Файнберг показался Ольге несколько наивным, но она была восхищена его верой. Вообще, все собравшиеся в этом доме казались ей духовными собратьями русских революционеров, которых она хорошо знала. И те и другие жертвовали собой ради великой идеи. Она попросила Иосифа рассказать про сельскохозяйственные работы и узнала о непростых отношениях поселенцев с администрацией барона. Один садовод, к примеру, пренебрегая достижениями земледельцев, требует от них лести и подобострастия.

«Зачем ему это?» — рассеянно спросила Ольга. Беседа велась по-русски, и мелодичные звуки знакомой речи отвлекали ее, мысленно возвращая на родину.

«Это укрепляет в нем сознание своего превосходства. Барон присылает сюда людей, которых ничего не интересует, кроме собственных удовольствий. А разве это подходящее место для развлечений? На что годятся избалованные парижане здесь, среди местных арабов и продажных оттоманских чиновников? Абсолютно ни на что! Вот и остается им утешаться подобострастием поселенцев».

«А кто заставляет поселенцев подобострастничать?» — не сдавалась Ольга, хотя ответ был ей известен заранее. Она уже знала, что чиновники барона подкупают крестьян-одиночек, не являющихся членами колонии, чтобы усилить влияние на поселенцев.

«Мне было ясно еще в детстве, что по-настоящему независим только тот, кого нельзя заставить униженно пресмыкаться перед благодетелями», — продолжала Ольга, пытаясь представить себе, чем сейчас может заниматься Сергей Федоров.

«Именно такими были крестьяне в моих краях, — убежденно заявил Лейб Ханкин. — Во время неурожая они голодали, но при этом не пускали все зерно на муку из опасения, что и следующий год может выдаться неурожайным. А здесь как раз наоборот: как только сюда поступают деньги — пожертвованные, а не заработанные честным трудом, — они тотчас же пускаются на ветер».

«Так уж устроен мир: легко пришло — легко и ушло».

«Но это дурной пример для тех, кто приехал сюда строить новую жизнь. Только тот, кто умеет бороться с трудностями, сможет возродить эту землю».

Сын Лейба Иеѓошуа не вмешивался в спор. Он сидел слегка ссутулившись, не поднимая головы, словно не желал привлекать к себе внимания. Живой ум и энергия сочетались в нем с исключительной сдержанностью и молчаливостью. В то время как другие горячо доказывали свою точку зрения, Иеѓошуа молча обдумывал и анализировал каждое услышанное слово и определял свою позицию, о которой, однако, никому не сообщал. Этот юноша заинтересовал Ольгу больше всех остальных гостей.

Ольга была разочарована: принятая в диаспоре система благотворительности продолжала определять жизнь еврейских поселенцев в Палестине. Но ведь они приехали сюда не для того, чтобы существовать на подачки, а чтобы вести самостоятельную жизнь, занимаясь земледелием. Будучи в России, она и представить себе не могла, что разногласия между евреями на Святой Земле настолько остры. Там их задачи, да и само существование, представлялись ей возвышенными. Она мечтала о том, чтобы еврейский народ возродился во всем своем величии и блеске, как во времена библейских царей и судей. Сейчас она все отчетливее сознавала, насколько тяжело будет осуществить эту мечту. Но именно поэтому ей все больше хотелось оказаться в гуще здешней жизни, помогать еврейским земледельцам в их повседневной борьбе за выживание на негостеприимной земле. С каждым днем в ней крепла уверенность, что эта задача ей по плечу.

Прошло несколько дней после вечеринки у Файнбергов. Однажды, вернувшись с работы на винограднике, Михаил Гальперин увидел, что дверь в его комнату выломана, окно выбито, а вещи валяются на улице.

Дело было вот в чем. В те дни вышло постановление, по которому еврейские земледельцы теряли независимость и становились наемными работниками барона. Они обязаны были подписать декларацию, в которой выражали преданность главному администратору барона и готовность выполнять его указания. В числе прочего им запрещалось сдавать жилье без его согласия. Ханкины, Файнберги и еще несколько семей отказались подписать это заявление, чем навлекли на себя гнев представителя барона Иеѓошуа Осовицкого[4].

Хозяин дома, где жил Михаил Гальперин, сдал ему комнату, не испросив на то разрешения у администрации. В отместку люди барона выкинули пожитки Михаила на улицу.

Дело было в пятницу, но, несмотря на усталость после рабочего дня и предсубботние хлопоты, вокруг Гальперина быстро собралась большая толпа крестьян. Он же стоял среди них и громовым голосом обвинял администратора барона в беззаконии и в том, что он превращает в рабов и унижает земледельцев, приехавших возрождать и обустраивать землю предков, а не влачить жалкое галутное существование.

Пока он кричал, величественными жестами указуя на здание администрации, прохожие начали потихоньку подбирать разбросанные повсюду нестираные рубахи, пожелтевшие письма и обломки мебели, чтобы внести их обратно в комнату. Однако сделать этого они не успели.

Ольга, направлявшаяся в это время к своей сестре Фанни, остановилась при виде собравшейся толпы, желая узнать, что происходит.

Слушая речи Гальперина, она подумала, что семьи, восставшие против несправедливости и уверенные в своей правоте, преодолеют все препятствия, потому что для них это вопрос выживания, а не только дело чести.

Тем временем Осовицкий, наблюдавший за толпой с балкона, решил позвать на помощь турок, чтобы восстановить порядок.

Появление конных солдат только обострило ситуацию. Поселенцев возмутило, что человек, обязанный защищать их от произвола турецких властей, вместо этого натравливает на них войска. В гневе они набросились на солдат, которые, однако, крепко держались в своих богато разукрашенных седлах с кисточками.

Ольга оценила серьезность ситуации. Она знала силу народного гнева и понимала, что подобные конфликты могут привести к кровопролитию.

Перепуганный Осовицкий вызвал представителя барона из Микве Исраэль, который приехал в Ришон-ле-Цион с большой свитой. После его прибытия на место происшествия разразился скандал, сопровождавшийся громкими криками и даже рукоприкладством. В конце концов решено было удалить Осовицкого из колонии на несколько дней, чтобы дать страстям утихнуть.

Через три месяца после описанных событий барон решил посетить Палестину вместе с супругой. В порт Яффу он прибыл инкогнито, чтобы турецкие власти не узнали о его визите. После бунта в Ришон-ле-Ционе он склонялся к тому, чтобы прекратить поддержку этой колонии. Жители других поселений опасались, что гнев барона обрушится и на них. Они делали все возможное, чтобы убедить недовольных крестьян, и прежде всего семьи Ханкина и Файнберга, одуматься и попытаться вернуть Осовицкого в колонию.

Уже будучи в Палестине, барон решил неофициально посетить Ришон-ле-Цион. Несмотря на секретность этого визита, к поселенцам все же просочилась весть, что барон собирается приехать в колонию ночью. Это наполнило их сердца тревогой. Они понимали, что от впечатления, которое колония произведет на барона, во многом зависит их судьба. Весь день перед его визитом они работали не покладая рук: проложили красивую мощеную дорожку к восточному входу, укрепили песчаную аллею, начинавшуюся у главного входа, установив по ее бокам большие тяжелые камни. Они даже написали приветствие на огромном щите, но в последний момент решили его не вывешивать. Это ведь был визит не торжественный, а «под покровом ночи». Все без исключения жители Ришон-ле-Циона со страхом и надеждой ожидали приезда барона.

Выслушав приветствия поселенцев и немного познакомившись с ними, барон упрекнул жителей Ришон-ле-Циона за их отношение к Осовицкому. Он попросил разрешить Осовицкому остаться в колонии, поскольку тот является его представителем и исполняет его волю. Когда Ханкин и Файнберг открыто воспротивились этому, барон в гневе воскликнул: «Так вот какова ваша благодарность за все, что я для вас сделал и что еще собирался сделать! Я ведь хотел показать всему миру, что евреи способны стать настоящими земледельцами. А сейчас я вижу, что вы способны только на заговоры».