с Виагрой в крови, шотландским виски в стакане и голой дамочкой в постели. К тому же умер он быстро и без мучений. Его, словно бы, выключили, и все, собственно. Был и не стало. Но вот какое дело. Приключившуюся с ним неприятность он осознал несколько позже, поскольку тот, кто его выключил, неожиданно передумал и снова включил. И «включение» это произошло так же просто и безболезненно, как и предшествующее ему «выключение». Единственный запомнившийся момент — это краткая пауза между тем и этим, похожая на затемнение в кино при переходе от одной сцены к другой. И вот эта другая «сцена» Евсееву решительно не понравилась. Он же точно помнил, что умирал, — если, конечно, это действительно была смерть, — в своей постели, в собственной спальне, находившейся к тому же, в его собственном доме. Очнулся же он, лежа на холодном камне, и в дурацких декорациях приключенческого фильма. Ну или фильма ужасов, поскольку такой вариант при его-то обстоятельствах исключить было никак нельзя.

Он находился в довольно большой и, скорее всего, рукотворной пещере с высоким неровно обработанным потолком и грубо высеченными из какого-то темно-красного камня истуканами в пол человеческого роста, стоящими вокруг плоской гранитной плиты. Освещалось все это огнем горящих факелов, и надо сказать, освещалось, на удивление, хорошо и, вроде бы, без чада. Ни копоти, ни запаха, ни характерных звуков, одно лишь пламя.

«Ну, и куда же это меня занесло?» — спросил он себя, одновременно садясь на своем неудобном ложе.

Идей не было. На приход не похоже, да и не курил он сегодня травы. Он вообще ее давно не курил. Отравление алкоголем тоже выглядит, кажется, как-то иначе. А во внезапную шизофрению Евсеев не верил. Не бывает внезапной шизофрении, потому что не может быть никогда. Оставалась, правда, возможность впадения в маразм, что в его возрасте отнюдь не исключено, но при деменции такие подробные глюки тоже, кажется, не случаются.

«Тогда, что?»

Евсеев встал со своего гранитного одра и в два шага подошел к одному из истуканов. Тот был, вроде бы, высечен из камня или, может быть, слеплен из красной глины, но сделан был грубо, можно сказать, топорно. Отдаленно похож на человека, и подразумевалась, скорее всего, женщина. И это было все, что можно сказать об этой массивной гротескной фигуре. Вот разве что материал… Евсеев тронул истукана рукой, чтобы попробовать опознать материал на ощупь, тронул и форменным образом обалдел. Во-первых, в момент касания он увидел свою руку, а во-вторых, едва тонкие длинные пальцы, которые явно не могли принадлежать немолодому грузному мужчине, коснулись «подразумеваемого лица», как все это изваяние — и разумеется, вместе с «лицом», — мгновенно осыпалось, превратившись в красную невесомую пыль.

«Это кровь?» — спросил он себя, почувствовав характерный металлический запах.

Разумеется, кровь! — ответил ему внутренний голос, и Борис Евгеньевич ни на мгновение не усомнился, что ответившему виднее. «Внутренний голос» явно знал больше, чем говорил, но объяснять ничего не желал. Поэтому глядеть в оба и думать приходилось самому.

Оставаясь, на удивление спокойным, Евсеев осмотрелся и по возможности осмотрел себя. Сам он оказался женщиной, притом женщиной молодой и по некоторым признакам красивой. Наверное, будь Борис Евгеньевич лет хотя бы на двадцать моложе, он бы наверняка впал в истерику. Но Евсееву было так много лет, что он даже сексом занимался теперь скорее по привычке, а не потому что хочется. Выветрилось все, поэтому, наверное, и не обидно, хотя и любопытно, разумеется. Каково это быть женщиной? Но о том, чтобы заниматься сексом с мужчинами и речи быть не могло. Он такую возможность даже теоретически не рассматривал. Да и вообще, на данный момент это был совершенно неактуальный вопрос. Какие, к черту, мужчины, какие, нахрен, женщины? По факту он, между прочим, голый, а вокруг…

Декорации, если конечно это были декорации, — в чем Евсеев теперь серьезно сомневался, — наводили на мысли о том, что, прежде чем очнуться, он стал жертвой некоего ритуала. Дело в том, что плита, на которой совсем недавно лежал Борис Евгеньевич, скорее всего являлась алтарем или жертвенником некоего явно дохристианского божества. Вся она была расчерчена какими-то сложными фигурами, неизвестными Евсееву символами, скандинавскими рунами, и стилизованными буквами латинского и греческого алфавита. При этом бороздки, вырезанные в граните, были, словно бы, залиты красной, черной и зеленой тушью, составляя, — если верить интуиции, — единый рисунок, имеющий к тому же неизвестную, но наверняка весьма серьезную цель.

Алтарный камень, — подсказал все тот же внутренний голос. — А незнакомые тебе глифы[1] — это магические зодиакальные и алхимические символы, используемые в зельеварении и арифмантике.

«Зельеварение? — удивился Евсеев. — Серьезно? В стиле Гарри Поттера?»

Поттеры — древний магический род, — сообщил ему внутренний голос, по-видимому, расшифровавший мысль Евсеева, как вопрос.

Получалось, что, если у него не поехала крыша, то внезапно прорезавшийся «внутренний голос» работал, как справочник или википедия. Коротко, сухо и только по существу вопроса. Гипотезу, впрочем, следовало проверить. И, опустившись на корточки, Евсеев коснулся пальцем горки красного праха.

«Ну, и чья же это кровь?» — якобы задумался он.

В ритуале Solem Cruentum [2] используется только человеческая кровь, — тут же сообщил «голос». — Ритуал запрещен в Великобритании, Франции, Германии и ряде других европейских стран, но разрешен в Гиперборейском союзе.

«А Гиперборейский союз — это?..»

Объединение магических автономий Скандинавии и Севера России.

«Мило!» — усмехнулся Евсеев, неплохо представлявший себе геополитические реалии севера Европы.

Наверное, Борис Евгеньевич, являвшийся по своей природе весьма увлекающимся человеком, продолжил бы исследование пещеры, алтаря и прочего всего, но ему помешали. Евсеев услышал, как кто-то стучит в деревянную дверь и тут же обнаружил ее в одной из стен. Оставалось понять, что от него требуется? Открыть дверь или крикнуть, чтобы входили?

Разрешить войти! — подсказал «Голос». Но «голос» ли? Сейчас, несмотря на некоторую спутанность сознания, Евсеев осознал, что никакого особого голоса у него в голове нет и не было. Идею с «Голосом», скорее всего, подкинуло ему подсознание, ну или это у него просто фантазия разыгралась. На самом деле, это было что-то другое, но вот, что именно, он пока сказать не мог. Другим делом был занят.

— Войдите! — крикнул Евсеев своим новым женским голосом. Красивым грудным голосом, если быть точным в деталях.

Между тем дверь отворилась и в пещеру, — или лучше сказать, наверное, в ритуальный зал, — вошел небольшой человечек, одетый так, словно, на дворе пятнадцатый век или около того. Человечек («Ниссе[3], - подсказал «Голос». — «дворовый мужичок»), степенно поклонился в дверях, сделал несколько быстрых шагов вглубь пещеры и затем, остановившись метрах в шести от Евсеева, отвесил ему какой-то особенно уважительный низкий поклон. Ниссе, был невысок, едва ли имея рост более восьмидесяти сантиметров, и при этом довольно стар. Длинная борода и волосы, выбившиеся из-под гномьего колпака, были совершенно седыми, а лицо — морщинистым.

— С возвращением, миледи! — разогнувшись, сказал он низким, никак не соответствующим его росту голосом. — Старый Токи к вашим услугам.

«Миледи? — привычно уже удивился Евсеев. — Токи?»

Токи глава всех домовых ниссе [4].

Кто такие ниссе, Евсеев знал. Не ожидал он, правда, встретиться с ними вживую. И кроме того, его несколько смутило обращение «миледи».