Ночь… Тишина… И вдруг в этой мертвой, безжизненной тишине раздается пронзительный стон гагары. Вспугнутая неслышным всплеском подъехавшей лодки, она бросается с кочки в воду, точно злой водяной дух. Стоит заныть одной, как закричит другая. Мгновение — и воет весь лес, стонет диким голосом озеро. А иногда ночную тишь нарушает филин. То залает, как собака, то разразится диким хохотом, то заплачет, как маленький ребенок…

В такие минуты Тимку охватывал ужас, он весь съеживался от страха. Ась-ойка ругался на богов, которым все мало. И тут же бросал в воду монету или отрывал от одежды пуговицу, ниточку и тоже бросал в сторону ближайшего берега, выказывая духам свое внимание. Как и дедушка, Тимка тоже думал, что в образе гагары или филина скрываются злые духи, которые только и ждут, как бы где-нибудь помучить человека, чтобы выманить у него жертву. В лесу Ась-ойка всегда смолкал, становился сосредоточенным. Он ходил почти неслышно. И говорил шепотом, терпеливо объясняя внуку, где какой дух может обитать, кому нужно кланяться, оказать свое человеческое почтение. Часто на приметных деревьях он вырезал свою тамгу — метку — или вырубал несколькими взмахами топора лицо лесного божка с длинным носом, прося его помочь на охоте. А то и на стволе большого дерева изображал самого медведя, приговаривая:

— Образ ребеночка, нашего лесного дитяти, вырубим на этом дереве. Пусть смотрят прохожие люди, как мы любим его.

Потом он объяснял внуку, что делает эти изображения не для себя, а для него, Тимки. Ему пусть улыбнется охотничья удача. Если человек, вырубая на дереве божка или медведя, думает только о себе, удачи ему все равно не будет. Следом за ним пройдет по лесу Мирсуснэхум, всевидящий дух, первый помощник верховного бога Торума, и снимет с дерева изображение, чтобы неповадно было думать только о себе. У такого охотника уже никогда не будет удачной медвежьей охоты!.. Вытесав из ствола дерева шестиногого медведя, Ась-ойка говорил, глядя на него мечтательно:

— Мирсуснэхум! Ты, всевидящий, смотри! Я вырубил шестиногого ребеночка. Видишь, как он нас любит! На шести ногах стремится к нам. Мой внучек нет, не побежит. Ни на шести ногах, ни на двух. Мирсуснэхум! Лесной братец пусть осчастливит его охотничью дорогу! А я ему помогу!

Всякое бывало на охоте. Иногда не везло. Ась-ойка стрелял, а глухари спокойно поднимались в небо. Ставил ловушку, а зверь не попадался. Даже бескрылая белка — и та приплясывала на ветке после неудачного выстрела. Остановится дедушка, задумается, пытается догадаться: что им от него нужно?.. И, не теряя времени, старается отделаться от злых духов, — кинет под дерево серебряную монету, посыпет табачку, повесит на ветку шкурку белки. Бывало, что у него уже ничего не оставалось. Тогда Ась-ойка бросал под дерево свой последний охотничий нож… Зато после этого, чуть поругав назойливых духов, чувствовал себя независимым, благоразумным и возвышенным. Снова появлялось спокойствие, уверенность. Охота после этого действительно почти всегда была удачной. В такие минуты дедушка запевал песню, восхваляя свое ружье, и нож, и доброго духа, который подарил ему ценного зверька, и весь этот лес с его священными лиственницами, кедрами, березками, елями, в которых нередко живут души умерших людей; восхвалял богов, всю эту щедрую тайгу, населенную духами в образе соболей, лосей, оленей, выдр, белок, куниц, орлов, бобров, медведей… Он пел о небе, где живут высшие боги, пел о земле, где рядом с настоящими людьми уживаются твари, пел о воде, как о вечно льющейся, неиссякаемой жизни, пел о мироздании, в котором все одухотворено, где все вечно, все переходит из одного состояния в другое, пел о слабом человеке — песчинке в этом огромном и сложном мире… Тимке было страшно. Он тоже чувствовал себя частицей этого мира…

…И когда сегодня он шел по кедровому бору, некоторые ощущения детства вновь ожили в нем. Но это было лишь какое-то мгновенье. Теперь Тимофей чувствовал себя в лесу хозяином. Действительно, какие тут духи! Никаких духов нет. Если и бояться — так только заблудиться. Звери: медведи, лоси, даже волки, — все они сторонятся человека, стараются не вступать в поединок. Но если их тронешь — спуску тоже не дадут, будут драться.

В лесу Тимофею, как и прежде, думалось. Но эти думы были совсем другими, не похожими на дедовские. Все же в природе много тайн, над которыми думать и думать. Недавно, например, он просидел весь вечер, наблюдая за вечерней игрой ондатр. Это было незабываемое зрелище.

Луна играла в центре неба. Плясали ярчайшие звезды. В юго-западной части небесного купола светился изумрудный свет угасающей зари. Над темными вершинами деревьев протянулась бледно-розовая полоса зари.

Луна плыла по плесу. Где-то невдалеке раздался тихий всплеск. Лунная дорожка разбилась, закачалась на легких волнах. Вдруг совсем рядом бесшумно вынырнула ондатра. Из воды торчала лишь часть головы и хвост, похожий на змеиный. Зверек прислушался. Тишина. Вскочил на кочку. Все его сигароподобное тело заискрилось в лунном свете, сверкая причудливой бахромой меха.

Лунную тишину вновь нарушил всплеск. С противоположного берега поплыли волны. И потом раздался резкий свист, напоминающий «пить-пить». Что это? Свадебный крик самца или вызов на поединок из-за норы, за место обитания, за пищу? Известно, что расплодившимся ондатрам частенько не хватает пищи и они «воюют» за более богатые угодья. Между ними возникают настоящие войны. Вот и эти устроили такую возню, что вода закипела от ударов хвостов. Заплясали серебряные брызги, поломалась спокойная лунная дорожка, разволновалась гладь ночной реки.

«Если не выловить этих зверьков, опять вспыхнет эпидемия. Дерутся. Заражают друг друга. Надо правильнее нынче организовать промысел. А то у деревень все выловят, не оставят даже на воспроизводство. А дальние угодья остаются нетронутыми. Так все и начинается. Расплодятся, а кушать всем хочется. И хаток, и земли, и воды не всем хватает. Вот и начинают войну. Зверье ведь. А зверье без человека жить не может. Надо научно организовать промысел. Как в техникуме учили…»

Тимофей глядел на возню зверьков и думал, что пока у него получается плохо, не так, как учили.

С тех пор как наш пращур с четверенек поднялся на ноги и, взяв в руки топор, соорудил первую ловушку, началась охота на птиц и зверей. Охота стала средством существования человека.

А когда он сотворил ружье, то стал властелином всего летящего, бегущего, плывущего.

Охота… Что это? Средство существования населения, или спорт, атавистическая страсть, недостойная человека, или это фактор регулирования численности животных? Охотник… Кто он? Главный враг наших «меньших братьев», истребитель всего живого, хищник, испытывающий ликование при виде сраженной тетерки, или это рачительный хозяин леса, кровно заинтересованный в обилии дичи, а следовательно, в умножении ее запасов?

Действительно, разве звери и птицы существуют сами по себе? Нет! Они ведь заселяют угодья, где человек ведет свое лесное хозяйство, занимается животноводством, сбором даров леса, выращиванием сельскохозяйственных культур. Известно, что чрезмерно размножившиеся лоси или олени уничтожают тысячи гектаров лесных культур, в создание которых вложены огромные средства и труд. Кабаны гуляют по полям, уничтожая урожай, зайцы грызут яблони, сайгаки оголяют пастбища для выпаса овечьих отар.

Наблюдая борьбу зверьков, Тимофей еще раз убедился, что человек должен вмешиваться в жизнь «маленьких братьев», регулируя численность зверья. И совсем не правы те сердобольные горожане, которые предают анафеме охоту.

Сегодня в мансийской тайге еще весело скачет соболь, белка на ветвях кедра грызет орехи, лось, вскинув рога, несется по просторной гари, медведь бродит по берегам глухой таежной речки, глухарь не сорвется с вершины лиственницы, даже услышав гул моторной лодки. Хорошо!

Может, люди уже научились не только переделывать, преобразовывать природу, но и разумно использовать ее дары?

Или в этот заповедный уголок тайги не пришла еще цивилизация?