Рядом с ним стояла Фанни. Длинная темная юбка делала ее совсем худенькой. Посторонний человек никогда не догадался бы, что она беременна. Фанни очень повзрослела. Волосы ее были стянуты узлом на затылке, как и прежде, но в немного впавших глазах появилась незнакомая серьезность, а нежная белая кожа стала бронзовой и сухой от солнца.

Со стороны моря раздался протяжный гудок: корабль, привезший Ольгу на Святую Землю, собирался покинуть порт. Внезапно Ольга почувствовала острую тоску по Сергею. Только сейчас она осознала, насколько велико теперь расстояние между ними, и на мгновение пожалела, что приехала сюда; ей страстно захотелось вернуться обратно. Но корабль все отдалялся, превращаясь в чуть заметную точку, а она оставалась здесь, в этой стране, казавшейся ей теперь странной, дикой и гнетущей.

Ее смущал вид десятков встречающих, которые со слезами радости, выкрикивая приветствия на идише, обнимали своих родственников и друзей. Ее раздражали опоясанные ремнями носильщики, которые с грубой жадностью набрасывались на ящики путешественников, словно тигры на добычу. У нее вызывали брезгливость турецкие таможенники и офицеры, подвергавшие унизительному досмотру всех, кто казался им подозрительным.

Отец заметил бурю, бушевавшую в душе Ольги. Он нежно обнял ее и сказал: «Доченька, ты не представляешь, как мы все рады твоему приезду. Об этом дне мы мечтали многие годы». Кроме родственников, Ольгу приехало встречать несколько человек, которых она знала только по фотографиям и описаниям. Это был муж Фанни Исраэль Файнберг, высокий бородатый мужчина со смелыми глазами, его брат Иосиф Файнберг и высокий худой юноша с длинными, как у народовольцев, волосами, обутый в кожаные сапоги с высокими голенищами. Этот юноша помог одному из носильщиков втащить по лестнице тяжелый ящик Ольги. Она решила, что, судя по письмам, это может быть только Иеѓошуа, сын Лейба Ханкина.

Иеѓуда Лейб Ханкин владел землей на юге России. Работали у него в основном бывшие крепостные, которые лишь недавно освободились от многовекового рабства. В народе про них говорили, что они уродились крестьянами.

Ханкин не ругал напившихся работников, потому что знал, что, протрезвев, они примутся трудиться с удвоенной силой. Он любил осенние дни, когда бурую землю перепахивали под озимые. Утренняя молитва, которую он читал на иврите, была наполнена для него реальным смыслом. Служение Творцу сливалось в его душе с трудом на земле. Ранним утром, выходя на работу в садах, он с любовью смотрел на темную рыхлую землю, обильно рождающую травы и деревья. Сердце его снова и снова переполняла благодарность природе, которая дарит ему запах свежевспаханной земли и шум ветра, раскачивающего ветви деревьев.

Ранней весной, когда на яблонях начинали набухать почки, он вставал на рассвете и шел в сад. Поглаживая нежные маленькие комочки, он возносил благодарственную молитву Творцу, позволившему ему снова испытать радость. Ибо ежегодное пробуждение природы от зимнего сна он всегда воспринимал как чудо.

Ханкин знал, что жизнь земледельца полна забот, и, чтобы получить большой урожай, надо хорошо потрудиться. Он не отчаивался, когда его поля страдали от болезней или засухи. На этот случай у него были припасены мешки с мукой, бочки с кислой капустой и селедкой и множество других продуктов. Он знал: за неурожайные годы земля сторицей вознаградит крестьянина.

Лейб Ханкин решил совершить алию в Палестину, потому что был твердо уверен: каждый народ, в том числе и евреи, должен жить в своей стране, на своей земле. Он эмигрировал после погромов 1881 года вместе со всей семьей, состоявшей из жены и семерых детей. Вместе с ним приехало еще десять человек, желавших заниматься земледелием на Святой Земле. Турецкие власти, однако, отнеслись к новоприбывшим недружелюбно и вскоре издали указ, запрещавший евреям из России и Румынии селиться в Палестине. Тем не менее Ханкин и большинство его товарищей не сдались. Они купили у братьев Мустафы и Мусы Даджани землю в местности под названием Айюн Кара, оформив покупку на имя британского консула в Яффе Хаима Амзалага.

Через неделю после заключения этой сделки — 31 июля 1882 года (15 ава 5642 года по еврейскому календарю) — было основано поселение Ришон-ле-Цион. Среди его обитателей только Лейб Ханкин разбирался в земледелии. Остальные поселенцы были финансисты и торговцы. Переезжали они на рассвете. Ханкину не терпелось: жизнь и труд на своей земле были для него осуществлением мечты многих поколений предков.

Когда Лейб Ханкин первый раз запряг верблюда в телегу, местные арабы пришли в полное недоумение и замешательство. Виданное ли дело, заставить гордое независимое животное, «корабль пустыни», тащить за собой повозку, груженную всякой всячиной, точно обыкновенную лошадь! Арабы, конечно, так никогда не поступали. Они ездили на верблюдах верхом, навьючив на их горбатые спины мешки с зерном и другим грузом. А тут, смотрите-ка, явился какой-то москаль, впряг верблюда в телегу, полную мешков, бочек с водой и даже людей, и тот послушно тащит за собой всю эту гору клади.

В свои поездки по округе Ханкин почти всегда брал старшего сына, чтобы показать ему, как живут арабы. Их нравы и обычаи были новинкой и для него самого, но, ведя переговоры с местным населением по самым различным вопросам, он понял, что чем раньше сын познакомится с образом жизни соседей, тем лучше. Сам же он с первых дней пребывания в Палестине осознал, что арабы больше всего ценят в человеке твердость и честность, и старался соответственно вести себя с ними. Очень скоро за ним утвердилась репутация человека сильного и прямодушного. Местные арабы уважали его и знали, что он их не обманет.

Однажды летом он отправился вместе с Иеѓошуа к стоянке одного из племен, чтобы привезти оттуда в поселение воду из колодца. Телега двигалась очень медленно, часто увязая в песке; жалобный скрип колес сливался с лязгом и перестуком пустых ведер и бочек. Наконец отец и сын увидели перед собой стройные высокие пальмы. Здесь начиналась зеленая полоса, которая была целью их путешествия.

День был очень жаркий, небо пронзительно голубое. На песчаной почве в изобилии росли мясистые дикие кактусы. Где-то на горизонте зеленели сады Яффы и плескалось огромное, ярко-синее море.

Лейб подстегнул лошадей, которые с трудом плелись по раскаленному песку. «Запомни эти дни, сынок, — сказал он по-русски. — На наших глазах происходят исторические события: еврейский народ возвращается на родину после тысяч лет изгнания. Знай, сынок, что путь наш далек и труден и только тот, кто обладает терпением, сможет пройти его до конца. Эту землю захватывали христиане, мусульмане, крестоносцы, турки, но только мы, евреи, молились за нее, находясь далеко отсюда, изгнанные и разбросанные по всему свету».

Иеѓошуа с трудом удавалось расслышать слова отца из-за порывов горячего ветра, то и дело бросавшего ему в лицо пригоршни крошечных, обжигающих кожу песчинок. Он внимательно следил за дорогой, обращая внимание на каждую мелочь, на каждую, самую незначительную деталь окружавшей их пустыни. В то время ему было лет семнадцать. Еще в своем родном Кременчуге он помогал отцу заниматься земледелием и всегда выходил победителем в схватках с местными хулиганами и пьяными мужиками. Очень живой и подвижный, он, однако, отличался молчаливостью. Большое уважение Иеѓошуа испытывал к молодым народникам, с которыми познакомился на Украине.

Жара все усиливалась. Небо словно выгорело от солнца и стало бледно-голубым. Лошади совсем обессилели и с трудом тащили телегу. Несмотря на ветер, Иеѓошуа хорошо понял, о чем говорит отец. Да и как он мог не понять, если это была любимая тема Лейба, никогда не упускавшего случая напомнить близким и друзьям, что терпение является главным орудием земледельца.

«Отец, — громко сказал Иеѓошуа, стараясь перекричать шум ветра, — мне кажется, здесь нет ни капли воды. Если бы она была, скот приходил бы сюда на водопой».