Человек… Самое загадочное и таинственное создание. Таинственное, как электричество. Электричество горит, светит, освещая избы, дворцы, города, сияя яркими очами на лице ночной земли. Но кто может сказать: какова суть электричества, какое оно и как выглядит?

Заячьи глаза бегут, собачьи — лают о преданности, волчьи — неистово рычат, медвежьи — окаменело глядят на живой и журчащий мир. Даже взгляд орла парит по высокому небу дремучим зверем. Лишь в глазах человека остановился мир. В них играет разум, резвится красота, плывут века, горит мгновение. В них столько света! Будто вся энергия вселенной притаилась в нежных, зорких, пытливых, страстных очах!..

«Все на земле зависит от человека! — думал Тимофей, наблюдая, как за темными вершинами кедров гаснет бледно-розовая полоска зари. — Чуткое отношение ко всему окружающему миру, честный, добросовестный труд… Не в этом ли начало человеческого достоинства?»

…К избушке Тимофей шел берегом реки. Вершина голой лиственницы, возвышавшейся над зеленым мысом, вдруг ожила. Ожил и весь пестрый осенний лес вдоль реки: над ним летел царь таежного неба — глухарь. Он парил спокойно и величаво, распластав черные крылья. Где-то вдали лаяла собака. Вдруг ее голос загудел. Зашумели, кажется, и деревья. Заговорило небо. Там появилась другая птица. Громадная, железная. От ее грохота задрожала земля. По осеннему небу плыл могучий вертолет «МИ-6». В его железных когтях чернело что-то длинное, большое. Когда он подлетел поближе, Тимофей увидел, что это обыкновенная труба для газопровода, который строится здесь, неподалеку.

Из избушки вышел Ась-ойка. Помахав вертолету, он направился навстречу внуку. Морщинистое лицо его светилось радостью.

— Светка пришла! — воскликнул.

— Где она? — обрадовался Тимофей.

— Там! — махнул дедушка в сторону реки.

На серебристой глади воды расходились широкие круги.

— Если хочешь, чтобы она вышла, отойди, спрячься в кусты. Забыла она тебя, наверно. Потом вспомнит. Я сейчас ей скажу. Отойди.

Старик идет к воде по пологому песчаному берегу, усеянному мелкой галькой, что-то приговаривая.

Вдруг вода оживает. На поверхности реки появляется она, Светка. Шубка ее, будто отлитая из серебристой стали, сияет в лучах вечернего солнца. И солнце, кажется, не спешит уходить на сон, стараясь хотя бы краешком глаза поглядеть на таежную красавицу Светку, верного друга Ась-ойки. Издав мелодичный звук, она заскользила по гальке к старику, вытянув струной чешуйчатый хвост. Сухие жилистые руки Ась-ойки летят навстречу. Вот они встретились. Светка грациозно изгибается, бьет в разные стороны хвостом. Вертит головкой, сияет глазами, наконец поднявшись во весь свой длинный звериный рост, кладет лапы с растопыренными перепончатыми пальцами на впалую грудь старика, усатой мордочкой жмется к его сморщенному лицу, напоминающему печеную картошку, звонким свистом страстно сообщает о чем-то важном.

Ась-ойка нежно гладит свою богиню по головке, чешет маленькие ушки, заглядывает в сияющие глазки.

Тимофей не выдержал. Вышел из-за кустов. Быстро направился к друзьям. Не успел он, однако, и глазом моргнуть, как выдра беззвучно исчезла в воде.

— Говорил же я тебе: испугаешь, — заворчал дедушка.

— Неужели она меня забыла? — огорчился Тимофей. — Ведь если бы не я — быть бы ей в животе росомахи!..

Случилось это несколько лет назад. Шел Тимофей по берегу — слышит писк какой-то. Видит: на песке лежит зверек. Махонький такой, слабенький. Видимо, только открыл глаза. За кустами мелькнула росомаха. А неподалеку зияла разворошенная росомахой нора выдры. Не успела, видно, съесть зверька. Услышала шаги охотника, испугалась, бросила.

Отнес Тимофей свою находку в избушку дедушки. Поили выдру ухой, наваристым глухариным бульоном, приучили даже к сладостям. Откормили. Сначала отхаживали вдвоем. Потом Тимка уехал учиться.

— Неужели забыла меня? — не мог поверить Тимофей.

— Тимка приехал. Не чужой, наш Тимка приехал. Выходи, дорогая! — говорил Ась-ойка, наклонясь к прозрачной воде, которая весело струилась меж камней.

— Светка! Это же я, Тимка! Неужели не узнаешь? Иди ко мне! — позвал Тимофей.

Гладь воды вдруг опять разволновалась. На ее поверхности появилась выдра. Точно услышав мольбу Тимофея, она плыла в его сторону. В зубах у нее сияла крупная рыба.

— А, она за рыбой убегала! Решила встречу подарком отметить. Помнит она тебя, Тимка! — повеселел дедушка. — Как можно забыть доброе! Ты ведь ей жизнь спас! Зверь шибко умный, добрый. Поговори с ней. Может, и твою просьбу поймет. Зверь такой понятливый…

Оленья тропа привела меня на самую вершину. Кедры, сосны, лиственницы… Кедры темно-зеленые, кудрявые. Сосны стройные, крепкие, не такие чахлые, как в низине. Зелень их легкая, воздушная. Лиственницы золотые, как лучи весеннего солнца. Солнце улыбалось с каждой веточки. На ветках иней. Мириадами огней искрился зеленовато-синий склон возвышенности. Чудесный вид открылся мне с горы. Тайга купалась в искристо-синем мареве. А на самом горизонте, сливаясь с небом, синели гребни Урала. Отсюда они похожи на зубчатую спину осетра. И лишь теперь стал доходить до меня смысл песни, слышанной когда-то от моей тети Акулины:

На этой возвышенности даже мох был не однообразно зеленый, как внизу, — махровым цветным ковром стелился он под высокими деревьями, стоявшими поодаль друг от друга. Это ягель — интереснейшее растение, сложным переплетением веточек похожее на коралл. Главная и незаменимая пища оленей.

Эта земля когда-то была раздольем для оленей. И на эту гору я поднимался тоже по «большой оленьей дороге» — довольно широкой просеке среди молчаливого безжизненного леса. Она петляет по гриве, стараясь обходить болота с низкорослым карликовым соснячком. Кочки и стволы поваленных бурей деревьев делают ее непохожей на дорогу: ни проехать, ни пройти никакой машине. А олень пройдет, и оленевод проедет. Для них это — широкая, большая дорога. По ней когда-то двигались тучные оленьи стада, живое и бесценное сокровище северного народа. Весной стада по этой дороге кочевали в сторону Урала, осенью спускались с гор и шли к берегам реки, где струились теплые дымки таежных селений. Одни стада шли до Сосьвы, другие дальше — к Оби. Длинная эта дорога, большая. Не семь раз поставишь на пути теплый чум, а больше; не семь болот надо пройти, а больше; не из семи озер придется попить воды, а больше; не семь дум передумаешь, а больше; не семь раз испытаешь себя, а больше!..

Длинна эта дорога, как жизнь.

Жизнь моей тети Акулины, ее молодость прошла в такой дороге. Она кочевала с оленями. Теперь в ее песне кочуют думы. И не только об оленях.

Поднимаясь на вершину, я заметил, как меняется лес. Внизу он буквально давил душу своей угрюмой тишиной. А здесь, полный света и жизни, лес будто улыбался мне. Бежали вниз ручьи, журча и распевая между камнями. Смотришь с вершины, и кажется, что ты поднялся в горы, к другой жизни.

Извечно для манси скупая, темная тайга была обиталищем разных злых божеств. А горы были светлой высотой, открытым местом, населенным добрыми существами. Каждая скала — это окаменевший предок манси, добрый дух — покровитель человека. Одна гора — покровитель охоты, другая — его брат, покровитель рыболовов, промышляющих крылатую рыбу: хариуса и тайменя. Третья гора — щедрый покровитель оленеводов, пасущих по ее склонам свои тучные стада.