Еще немного – и она задохнется. И все закончится.

– Ты идеальный фамильяр, Кать, – услышала Катя. – Ты нужна Выгоцкому, чтобы усилить его. Поэтому он и пришел за тобой… Будешь с ним – и он все подомнет под себя, с такой-то батарейкой. Людей, магов… весь мир. И тогда штрих-коды и гнилые гончие будут нам за счастье.

Ростислав обнял ее – Катя чувствовала, что его тоже знобит. Что ему тоже страшно.

– А я? – прошептала она куда-то в горячую кожу, в пульсирующую жилку, во тьму. – А что будет со мной?

– Он тебя изувечит. Сделает из тебя кое-что намного гаже гнилых гончих. И с остальными тоже церемониться не станет. Ему, видишь ли, нужны рабы. Послушные и молчаливые.

Ужас стал таким, что Катю чуть не вырвало. Она отстранилась от Ростислава. Жесткие ледяные пальцы подцепили ее подбородок, и Ростислав сказал – Катя чувствовала, что он сейчас смотрит ей в глаза:

– Я могу тебя запечатлеть. Ты будешь моим личным фамильяром, Выгоцкий уже ничего не сможет с этим сделать.

Кате показалось, что в комнате стало светлее. Она уже видела очертания мебели, туманный мазок зеркала на стене, серое окно… Там, снаружи, по-прежнему шел дождь, и Выгоцкий пока не мог к ним прорваться.

– И он оставит нас в покое? – Катя не поняла, откуда взялось это «нас».

– До конца – не оставит. Но запечатление – это абсолютный магический контракт, его не разорвать. Он тебя уже не заберет. И не навредит, я ему не позволю. А потом… – на мгновение Ростислав словно онемел, но потом совладал с собой, хоть слова и причиняли ему боль. – Потом мы с тобой свалим его, Кать. Чтобы не было ни штрих-кодов, ни гнилых гончих, ни прочей дряни.

– Я согласна, – выдохнула Катя. Зеркальная гладь пошла волнами, кто-то шел сюда и не мог пройти. – Помоги мне.

По комнате прошел ветер. Что-то толкнулось в зеркало изнутри, и рама налилась тревожным золотым светом. Защита пока еще работала, у Кати и Ростислава еще было время. Очень мало – но было.

Катю накрыло тишиной – такой глубокой и густой, что Катя испугалась, что оглохла. Ростислав взял ее за запястье, прикосновение отдалось ударом тока, и сердце на мгновение остановилось.

Сквозь тьму засверкали проблесковые огни. Полиция, скорая помощь, машины на дороге, смятые фантики. Катя лежала в мешке для трупов – сломанная марионетка, изувеченная, никому не нужная.

– Я, Ростислав Белецкий, запечатляю Екатерину Кравцову своим фамильяром. Клянусь защищать ее, пока жив.

Чья-то рука выплыла из темноты, дотронулась до воскового лба Кати. Провела пальцами, вычерчивая какой-то знак.

– Я, Екатерина Кравцова, – Катя готова была поклясться, что не говорила этого. Невидимая властная сила овладела ее языком, губами, глоткой, невидимая сила говорила за нее, – запечатляюсь фамильяром по доброй воле.

Боль в запястье была такой, словно Катя окунула руку в кипяток. Растаяло тело в мешке для трупов, утекли прочь полицейские машины – Катя вновь была в комнате, и ее запястье оплетала сверкающая алая лента. Такая же тянулась к руке Ростислава, и Катя поняла, что лента живая, что она сейчас проникает в их руки, втекает под кожу, неразрывно сшивая двоих в одно существо.

Потом боль стала такой, что Катя потеряла сознание – и очнулась, когда прямо над ней спросили:

– Гуревич, и давно ваши преподаватели спят со студентками, пока я их зову?

Катя открыла глаза. Прямо над ней, бесконечно высоко плавало лицо Выгоцкого – грубо слепленная маска ярости.

Катя встрепенулась: поняла, что в это время лежала головой на коленях сидящего на диванчике Ростислава, что в ярко освещенной комнате полно народу, что за спиной короля стоят гнилые гончие в человеческом обличье – и все они смотрят на нее и на Ростислава.

– Это запечатление, Илья Владимирович, – негромко сказал седой мужчина с лицом, похожим на потрескавшуюся деревянную маску. Казалось, ему больно было говорить в присутствии короля. – Теперь они мастер и фамильяр.

Катя села, беспомощно обернулась на Ростислава – тот медленно поднялся с дивана, и в его лице светло пульсировало торжество победы. И Выгоцкий наткнулся на бешеный взгляд, на сумасшедшую улыбку, на вскинутую руку, на запястье которой угасала алая нить.

Так они стояли, смотрели друг на друга, и в комнате стало тихо-тихо.

– Значит, мастер и фамильяр, – наконец, проговорил Выгоцкий. На Катю он не смотрел, она знала, что умрет сразу же, как только он переведет на нее взгляд. – Успели.

– Успели! – весело ответил Ростислав. Сейчас Катя чувствовала, что он едва держится на ногах и вот-вот упадет. И тогда король победит. – Вы что-то хотели, Илья Владимирович?

Выгоцкий шагнул к нему, встал вплотную. Катя видела правую руку короля – из обычной холеной мужской руки она медленно превращалась в трехпалую птичью лапу – черную, наполовину сгнившую, с выступающими из-под кожи костями.

Повеяло душным сладковатым запахом смерти. Катя почти увидела сверкающий металл стола для вскрытия, ледяной свет ламп, дорогу, которая закончилась и уже не начнется.

Улыбка распорола лицо короля, словно рана. Он поднял руку, скользнул когтем по скуле Ростислава и, обхватив его за плечи почти любовным жестом, медленно провел языком по царапине, слизнув выступившую кровь.

Катя зажала рот ладонью – от Выгоцкого повеяло смертью, раскрытой могилой. Он был… Катя понятия не имела, кем он был, откуда выполз в мир и что хотел, кроме власти – но Ростислав выхватил ее из этих лап.

– Дурак, – услышала она. – Учи теперь.

Выгоцкий выпустил Ростислава и быстрым шагом двинулся к двери – свита потянулась за ним.

Ростислав прошептал что-то неразборчивое и рухнул на пол.

***

На провинциальный город надвигалась гроза. Ветер завивал пылевые смерчики по асфальту, в окнах домов загорался свет. Тьма укутывала улицы и загоняла людей по квартирам.

Девушка в синем платье шла по дорожке мимо пятиэтажного дома. Ее с веселым гиканьем обогнала стайка мальчишек, чеканя мяч – дети с гомоном вбежали в подъезд, их крики звонким эхом отлетали от стен.

Они были последними, кто видел девушку живой.

Когда пропищало входящее сообщение, она остановилась, сунула руку в сумочку и вдруг подняла голову и посмотрела вперед, словно ее окликнули.

А потом все кончилось.

Утром у капитана Вадима Слепнева было достаточно информации, чтобы поехать за город, в частный колледж социальных инноваций.

Настроение было дрянным, он этого и не скрывал. Территория колледжа была окружена забором, не в меру борзый и шустрый охранник внимательно изучил удостоверение Вадима, чуть ли не на зуб попробовал, но пропускать отказался. Зато позвонил в ректорат, и через несколько минут к Вадиму вышли.

Борис Аркадьевич Гуревич, немолодой, но очень деятельный ректор, пожал Вадиму руку и заверил, что готов оказать любую помощь господину капитану. Мысленно ухмыльнувшись и вспомнив любимую присказку начальства «Капитан, капитан, никогда ты не будешь майором», Вадим подался за Гуревичем.

Суки. Суки и твари. Он отсюда видел, что дело безнадежное – на такие его всегда и бросали. Впрочем, что теперь на зеркало пенять, он когда-то сам попросил работу побольше и посложнее, чтобы не появляться дома, чтобы не думать и не вспоминать.

Так меньше болело. Так было пусть самую малость, но легче. В его положении – уже что-то.

А конкретно это убийство было еще и каким-то гнилым. Неправильным. От него так и веяло мутью.

– А ребята ваши, кто они? – поинтересовался Вадим. Утро было солнечным, и картинка, что открылась перед ним, была яркой, как кино. В большом просторном дворе перед колледжем и общежитием кипела жизнь – настоящая, светлая, такая, которой никогда не было и не могло быть у Вадима. Группа студентов делала зарядку, кто-то перебрасывался мячом, кто-то сидел на газоне за импровизированным пикником. Двое парней, один тощий и длинный, второй низенький и круглый, рассматривали карту звездного неба – рядом с ними две девицы стояли со стаканчиками кофе.