«Журавль» пел, плакал, вспоминал, размышлял, думал о будущем, стараясь заглянуть в пределы, недоступные обыкновенному взору. Много было у него мелодий. Но в этой радужной мозаике трепетной струной звучал вот какой мотив:
Буровые мастера
И строители дорог!
Как земля моя щедра!
Нефть — ее горючий сок,
Газ — ее горючий дух.
Армия богатырей,
К вам моя молитва вслух:
Будьте ласковее с ней!
Пусть омоет душу вам
Тишина лесных озер
С чутким лесом по краям.
Обь, ее речной простор,
Светлый плес и ветра взлет
Пусть вам в душу западет!
Сохраните в чистоте
Эти тропки, что вели
Поутру к речной воде
Девушек моей земли.
Вот звериный вьется след,
Еще свежий, не простыл.
Здесь охотился мой дед,
Когда юношей он был.
О земля, зверей жилье,
Запах свежий и сырой!
Развороченной ее
Не оставьте и пустой.
Через реки, вдоль болот,
Посреди страны лесной
Пусть пройдет газопровод
Аккуратной полосой.
Чтобы наш обильный сбор
Сладких ягод не скудел
Посреди стальных опор
И бетонных мощных стрел.
Буровые мастера
И строители дорог!
Как земля моя щедра!
Нефть — ее горючий сок,
Газ — ее горючий дух.
Армия богатырей,
К вам моя молитва вслух:
Будьте ласковее с ней!
Газ становится огнем,
Все сметая на пути.
Если с ним шутить начнем —
Лес, прощай! Медведь, прости!
Если нефтью Обь залить —
Язь, прости! Осетр, прощай!
Можно ль родину любить,
Не щадя родимый край?
Пусть же будут нефть и газ,
Лес и речка с серебром!
Чтобы внуки, вспомнив нас,
Помянули нас добром!
ТАЕЖНАЯ ИСТОРИЯ
— Светка! Светка-а-а! — раздавалось над хвойным мысом, круто опускавшимся к озеру. — Светка-а! Где ты-ы-ы?
Озеро рябило под слабым ветерком. Ветерок, кажется, тоже пел: «Светка-а! Светка-а! Где ты-ы-ы?» А над противоположным мысом с белым песчаным берегом эхо повторяло: «Светка! Где ты-ы-ы?»
Но Светка не откликалась, не появлялась. Песчаный берег, усеянный мелкой кварцевой галькой, был пуст. Лишь красно-бурая вода, шелестяще набегавшая на камушки, шептала о чем-то таинственном.
— И куда она запропастилась? — вздохнул, глядя на озеро, худощавый, среднего роста молодой человек. Его живые черные глаза, в которых всегда играло восторженное, почти детское выражение, сейчас погрустнели.
— Ушла-а!..
Тропинка, по которой он пошел неторопливым шагом, была узкой, еле приметной. По обеим сторонам ее высились то громадные кедры и сосны, то ели и пихты. Тут и там валялись гигантские стволы упавших деревьев. Одни свежие, другие успели порасти мхом. Остро пахло осенней прелью, гнилыми грибами. Кругом была мертвая тишина. Будто птицы и звери покинули эту тайгу. Лишь лекарь леса — дятел — где-то одиноко постукивал, нарушая гробовое молчание.
Раньше для Тимофея Вогулова тайга была всегда светлой сказкой: бродил бы и бродил по ней без конца. И у этого таежного озера он бывал не раз. И в детстве, и потом, когда приезжал из города на каникулы. И лес вокруг этой тропинки никогда не казался сумрачным, а ходьба по ней такой тягостной. И все из-за этой Светки.
«Ах, Светка, Светка, что мне с тобой делать? — говорил он про себя. — Убить, что ли?! Так, втихаря, чтоб никто не видел. И кто здесь в тайге увидит, кто скажет? Никто не увидит, никто не скажет. Только ведь люблю тебя!»
В то, первое лето она была совсем дикушей. Зверьком глядела на него, фырчала. Потом привыкла, стала совсем ручной…
А помогла им лесная ягода брусника. Помнится, подал он ей одну крупную, сочную красную ягодину. Попробовала. Почувствовав сладость, поглядела на него потеплевшими глазами, потянулась за второй, за третьей. Она любила спать только с ним и только на постели из оленьей шкуры. А как они плавали по озеру! Он завидовал ей, что она могла долго быть под водой, а он нет, как ни старался. А она зачарованно слушала его пение…
Потом в городе, учась в техникуме, он скучал по Светке. А ведь и в техникум-то он попал из-за нее. Если бы не встреча с ней, быть бы ему геологом, это точно. Все ребята из их поселка теперь разведчиками недр стали, нефть и газ добывают. А он вот в охотоведы подался. И не жалеет, нет!
«Разве после этого я могу тебя убить? Убить?.. Как могло прийти такое в голову? Это не только бесчеловечно, но и непостижимо!.. А ведь такая мыслишка у меня была. Вот совсем недавно. В этой черепной коробке. Да я ведь, оказывается, могу быть не только сердитым, но и страшным! Ой, ой! Какой, оказывается, я… Убить! Нет, этого я не могу, но что-то надо делать. Ведь из-за нее, из-за Светки, Ась-ойка, дедушка, сидит в этой глуши. Совсем одичал».
В самое время приехал Тимофей в лесное стойбище: дедушку он нашел в глубоком бреду. Старик бормотал какие-то бессвязные слова. Непонятно было: то ли молился, то ли кого-то заклинал, то ли говорил завещание. Но сквозь невнятное бормотание прорывались отдельные слова: небо, земля, вода, огонь, смерть, серебряная чаша, золотая баба…
А когда он чуть пришел в себя и увидел перед собой Тимофея, поглядел на него долгим затуманенным взглядом и протянул облегченно:
— А, это ты, внучек! Услышал мой зов. Пришел. Хорошо. Огня!..
У него опять закрылись глаза. И, хотя он не договорил, Тимофей хорошо понял его. В доме было холодно. У очага лежали приготовленные к растопке дрова, береста. Миг — и береста запылала, затрещали и сухие смолистые поленья, оживив небольшую, но довольно уютную избушку старика веселым огоньком, который недаром называется душой жилища. По представлениям манси, огонь является женщиной. А чувал, в котором он пляшет, — это одежда огня. Таких чувалов ни у кого в деревне, где жил Тимофей, больше не было. У всех камины, русские печи, сложенные из кирпича. Лишь у дедушки остался вот этот древний мансийский камелек — своеобразный полукостер-полупечь, обмазанная глиной, где так весело и необычно играл огонь. Тимофей любил посидеть перед этим камельком, глядя на пляску огненной женщины. Этой огненной женщине, чтобы умилостивить ее или сделать ей приятное, как любой женщине, старик нередко приносил жертву. То плеснет водки, то кинет кусочек мяса или конфетку. А однажды бросил в огонь женский халат красного цвета, расшитый орнаментом и бисером, — в знак глубокой благодарности за веселую пляску в его отшельничьем жилище, за негаснущую душу, за тепло и свет.
Приятно посидеть у чувала. Но сегодня Тимофею было некогда. Старик болен не на шутку. Надо было что-то предпринимать. За врачом не сбегаешь. Сотни километров до ближайшего селения. Только открыл дверь — старик проснулся.
— Ты куда? — приподнял он голову. — Не надо беспокоиться. Если душа моя устала жить со мной — то никто не поможет. Только вода. Дай мне воды.
