Про гряду гор расскажут манси целые легенды. Будто когда-то жили здесь божества и вели борьбу за обладание человеком. Они все полегли в битве и превратились в каменные изваяния, напоминающие издали гигантских каменных людей.
Мансийские названия горных хребтов и вершин говорят о том, что Урал был колыбелью манси, о том, что отсюда начинается родина таежных людей. Название горы «Мань-Пупыг-Нёр» означает «Малая гора богов». Рядом возвышающаяся вершина носит название «Яныг-Пупыг-Нёр», то есть «Большая гора богов».
Урал — это мансийский Олимп, обиталище богов и богинь, с их вечной борьбой и любовью. Здесь совершали свои подвиги и мансийские богатыри, живущие до сих пор в легендах лесного народа. А сами манси на Олимпе своих богов невозбранно пасли оленей и, созерцая с высоты звезды, складывали свои чудесные легенды и песни.
Песни уральских манси были веселыми, отличными от унылых мелодий тех, кто жил в тайге, в комарином царстве. В тайге весело поет только комарье. Комарье не только бич человека, но и бич всего живого. От комариного роя ревмя ревет медведь, лось прячется в воду, лиса забивается в нору… Жертвой комарья нередко становятся и люди. Нападет облако комаров и мошки на человека. Выпустят они свои хоботки — и прямо на глаза, на глаза… Сначала ослепляют. Потом укусами и щекотанием доводят человека до обморока. И затем уже безнаказанно пьют кровь…
На Урале, на открытых горных хребтах, где и в безветрие свежесть и прохлада, комариная песня стелется слабым писком по каменистой земле. А когда ветер, то срывает и этих тварей. И тогда в мире только песня ветра, да высокое небо, да яркие оленьи мхи, кажущиеся кораллами в прозрачном горном свете. И даже если туман плывет — не страшно! Пусть кругом одна непроницаемая белая завеса, пусть кажется, что ты тонешь в молочном паре: если чувствуешь под ногами землю — то и душа манси спокойна. Зато когда переждешь временное наваждение тумана, когда в молочном мареве вдруг затреплется синий платок ясного неба, а немного погодя из белого плена вырвется золотой шар солнца и заиграют горы в золотистом мареве, заискрится мир, — разве это не сказка, не песня?!
На Урале поет человек. Здесь не надо каждый день молиться духам, выпрашивая добычу. Она рядом. Счастье рядом ходит. Оно охраняется вековой душой предков — горами, каменными богами. На Урале складывается песня манси, его душа, рождаются его боги.
Урал — священный Олимп манси. И прикасаются манси к своему Олимпу лишь с помощью друзей своих — быстроногих оленей.
Тетя моя вот уже несколько лет не прикасается к Олимпу, не кочует с оленями. Колхоз, где она живет, решил ликвидировать эту отрасль своего хозяйства, как убыточную и тяжелую.
Тяжелую, убыточную… Наверно, это так. И действительно, пора создавать крупные специализированные хозяйства, где следует вести дело по-новому, с привлечением достижений современной науки и техники. Труд оленевода нелегок — это верно! Но стоит задуматься и над тревожными нотками песни моей тети:
В чум мой, с крышей, как осока,
Островерхой, кто войдет?
Круглолица, ясноока,
Пусть оленей бережет.
Пусть пасет моих оленей
И тягучую, как жир,
Песнь поет и на весенний
Разноцветный смотрит мир.
Или женская дорога
От постели до порога?
Или три высоких стула,
Три вершины, три спины
В горе сгорбятся сутуло,
Людям больше не нужны?
— Нужны и горы, и олени, и оленеводы! — как бы услышав эту грустную мелодию жизни, утверждает сын тайги Терентий Харамзин в своих многочисленных статьях, время от времени появляющихся в печати.
Недавно в ханты-мансийской окружной газете «Ленинская правда» была напечатана его новая статья «Оленеводство — отрасль важная». Читая ее, я слышал не только стук копыт оленей, на которых нам с ним когда-то доводилось ездить, но и что-то новое, глубинное, очень важное для жизни тайги и тундры.
«Тюменская область не только крупный индустриальный район, но и зона развитого сельского хозяйства, в частности животноводства. Только по поголовью оленей область занимает второе место в стране после Магаданской области.
…В 1953 году на территории Ханты-Мансийского округа выпасалось 87 888 голов оленей, сейчас — только 55 657. Землеустроительные работы, проведенные в 60-х годах, не решили проблем кормовой базы оленеводства Ханты-Мансийского округа. Границы пастбищ в округе урезаны в пользу Коми АССР. Настала необходимость изучить кормовую проблему для оленеводства в районах Среднего Приобья, где добывается нефть.
На базе оленепоголовья в этих районах возможно создать специализированные оленеводческие совхозы для поставки дешевого и высококачественного оленьего мяса нефтяникам, строителям, энергетикам.
Есть необходимость расширить и совершенствовать научно-исследовательскую работу по северному оленеводству.
Решение этих вопросов даст возможность оленеводство вести на научной основе…»
«На научной основе»… Это не просто слова. И появились в статье не для красного словца, а взяты из диссертации, над которой работает Терентий Харамзин, мой друг Ай-Теранти, и вызваны думами о близком, сокровенном, жизненном.
Помню, как ездил с ним к родственникам.
Утром просыпаюсь от холода. Во рту ощущаю оленью шерсть — я укрыт шубой моей тети, лежу на мягком — оленья шкура. Над моей головой серый сумрак — это тоже шкура, гладкая, посеревшая от времени. Я рассматриваю ее. Она наклонно убегает от моего глаза, все выше и выше… Наверху я вижу синий узор. Это на связанные черные жерди наброшен лоскуток синего неба. Где я? Я в чуме.
Рядом со мной кто-то похрапывает. А, это Ай-Теранти! Головы наши лежат на одной белой парке[5]. У нас одна постель. В ногах шевелится что-то теплое. Это Питюх — собака моей тети.
У ног моих высится что-то темное, горбатое. Я вглядываюсь в серый сумрак и смутно вспоминаю вчерашнее щедрое тепло железной печки.
Вчерашний день… Он был слишком веселым. Мы вчера приехали с Ай-Теранти в чум. Наши родственники живут в одном чуме, вместе пасут оленей. Ай-Теранти давно не видел сестру с молодым мужем, а я соскучился по тете Акулине, которая была для меня няней и самым близким человеком. Бригадир Никита Рябчиков — муж моей тети, и потому оленеводы встречали нас, как своих, как самых дорогих гостей.
Вчера было слишком весело. А сегодня какая-то пустота в душе. Кажется: все в прошлом. Кажется: все в будущем. Сквозь связанные жерди смотрят на меня бледные звездочки. Греет мои ноги свернувшийся в калачик Питюх. Горбится посреди чума холодная железная печь.
«Зиуз, зиуз, зиуз!» — звенит в ушах, звенит на улице. Что это такое? Это звенят не звезды — звезды весною тихие. Это звенит не луна — она в марте мягкая. Это звенит морозный весенний снег: олени, наверно, подошли к чуму, под их копытами поет снег. Это новая для меня песня, песня каслания.
Легкий озноб прошел по спине, побежал к ногам, потом вернулся и остановился где-то около сердца. Холодно-холодно стало. Я натянул на голову шубу, стараясь надышать теплого воздуха. В это время Питюх отодвинулся от моих ног — и стало еще холоднее. Шуба была теплой, очень теплой, но и она не спасала. Отовсюду ползли струи холода. Невидимые, они подбирались к ногам, к спине, к сердцу… Я приподнял голову. Стало светлее. Вон уж вижу расшитую орнаментом шубу сестры Ай-Теранти. Под нею, наверно, укрылось все ее семейство. Где-то среди шкур в берестяной люльке спит и их малыш… А как же они — не мерзнут? Спят спокойно и дети, и взрослые. Даже не шелохнутся. А мне холодно. Может, это просто с непривычки?
