“Нет комментариев по этому поводу”

Алла…

Позади нас по-прежнему вьётся свита. Я всё же отстраняюсь и шумно задерживаю дыхание, пытаясь найти хоть одно нормальное оправдание. Не находится. Так что идём ва-банк.

— Это если что было приветствие! — Собственная усмешка гаснет в скользнувшем холоде. — Так здороваются… в других странах, ну… в Эфиопии там… или в Аргентине… не помню.

Парень отдирает себя от стекла и чуть ли не давится, пытаясь прочистить горло, только после отвечая всё тем же тоном:

— Ну привет тогда.

Хочется раскричаться. Прям завизжать… он опять заговорил! Мать моя, роди меня обратно! И рядом все смотрят, чуть ли не аплодируя. Я, определенно, обрела звание главной шизухи офиса и, видимо, утащила репутацию этого мальца за собой.

— Ты прости, — пытаюсь шептать, нервно хихикнув.

Делаю шаг в сторону выхода, но не успеваю уйти, оказываясь схвачена за руку. Им. Вот этим мальчишкой. Неожиданно! Но приятно!

Только вместо слов он почему-то подводит меня к прилавку, уже через миг разбираясь с оцепеневшей буфетчицей, покупает салат и пюрешку, тут же утаскивая нас к свободному столику.

Усаживает, отпуская. Ставит всё передо мной и только после садится напротив.

Я мигаю, как дурочка, не понимая, чего ему надобно-то.

— Ешь, — говорит, чуть сгорбившись и проведя ладонью по волосам, взъерошив эту идиотскую чёлку.

— Да я не хочу, — отвечаю, посматривая на купленное, видимо, мне.

— Да?

Нет. Так что решаю, что стоит просто согласиться, а не развивать и без того дикую ситуацию. Просто поесть с парнем, в квартире которого очнулась? Просто поесть с парнем, которого успела поцеловать сейчас? С парнем, в тачку которого упала без сожалений? Потрясающе, Алла!

Открываю контейнер и заставляю себя проглатывать каждую ложку, лишь бы не объясняться сейчас перед ним. Он ждёт. Просто сидит и ждёт, смотря на меня в упор.

Выдохнув, дожёвываю салат и вдруг закашливаюсь, получая его членораздельное:

— Ты наелась? Мы квиты? Между нами ничего не было, не надо ко мне больше лезть, хорошо?

Аж пытаюсь сообразить, что сейчас услышала. Так…

— Ничего не было? В смысле… прям совсем ничего?

Парень отодвигается, словно я сейчас представляю угрозу.

— Да. Ничего не было. Поэтому, пожалуйста, отстань уже от меня.

Какой интересный мальчик.

Подаюсь вперёд, опять поймав себя на том, что засматриваюсь, разглядывая его шею.

— Точно "ничего"? Может, всё-таки "чего-то"?

Выдыхает, кивнув.

— Точно ничего.

Брови сами сдвигаются…

— А зачем ты сейчас меня накормил тогда?

Он задумывается, на миг задержав дыхание.

— Просто ты голодная, — говорит едва слышно и вдруг отводит взгляд, будто сам всё осознал и смутился.

А ещё его ладонь касается губ, хоть тот и одёргивает жест уже через секунду. Такой милый…

Улыбнувшись, отодвигаю контейнер на край и чуть подаюсь вперёд, оглядываясь и смотря, не подслушивает ли здесь кто:

— Я голая… — говорю ещё тише, — проснулась.

Мальчик сглатывает и не решается поднять взгляд, делая вид, что его левая лапка интереснее меня.

— Я к этому не причастен.

Прикусываю губу, улыбнувшись:

— Но ты похоже смотрел… — говорю наугад и похоже попадаю в точку, ибо этот мальчишка снова смущается, чуть покраснев.

— Ах ты малолетняя зараза! — улыбаюсь, сама не пойму чему.

— Мне вообще-то двадцать, — говорит брюнет, выдохнув, — и ты, видимо, думала, что мы с тобой переспали.

— А! Это, мол, ты себе позволил меньшее? И это вообще-то другое!

— Другое? — Выгибает бровь. — Я вообще себе ничего не позволял… — миленько оправдывается.

На самом деле, судя по всему, сама снова во всём виновата, но мне импонирует эта заячья невинность, смущение и наивность. Так что выношу приговор:

— Значит, ты смотрел. — И с моего выражения лица точно можно писать картину, назвав её "Довольная хищная лисица".

Отвечаю, будет шедевр.

— Я не… — явно пытается подобрать слово, закрывая глаза красивыми тонкими пальцами правой лапки, — не специально. Ты просто с ума сошла. Я десять раз пожалел…

— П…п. пожалел? — Аж бровь отъезжает в сторону.

Нормально вообще такое говорить?

Фыркнув, думаю извиниться за всё, встать и уйти наконец к себе, довольствуясь полученными ответами. Уже понятно, что пора к психотерапевту: я слетаю с катушек — это факт, так что строить из себя святую вообще нет смысла.

Не успеваю и слова вымолвить, как вдруг неподалёку от нас за свободный столик присаживается мой недодиректор и светит своей светлой головой, улыбнувшись.

Я замираю ещё раз, мысленно проклиная этого упёртого осла, и вдруг тянусь к замершей на столе левой ладони. Мальчик вздрагивает, но поддаётся и даёт мне утащить свою руку до середины столешницы.

— Ты знаешь, что чужое тело трогать нельзя? — Уточняет едва слышным шепотом.

И я прямо вижу, как Ронин-младший хмурится, пытаясь нас расслышать. Потому снова клонюсь к парню и, улыбнувшись, спрашиваю:

— Почему?

Брюнет вздыхает, чуть выдохнув, но всё же не выдёргивает кисть, просто смотря на мою покрывшую его ладонь.

— Потому что это нарушение чужих границ…

— Да что ты!? — Улыбаюсь более искренне. — Правда!?

— Да, — кивает, сжав губы в полосочку.

— Вау! Как интересно! И что с этим делать? По-моему, я вообще уже все нарушила.

Наконец отрывается от созерцания наших рук, точно потеряв ход странного диалога:

— Что нарушила?

И смотреть на него такого юного мне почему-то нравится… мальчишка — прям зайка, так бы затискала. Хотя обычно я западала на светловолосых (о, помяни душу мужа и дурную голову выискивающего нас Денисыча, с которым, к счастью, ничего не было).

— Твои границы. Поцеловала, — провожу подушечкой большого пальца линию вдоль, чувствуя, как рука под моей напрягается, — в машину села. Спала у тебя.

— Уху, — глухо соглашается, снова отводя взгляд, и аж вздрагивает, наконец узнав главного зрителя.

Дожидаюсь, когда вернётся ко мне.

— Так сколько? — Произношу уловками.

— Что “сколько”?

— Сколько тебе заплатить?

— За что? За обед? Да ничего не надо, я же сам…

Одергиваю, встречая едко брошенное Ильюшкино фырканье. И всё равно произношу очередную дурость, о которой, конечно же, пожалею:

— За тебя.

Парень напротив снова кашляет и еле произносит:

— Чокнутая…

Но не уходит. Не вскакивает. И не убирает руку.

"Я бы написала о тебе песню"

Аллочка.

— Ты сумасшедшая? — Тихо переспрашивает парень напротив.

— Если только немного, — улыбаюсь.

И хочется проклясть всё, но этот блудливый Ильюшка пытается же до сих пор подслушать, пересаживаясь на стул поближе. Потому я зыркаю на брюнета и положив голову на ладонь, цежу ему нежно-нежно:

— Ты мой дорогой… мой хороший… мой сладкий бейб!

Несу всё, что приходит в голову, искренне веря в то, что спасение утопающих, — это дело рук меня самой.

Шкаф рядом кривится, явно меня расслышав. И аж ведёт плечами, думая встать и уйти. Наконец-то. Но всё-таки остаётся, продолжая выжимать из меня все актерские соки:

— Мой хороший, — повторяю, сцепляя наши пальцы друг с другом.

— Меня Дима зовут, — вдруг уточняет мальчишка, точно уловив, что эпитеты в его сторону подходят к концу.

— Дим, как с тобой хорошо! Как интересно…

Тот вдруг кивает в сторону Ильи Денисовича, вновь поменявшего стул.

— Он же? — Уточняет какой-то слишком покладистый зайчонок, которого я похоже прижала лапками.

Киваю, получая в ответ более уверенный взгляд и ухмылку.

— Тогда дорого. — Сбивает с мыслей, вдруг положив вторую ладонь на мою, скованную его левой.

Аж моргаю, дёрнувшись.

— Что?

Будто зайка повалил лисичку.