— Heard, heard (слышать), — подсказал Тимур Андреевич. — Английскому школьников учишь, да? Тяжкий труд.

— Hold, held, held (держать). Leave, left, left (покидать, оставлять). Make, made, made (делать)…

— Ты решила пересказать мне всю таблицу неправильных глаголов? Не утруждайся, Софья, и не тяни время. Я знаю, что ты уже можешь встать.

Соня пришла в сознание довольно быстро, но с того момента, как очнулась на полу и увидела ползущего перед носом паука, который чуть не заставил ее сердце остановиться в очередной раз за этот вечер, прошло больше получаса. И она все еще не проронила ни слова в ответ на то, что услышала от Тимура Андреевича.

Бессмертие?..

Что за чудной кошмарный сон…

Осталось недолго потерпеть. Ночь не такая длинная — скоро она проснется.

Тимур Андреевич теперь сидел на промятом диване, накрытом пыльно-оранжевым покрывалом, а перед ним на низком столике стоял виниловый проигрыватель. В отличие от школьных, с которым Соне пришлось иметь дело днем, этот работал превосходно.

“В зимнем парке тополя так грустны…”

Тимур Андреевич качал головой, с видимым удовольствием вслушиваясь в мелодичный глубокий голос исполнителя. Легкая улыбка делала ее лицо приятнее и моложе. И зубы были обычные, человеческие…

Чем больше Соня всматривалась, тем больше убеждалась в том, что его возраст определить было совершенно невозможно. Подвижная мимика меняла его на глазах: сейчас ему сорок с небольшим, а глазом моргнуть не успеешь — и вот уже не меньше семидесяти.

“Но ты помнишь, как давно, по весне, мы на чертовом крутились колесе… колесе… колесе”.

— Любимая песня моя, — сказал Тимур Андреевич. — Надеюсь, ты не возражаешь?

Соня перестала по привычке перебирать вслух неправильные глаголы — опять стало дурно. Даже если бы она хотела возразить, не смогла бы и рта раскрыть. Если она будет дышать только носом и не будет шевелить языком и губами, быть может, ей полегчает.

Едва эмоциональные потрясения после обморока чуть-чуть улеглись, как тут же, не давая ей и секунды перевести дыхание, ее настигли физическая немощь и тошнота.

Бессмертие, значит… Какая ерунда. Она посмеет встать и сбежать — и старик тут же обратится в монстра и сожрет ее.

Но Соня чувствовала, что не посмеет. Потому что если она не спала, значит умирала — иного исхода она не видела.

Под Магомаева умирать было очень тяжело и тоскливо, несмотря на веселый ритм песни. Если уж так подумать, то умирать вообще было обидно — она же так молода… Под веселые песни — тем более!

— Что за артист, — с улыбкой сказал Тимур Андреевич. — Будет великим.

Он направил немигающий взгляд куда-то в стену и задумался.

Пластинка заскрипела, и песня сменилась. Заиграла веселая мелодия и запел женский голос: “Не грусти о том, что проходят дни…”

От неудобного положения затекли ноги, и Соня осторожно пошевелилась, заставляя себя хоть чуть-чуть расслабить сильно напряженные мышцы.

“А любовь пришла, навек пришла любовь”.

Музыкальное сопровождение было, мягко говоря, неудачным, и у Сони по коже ползли мурашки — и вовсе не от звонкого сильного голоса Ларисы Мондрус. А Тимур Андреевич постукивал носком ботинка по полу и словно уже напрочь забыл о том, что к себе домой он привел пленницу.

Он крутил пластинку по кругу еще три раза, и с каждым новым воспроизведением песни Магомаева Соне чудилось, что ее укачивает все больше, будто это ее мотает на чертовом колесе с немыслимой скоростью.

“И как будто позабыл я про все, только черт заводит снова колесо”.

Тошнота то наступала, накатывая мощной волной, то затихала на полпути. На всякий случай Соня прижала пальцы к пересохшим губам и запрокинула голову, вглядываясь в потрескавшийся и заплесневевший потолок.

Гостиная в этой квартире мало походила на обжитую, скорее на свалку ненужных вещей. Комната была большой, но из-за хлама казалась тесной. Повсюду были толстые слои пыли: она гнездилась на беспорядочно лежащих горах книг, не поместившихся в книжные шкафы, на подоконниках и стоявших на них замысловатых сервизах, на старых подсвечниках и чернильницах, даже на проигрывателе, в котором крутилась пластинка. Сбоку на нем виднелись следы пальцев Тимура Андреевича — похоже было на то, что достал он его впервые за долгое время.

Музыка играла негромко, но отдавалась прямо в животе, и это было неприятно. То, что туда попало, ее телу точно не нравилось.

Вкус крови во рту необъяснимо быстро рассосался, и Соня сглатывала слюну снова и снова, зачем-то пытаясь уловить омерзительный ржавый привкус, но не получалось.

Тимур Андреевич отодвинулся от проигрывателя, и под задорный припев опять решил обратиться к Соне.

— Когда ты уже возьмешь этот проклятый нож?

Она медленно приоткрыла рот, надеясь, что со словами наружу больше ничего не вырвется.

— Зачем?

“И лечу я к звездам, кричу и вновь лечу”.

— Чтобы убить меня.

Соня увидела и услышала сегодня достаточно, чтобы как минимум сойти с ума.

Она поморщилась от стрельнувшей в виске вспышки боли.

— Я не убийца.

— Молодец. Не беда. Ты желаешь, чтобы я сам это сделал?

— Что сделали?

Тимур Андреевич недовольно сомкнул губы, окончательно становясь похожим на сердитого старика.

— Я надеюсь, что ты только сейчас плохо соображаешь, а не по жизни, — пробубнил он. — Ты желаешь, чтобы я сам убил себя?

Соня втянула носом пыльный и несвежий воздух, но от этого стало только хуже. Она напряженно сдвинула брови и несколько раз сглотнула противный кислый привкус на языке, прежде чем спросила:

— Вы хотите умереть?..

— Да, — просто и не задумываясь ответил Тимур Андреевич.

— А как же бессмертие?

— Я отдал его тебе. Дело осталось за малым.

— Я ничем вам не помогу.

“И как будто позабыл я про все… Только черт заводит снова колесо…”

Тимур Андреевич выключил музыку.

— Бесполезная девчонка! — процедил он сквозь зубы. — Так и знал, что надо было парня брать!

Соне нисколько не было жаль, что она не оправдала ожидания какого-то несчастного старика, которому надоело жить. И, признаться, даже за Степку переживать и радоваться, что он избежал такой участи, сил не находилось. Ей бы вздохнуть нормально…

— Знаешь, что ждет теперь тебя? — мрачно сказал Тимур Андреевич.

— Я проснусь. Или умру.

— Ты захочешь крови.

Соня пару раз моргнула, с силой сжимая веки, и только после этого действия поняла, что до этого все вокруг расплывалось от слез. Она их уже даже не замечала. И чего это вдруг опять?..

— Нет, — возразила она.

Тимур Андреевич со злорадной горечью усмехнулся.

— Да. Не только бессмертие — проклятие. Каждый месяц тебя будет мучить жажда крови, которая убьет тебя, если ты будешь ей сопротивляться.

— Я… не верю вам, — прошептала Соня, и вдруг ее осенило: — Вы… вы что… сделали меня вампиром?!

— Да. Ты сгоришь на солнце через несколько дней, если защиту не повесишь.

— Сгорю?..

— И пользы от бессмертия никакой не будет, если будешь реветь и так глупо потеряешь жизнь.

— Прекратите! — закричала Соня и тут же поморщилась от своего наконец прорезавшегося голоса.

Тимур Андреевич встал с кресла и снова необъяснимым образом помолодел.

— Это ты прекрати! — тоже повысил он голос. — Ты ведь ненавидишь меня за то, что я тебя такой сделал. Давай! Хватит лужи разводить, выплесни гнев и отомсти! А потом забирай дневник со шкафа и уходи учиться жить новую жизнь.

— А знаете… — сказала Соня. — И правда. Я вас ненавижу.

— Как замечательно!

— Но делать я ничего не буду.

Невероятно, но злость открыла в Соне второе дыхание, в котором она так нуждалась. И это позволило ей с трудом, но все-таки подняться на ноги и шатающейся походкой отправиться к выходу. Догонит или не догонит, покажет зубы или не покажет — все равно уже теперь.

— Глупая девчонка!

Соня осмотрела узкий из-за наваленных тряпок и коробок коридор. Ключ должен быть спрятан где-нибудь… Нет, его даже не удосужились спрятать — он торчал прямо из дверной скважины.