• Нарушевич Адам (1733–1796):

«История польского народа» (адресованная Владиславу Ягайло): В 6 т. (со 2-го по 7-й), Варшава, 1780–1786 и 1803; издание второе, 1803–1804; издание третье, Липск, 1836–1837; издание четвертое, Краков, 1859–1860. Первый том не завершен и охватывает времена язычества, издан в Варшаве в 1824 году;

«История Яна Кароля Ходкевича», том 2, Варшава, 1781, 1805, второе издание, Липск, 1837, третье издание, Краков, 1858.

• Потоцкий Ян (1761–1816):

«Летописи, мемуары и искания для служения истории всех славянских народов», Варшава, 1793;

«Эссе по всеобщей истории и исследованиям Сарматии», том 4, Варшава, 1789–1792;

«Историко-географические фрагменты о Скифии, Сарматии и славянах», том 4, Брауншвейг, 1796;

«Первобытная история народов России», Петербург, 1802.

• Суровецкий Лаврентий (1769–1827):

«Исследование начала народов славянских» (Ежегодник Варшавского общества любителей наук, том 17), Варшава, 1824.

• Доленга-Ходаковский Зориан (настоящее имя Адам Черноцкий (1784–1825):

«О славянщине до христианства», Краков, 1835.

• Нарбут Матфей Теодор (Феодор Ефимович) (1784–1864):

«История литовского народа» в 9 томах, Вильно, 1835–1841.

• Свенцицкий Фома (1774–1837):

«Описание древней Польши» в 2 томах, Варшава, 1816 и 1828 годы, второе издание Краков, 1861.

• Чацкий Тадеуш (1755–1813):

«Собрание трудов», 3-й том, Познань, 1843–1845 (1-й и 2-й том посвящены литовским и польским законам, три трактата);

«О литовских и польских законах». В 2 т. Варшава, 1800–1801, второе издание Познань, 1843, третье издание 1861;

«Трактат о евреях», Вильно, 1807, второе издание Краков, 1860.

• Бентковский Феликс (1781–1852):

«История польской литературы» в 2 томах, Варшава, 1814.

• Оссолинский Иосиф-Максимилиан (1748–1826):

«Исторический критический вестник по истории польской литературы», в 3 томах, Краков, 1819–1822, 4-й том, Львов, 1852.

Из прокрустова ложа пагубной заскорузлости и неглубоких рассуждений, в которое попали преемники Нарушевича, нашу историческую науку вырвал только Иоахим Лелевель (1786–1861).

Наш народ, морально оздоровившись под влиянием разделов и обретя в себе любовь к общественному благу, должен был сам себе задать вопрос, почему и теперь вся его деятельность заканчивается новыми поражениями? А чтобы на него ответить, ему необходимо было внимательно посмотреть на самого себя и поискать в своих прошлых поступках наряду со свидетельствами упадка морали еще и другие пороки и грехи, от которых он еще не излечился и которые, тяготея над ним, мешают всей его текущей деятельности.

Вот в этих новых исследованиях руководителем как раз и выступил Лелевель. Отказавшись и даже совсем пренебрегая образностью в историографии, опираясь на первоисточники, он извлек из них много новых фактов, проработал их критически и оценил имевшиеся в них взаимосвязи. Основываясь на этом, Лелевель своим глубоким умом проник в тонкости нашего социального и политического развития, затронул огромное количество важнейших вопросов, а пытаясь состыковать их и найти безотлагательное решение, построил новое здание нашей истории.

Все его подробные исследования и труды, составившие двадцать томов издания Жупанского (серия «Польша, история и дела ее», Познань, 1854–1868), находят свое окончательное выражение в двух дополняющих друг друга произведениях:

«История Польши, обращение к сыновьям», Варшава, 1829 год, приумноженное в дальнейших выпусках 1830, 1837, 1843, 1845, 1849 (два), 1852, 1853, 1856, 1859 (два), 1863 годов, а также во 2-м томе коллективного издания 1859 года;

«Заметки об истории Польши и ее народе», вышедшие сначала на французском языке в Париже и Лилле в 1844 году, а затем на польском языке в 3-м томе коллективного издания в Познани в 1855 году.

Обобщенная в них историческая точка зрения Лелевеля заключается в постановке перед нашим народом определенного постоянного, неизменного условия, которым является наличие социальных и политических свобод, и формулы, гласящей, что если нация к этому условию приближается, то в таком случае она развивается, а по мере отдаления от него – приходит в упадок.

В польской истории оно воплотилось в жизнь во всей своей красе только один раз, а именно в славянской общине. Причем хранителями этого условия стали первые Болеславы. Во втором же периоде, продолжавшемся в 1139–1374 годах, уничтожение свобод народа и княжеской власти вельможами спровоцировало упадок. И только в третьем периоде гражданский дух наиболее знатной части народа вновь усилился, власть вельмож была свергнута, а образ дворянского сословия заиграл во всем своем величии.

Однако муниципалитеты не смогли выполнить поставленную перед ними задачу, сельский люд до свобод не был допущен, а форма республиканского правления в жизнь в полной мере оказалась не воплощенной. Более того, начиная с 1607 года она стала загнивать изнутри и терять свои позиции, что и привело, в конечном счете, к очередному упадку. Отсюда напрашивался вывод, что только возвращение к общине, то есть к свободе сельского люда и к республиканскому правлению, может вывести народ из упадка. Однако совсем не надо знать польскую историю, чтобы, прочитав такой вывод, сказать, что подобное утверждение априори слишком сложно, а исторические факты специально подогнаны так, чтобы можно было толковать их в свою пользу.

В изложении истории Лелевелем несложно также увидеть и отражение той умозрительной философии, которая с началом того века по образцу Гегеля, Роттека²⁷ и Гизо²⁸ использовала исторические факты и злоупотребляла ими для инсценировки своих расчетных систем и которая начиналась с историософии²⁹, а не заканчивалась на ней. Такой философский взгляд, составленный заранее и более или менее точно отражавший детали, служил единственной основой для выбора, спецификации и оценивания исторических фактов. И хотя он отчасти и приближался к истине, а основывавшиеся на нем исследования имели свои определенные достоинства, все это не могло уравновесить ошибок историка, который, в конечном счете, становился слугой некоего произвольно сформированного взгляда, где история должна была служить лишь доказательством делаемых суждений и не обладала необходимой самобытностью.

Такое ошибочное направление натолкнулось на Западе на определенное ограничение. Ведь там, в основном под опекой и за счет пожертвований правителей, издавалось немало источников, содержавших множество деталей и фактов. А ведь чем больше становится известно фактов, тем, конечно, труднее их подогнать к какому-то мнению. Одно это предполагает, что точка зрения исследователя должна быть глубже и менее односторонней. Кроме того, на Западе тоже были занимавшиеся историческими исследованиями люди, имевшие возможность получить профессиональное образование и которым многочисленные научные учреждения, а также научные сборники позволяли получать широкие сведения, выработать у себя трезвое и критическое мышление.

У нас же всего этого не было. Издание источников находилось в зачаточном состоянии, и лишь время от времени стараниями частных лиц выходил в свет какой-либо мелкий сборник. Знание фактов отсутствовало, и все это к тому же наблюдалось на фоне развивающейся историософии. Вместе с тем исторические исследования не приносили достаточных средств для существования, и люди практического склада их гнушались. Поэтому работой над историей занимались сплошь и рядом одни дилетанты, у которых было больше энтузиазма и даже таланта, чем навыков настоящих ученых.

Польские историки считали наличие у себя политических навыков вещью чуждой и при таких взглядах допускали грубые ошибки. А если ко всему этому добавить, что наши политические отношения тоже оказали влияние на историографию, что развившаяся до высокой степени политическая горячка отразилась на всех исторических исследованиях, то можно легко понять, почему в нашей историографии спекулятивное направление так глубоко укоренилось и господствует на этой ниве дольше, чем где-либо еще.