Ленинград давно стал моей второй родиной. Здесь проснулись мои первые песни. И я как бы заново родился, когда меня назвали писателем. Ленинград для меня — колыбель духовного пробуждения народов Севера. И теперь этот город — мой дом, мой теплый и уютный очаг, где работается мне, как нигде в мире. Почему? Не знаю…

Ленинград — храм моих духовных богов, мастерская, где рождается вдохновение, место моей работы.

А для Веревкина и его сослуживцев местом работы стала моя первая родина — Сибирь. Веревкин говорит больше о Сибири, о Севере. И для меня это начинает приобретать какой-то особый, двойной смысл. Каждое слово, каждый вздох и, кажется, даже каждое движение геолога Веревкина, открывающего для меня заново  м о й  С е в е р, я стараюсь запомнить таким, каким услышал.

«Тюменский Север оказался кладовой черного и голубого золота. Одной из важнейших строек конца этой и начала новой пятилетки будет строительство газопровода Пунга — Вуктыл — Ухта, который соединит гигантскую сеть магистральных газопроводов Севера с центром страны. И по ним пойдет голубое золото не только в европейскую часть нашей страны, но и за рубеж.

Прежде чем на трассу выйти строителям — надо ее проложить. Этим занимаются изыскательские экспедиции проектных институтов и, в частности, наш ленинградский институт «Гипроспецгаз».

На протяжении более трехсот километров работали две наши экспедиции. Экспедиции номер шесть и номер три. В каждой несколько изыскательских партий.

Что такое проложить трассу? Мало того, что надо пройти по топким болотам, по густым сибирским лесам, пересечь полноводные реки; это значит еще, что надо очень точно привязать трассу к местности, выбрать самые лучшие варианты, самые экономичные, самые эффективные. Одним словом, для того чтобы проложить трассу, надо провести целый комплекс работ. Этот комплекс проводится большим коллективом изыскателей, среди которых топографы, геологи, геофизики…

Проложить трассу… Это работа не только тех, кто непосредственно участвует сегодня в изыскательских экспедициях. В это уже вложен труд многих других людей. И даже тех, которых уже нет среди нас, то есть первопроходцев этих мест, геологов первых послереволюционных лет, которые с неисчислимыми трудностями на вьючных лошадях и пешком шаг за шагом обходили эти места, составляя карты… Весь этот труд учтен при изысканиях наших трасс. Сначала были редкие, одиночные маршруты. А большая, планомерная съемка северо-сосьвинского угольного бассейна, которую вело уральское управление в послевоенные годы, послужила отправной точкой наших изысканий. Без материалов этих экспедиций нелегко было составить правильный технический проект. Так что наши успехи уже подготовлены работой многих поколений геологов, которые отдали свою жизнь и труд пробуждению этой земли…

Я работал в разных концах страны: на Камчатке, в Магаданской, Вологодской, Псковской областях, на Кольском полуострове. Везде народ очень хороший. Но северные народности отличаются каким-то особым своеобразием, непосредственностью, исключительной чистотой и честностью. Потому что… Я даже не знаю почему… Общение с ними — это как прикосновение к первозданной, нетронутой природе.

На севере — и на Камчатке, и здесь — сердца открыты, как двери домов. Двери домов не знают замков. Слово «замок» мы здесь забыли. Наш дом в поселке Хулимсунт закрывается только небольшим поленом, чтобы не залезли собаки. Притом не взрослые собаки, а щенки. Потому что здесь даже собаки очень честные и дисциплинированные. Ничего без спроса не тронут. Замков на Севере нет. Это общее свойство таежных народов.

Нас, геологов, на Севере встречают с открытым сердцем, с открытой душой. И мы стараемся отвечать тем же. Что греха таить, люди у нас, в изыскательских партиях, разные. Не приходится говорить о первозданности. Но что я заметил: среди такого населения и наши люди меняются. Когда, конечно, наших не большинство. Человек так устроен, что один перенимает что-то от другого. Что-то мы от них, что-то они от нас. И отношения наши сложились самые домашние, сердечные. Как же иначе! Потому что какие мы — такие и они будут.

С самого начала мы старались строить свои отношения разумно, человечно, как положено советским людям, но учитывая особые местные условия.

Когда приехали, взяли на работу маленькую семнадцатилетнюю девушку. Стала она поваром. Предупредили всех, чтоб относились к ней как положено. Всем также было сказано, что в этой деревне нет замков и никогда не должно их быть. Наше жилье от местных отделял небольшой овраг, по которому весело журчал ручей. Было решено хмельным за этот ручей не перешагивать, дабы не нарушать спокойствия и размеренной жизни местных жителей. Правда, этот овраг и шумный ручей не разделили нас на два лагеря. Были у нас общие советские праздники, игрались свадьбы и таежные игрища, но ничего плохого никто не может вспомнить. Только хорошее, доброе, человечное. И теперь мы не можем делиться на наших и местных. Все наши. Мы стали здесь своими. И не только потому, что кто-то женился, кто-то вышел замуж, а по сути своей. Мы прикоснулись к природе. И в нас, может быть, проснулось дремлющее чувство первозданности. Не убила бы окончательно это чувство наша летящая стремительно цивилизация. Вот что я думаю в минуты самоуглубления и спокойствия.

Ну, что конкретно? Манси, жители уральской реки Сосьвы, люди безотказные. Когда, например, нужно съездить, чтобы привезти людей, оборудование, — попросишь их, никто не откажется. Ни лодок, ни моторов никто не жалеет. Нет разговоров об оплате. Не возникает разговоров: как и что? Это все происходит потом. Мы сами не забываем, что они потратили труд и время. Они без лишних слов всегда помогали нам. Всегда! Недостатки?.. Конечно же, и они есть…

Растет новое поколение северян. Светлые, умные ребята. Был я свидетелем одной трогательной сцены. Четверо мальчишек летели в Ханты-Мансийск, ехали учиться в ПТУ на трактористов. Перед отлетом они, чистенькие, одетые во все новенькое, были такие радостные оттого, что уезжают в город. Но никогда не забуду их лиц, когда вертолет делал круг над их родной деревней.

Они смотрели вниз. Это было что-то незабываемое. Потому что родина остается родиной. Будь там две избушки на курьих ножках, будь три… У одного дергались губы, у второго вот-вот сорвутся слезы… Они так внимательно, прожигающим взглядом смотрели вниз, на остающуюся внизу свою деревню, что не передать словами. Они почувствовали, что, с одной стороны, хорошо, что уходят в большой мир, а с другой стороны — здесь остается кровное, близкое, дорогое, ничем не заменимое. Родина есть родина…

Второй родиной для меня стала Сибирь. Это не только место моей работы, но и тот уголок земли, где как-то особенно остро я почувствовал себя как человек. Имя человека… Как приятно мне было получить из таежного поселка известие, что у моих знакомых манси родился сын и они назвали его Стасиком. Это значит, что у нас все было хорошо!..»

Вот какой рассказ услышал я от Станислава Веревкина, ленинградца, осваивающего богатства Сибири.

По трассе, по которой прошел геолог Веревкин, сегодня уже прокладывается трубопровод. Среди строителей его много ленинградцев. В таежном поселке Игриме, где размещается управление треста Приобьтрубопроводстрой, я встретил целый коллектив ленинградцев: начальника Медведева Владимира Ивановича, его секретаршу Гостеву Ольгу Германовну, шофера Иванова Александра Ивановича, электросварщика Огаркова Ивана Алексеевича. Все они работали когда-то в Ленгазспецстрое, а теперь сибиряки.

Хочется верить, что все они не только построят газопровод, но и оставят в памяти той земли свои добрые имена.

В руках охотника Емельяна Анямова пел «журавль». «Журавль» пел о Ленинграде, куда зять увез ненаглядную дочку Омельки. Грусть пронизывала трепещущие струны. Но грусть эта была светлой, как белые ночи Ленинграда, которые мечтает увидеть певец-охотник.