Над ними возвышаются труды Яроховского³³, хотя первые его сочинения тоже относятся к этой школе. А вот Мацеевский³⁴, несомненно, расширил точку зрения Лелевеля, хотя и опирался на него. Однако по уровню критики, направлению своих исследований, способу их аргументации и форме изложения, несмотря на прямое воспроизведение Лелевеля, он стоит ниже его.

Такое подражание не свойственно другим, более молодым историкам и писателям – современникам Лелевеля, среди которых заслуживают упоминания самые выдающиеся – Кароль Шайноха, Януш Вишневский, Юзеф Лукашевич и Юлиан Бартошевич. Они нашли себе новое поле для исследований, занимались поиском неизвестных источников и сами создавали форму изложения своих научных результатов. В этом плане достаточно упомянуть мастерское изложение материала Шайнохой.

Им было не занимать таланта и работоспособности. А так как они, хотя и как соратники Лелевеля, создали, по сути, новую школу, то возникает вопрос – не утонут ли они в тени этого титана нашей историографии первой половины XIX века?

Ведь ни один из них не продвинулся дальше критики источников. Каждый, насколько был способен, лишь воспринимал выводы «Истории Польши Средних веков» (достаточно вспомнить произведение Шайнохи «Ядвига и Ягайло»), нередко меняя эти выводы на худшие. Ни один из них не выступил против господствовавших в то время взглядов Лелевеля и не отважился по-новому взглянуть на его главные положения, не обратился к первоисточникам и не занялся детальным разбором тех вопросов и мест в истории, от которых зависит представление о происходящем.

Вследствие вышесказанного в их трудах наблюдается меньше историософских построений. Но разве от этого стало меньше лести национальному тщеславию у Вишневского или рыцарской нежности, когда речь заходила о Ядвиге или Барбаре? Разве меньше начали применяться приемы фантастической поэзии, когда писали о Владиславе IV?³⁵

Что же можно сказать о тех историках, которые прямо и открыто выступали против мнения Лелевеля? Сенкевич воевал с ним скорее на поле публицистики в защиту монархических правил, а не по вопросам коренных, исторических исследований. Кароль Гофман, который раньше других расстался с теорией, отстаивавшей необходимость установления власти муниципалитетов, и признавал важность сильного центрального правительства, опять же, имел в виду только республику и монархию, совершенно забывая об обществе и видя причину упадка Польши в расстройстве абсолютистского болеславовского правления.

По стопам последнего пошли Дзедушицкий, Валевский и Моравский, которые, однако, придали его взглядам новый, католический подход, приписывая все, что было хорошего в Польше, католицизму или даже, как Валевский, цезаропапизму³⁶. Объясняя упадок Польши отступлением от католических принципов, эти историки снова создали историософскую формулу, которая по своей однобокости намного превосходила формулу Лелевеля и в которую они втиснули нашу историю, открыто перекраивая источники. Произведения Дзедушицкого и Валевского полны ранее неизвестными подробностями. При этом образы Збигнева Олесницкого³⁷, представляемого ими как защитник папской власти, и Скарги³⁸, ругаемого за отсутствие толерантности, получились довольно карикатурными. О странностях же Валевского вообще излишне вспоминать.

Эти писатели боролись с Лелевелем, но его же оружием. Причем сражались хуже всех. В целом же своими методами работы от школы Лелевеля они ничем не отличались, и поэтому их следует отнести именно к ней.

Следует только удивляться тому большому количеству трудов, которые школа Лелевеля посвятила изучению нашего прошлого. Необходимо также отметить мастерское изображение материала Шайнохой, настоящую эрудицию у Вишневского, Бартошевича и Лукашевича, отображение на основе источников дипломатических отношений Польши Валевским.

Вместе с тем если задаться вопросом, что же является для нас настоящим плодом их таланта и труда, то мы с грустью увидим, что без ответа осталось много уже поднятых нами вопросов, а решенными – совсем мало! Предвзятость и отсутствие строгого метода исследования – повторяем это еще раз – не дали школе Лелевеля приблизиться к подлинной сути нашей истории.

Тогда же нашей историей стало заниматься все больше и больше сторонних ученых. В частности, над историей Силезии, Пруссии и Ливонии издавна трудились немцы, а над историей Литвы и Руси – русские. Причем и те и другие пользовались ревностной поддержкой своих правительств, что выражалось в издании наших исторических источников, о которых довольно много говорилось в различных сборниках. И хотя те труды нередко оказывались довольно тенденциозными, та широкая источниковая база, на которую они опирались, придавала им более прочное значение.

Среди этих сторонних ученых, наряду со многими посредственностями, было и немало людей, наделенных талантом, пользовавшихся новыми методами исследования, отличавшихся усердием и возвышавшихся над тесным кругом национальных предрассудков и интересов. Так, в нашей истории очень хорошо разбирались Сергей Михайлович Соловьев, Николай Иванович Костомаров, австрийский историк Адольф Беер, описавшие историю падения Польши, а также немецкие историки Рихард Роепель, Георг Фогт, Кольмар Грюнгаген, Яков Каро, Генрих Цейсберг, занимавшиеся польским Средневековьем. При этом, когда чужеземные историки отзывались о наших ученых с некоторым чувством превосходства, мы вместо того, чтобы эффективно состязаться с ними в том, чтобы сказать последнее научное слово о нашем прошлом, отвечали им порой хвастливым бахвальством и не извлекали из иностранных работ ни малейшей пользы.

Правда, в оправдание такого печального состояния дел следует сказать о наличии в те времена немалого числа политических происшествий. Тем не менее для нас тогда настал последний срок, чтобы прийти в себя и начать уже на лучшей Источниковой базе новое исследование нашего прошлого, чтобы не дать чужакам себя осилить и не смотреть на свое прошлое глазами посторонних, а именно немцев.

После новых тяжелых переживаний наше общество окончательно утратило веру в те историософские взгляды, которыми оно довольствовалось до той поры. Читая описания самых великих деяний, которыми изобиловала наша история, переворачивая страницы карт, на которых отображены великие победы польского оружия, и слушая историков, рассказывавших об исключительных политических достоинствах нашего отечества, поколение, у которого после поражения последнего восстания проснулось стремление к усердному труду, спросило себя, почему все это не привело поляков туда, где находятся другие дружественные им народы? У него возникло убеждение, что история Польши до сих пор является одной сплошной неразгаданной загадкой. Исследовать историю, найти в ней не искусственный плод воспаленного воображения и возбужденных чувств, а сокровищницу опыта, энергии и труда – вот что стало теперь настойчивым и всеобщим стремлением.

Первым признаком появления нового направления в исследованиях истории стало критическое осмысление исторической школы Лелевеля и достигнутых ею результатов. Эта критика не носила огульно отрицательного характера, поскольку пренебрегать и презирать тот великий труд, который с огромным талантом проделала эта школа, никому и в голову не приходило. Однако, признавая значимость работы предшественников, стараясь усвоить и применить их существенные результаты, следовало предъявить к историческим исследованиям более жесткие требования, поставить их на более широкую основу и кардинально изменить точку зрения.

Первостепенное значение приобрело издание исторических источников. Поэтому открылись закрытые до того времени архивы, нашлись щедрые средства и стал применяться по немецкому образцу метод обработки и выпуска в свет первоисточников. Издательская работа, объединяя вокруг себя лучшие молодые силы, получила горячую поддержку серьезных учреждений, таких как Польская академия знаний в Кракове, Общество друзей наук в Познани, Институт Оссолинских и Национальный факультет во Львове, Издательство исторических источников в Варшаве, Курницкая библиотека графов Дзялынских и Библиотека Красинских, что позволило продвинуться далеко вперед в этом вопросе. В дополнение к выпускам Беловского издательства «Памятники исторической Польши» были изданы ежегодники, средневековые хроники и завершающие их произведения Длугоша. Кроме того, из архивов извлекли и опубликовали большое число средневековых законов, дипломатических и судебных документов, писем XV столетия, а также политических трактатов, в результате чего неизвестных источников Средних веков осталось совсем мало. И в целом потребовался поистине титанический труд, чтобы восстановить, исследовать и объяснить текст каждого из этих источников.