Она сидит на третьем ряду прямо возле окна. Его личный кошмар. И когда он успел выжить из ума?

«Очнись, мужик, ей только исполнилось восемнадцать! Она на десять лет тебя младше! Вы не можете быть вместе! Она твоя ученица!» Но эти мысли не отрезвляли, а заставляли его еще больше желать её. Запретный плод.

«Помоги мне, Господи, пережить этот учебный год!» — мысленно взмолился Дейв, продолжая объяснять тему урока.

Она неотрывно смотрит на него, даже не делая записи в этой своей фиолетовой тетрадке со стразами. Маленькая негодница, специально ждет, чтобы он сделал ей замечание, это как всегда выльется в словесную перепалку, и ему придется оставить её после уроков. Опять. Проводить с ней несколько часов наедине в пустом классе, зная, что в школе почти никого не осталось, и он может делать с ней все что захочет, было настоящим испытанием. И каждый раз он выдерживал его, как настоящий мужик. Или как настоящий придурок. Потому что буквально, как только она выходила из класса, посылая ему многозначительный взгляд, говорящий: «Чувак, ты сам не знаешь, от чего отказываешься», он пулей летел в мужской туалет и дрочил, вспоминая её приоткрытые губки и дерзкий язычок, посасывающий ручку, и очертания неприлично цветного лифчика, что проступал через белую блузку, расстегнутую на две пуговицы глубже дозволенного. Их взгляды встречаются, и она слегка приподнимает бровь, как бы говоря: «Прошло двадцать минут урока, а ты мне до сих пор не сделал замечание, что я не записываю?» Но он отводит взгляд, продолжая как ни в чем не бывало вести урок. Не сегодня, юная леди.

Как только он поворачивается к доске, чтобы начать решать пример, Кира украдкой смотрит на часы. Прошло больше половины урока, а он ей до сих пор ничего не сказал. Девушка переводит взгляд обратно на мужчину, поедая глазами его широкую спину. И эти руки. Белые и рельефные, с длинными пальцами. Кира закусила губу, представляя его аристократические пальцы внутри себя, чувствуя, как внизу живота знакомо потянуло. Прошло два с половиной месяца, с тех пор как она впервые увидела его. Дэвид Коулман был их новым преподавателем математического анализа, заменяющим вышедшую в декрет миссис Гудман. Высокий — шесть футов и два с половиной дюйма, стройный, черноволосый красавец. С тех пор ей не было покоя.

Конечно же, она была далеко не последняя, кто положил на него глаз. Это было какое-то сексуальное помешательство, буквально все её одноклассницы поставили себе цель соблазнить молодого преподавателя. А он был молод, всего на десять лет старше их всех. Первые пару недель, она слышала буквально от каждой, что та уже переспала с ним. Но какими бы они не были настойчивыми, Коулман оставался неприступен, как скала. Стали ходить слухи, будто он гей. Это сдуло примерно половину претенденток на его член. Кира же делала вид, что учитель её совсем не интересует, и, как только речь заходила о нём, а это было всегда, как только они собиралась с подружками после уроков, она демонстративно морщилась и издавала неприличные звуки, адресованные той, которая с энтузиазмом говорила о нём или его теле. Оставаясь же наедине с собой, Кира прокручивала в голове моменты предыдущего дня и всевозможные жизненные сценарии с интересным для нее сюжетом, который всегда кончался бурным сексом в разных местах.

Она была не дура и понимала, что он не станет рисковать карьерой и свободой за пару сладких сисек, поэтому не строила ему глазки и не одевалась еще более вызывающе, чем обычно. Урок калькулуса* стал самым желанным в её расписании, потому что только на уроке она могла смотреть на него, не отрываясь и не вызывая подозрений. До того памятного дня…

Калькулус стоял первым в тот день, а за день до этого ей исполнилось восемнадцать лет, которые она отметила у своего парня Фрэнка. Они так знатно напились у того дома, что на следующее утро она встала с жутким похмельем. Она даже подумывала прогулять уроки, но у неё и так было много проблем с предками, и она не хотела подливать масла в огонь. Пришлось идти. На уроке она пыталась не сойти с ума, потому что каждое слово мистера Коулмана кололо острой иглой ей в висок. В тот день он как с цепи сорвался: раздал всем контрольные работы и орал о том, как он чуть не умер, глядя на их решения. Затем он стал рандомно вызывать к доске и заставлял решать супертяжелый пример, который могли решить, возможно, только ребята, что ходили к нему на дополнительные занятия повышенного уровня, которые тот организовывал после уроков за свой счет. Кира туда не ходила; во-первых, там были одни задроты, во-вторых, у нее были дела поважнее, и в-третьих, она не хотела палиться.

Это был определенно не её день. Следующей и последней, кого он вызвал тогда, была именно она. Голова раскалывалась, а во рту был неприятный привкус. Ей хотелось, чтобы этот урок поскорее закончился, и она могла пойти и умыть лицо.

— Я не знаю, как это решать, мистер Коулман, — соврала она, болезненно трогая висок, молясь чтобы он просто влепил ей кол и оставил в покое.

— А ваши результаты теста говорят об обратном, — начал он, глядя прямо на неё. — Проверяя вашу работу, я увидел потенциал и подумал: мисс Джонсон определенно должна ходить на дополнительные уроки, чтобы раскрыть его в полной мере.

Кира посмотрела на учителя исподлобья, прищуриваясь. Лампы дневного света резали глаза, а издаваемый ими звук просто выводил из себя. Ничего себе, он считает, что у неё есть потенциал, который он хочет раскрыть. В любой другой день её нимфоманское воображение уже бы вовсю вырисовывало картины, как именно он раскрывает потенциал, но не сегодня. Сегодня ей хотелось, чтобы от нее уже отъебались и оставили в покое.

— Спасибо, мистер Коулман, — прохрипела она, — но конкретно сейчас я не могу выйти к доске.

— Интересно, почему? — ехидно спросил он, скрещивая руки на груди. При этом по его глазам Кира поняла, что он прекрасно видит её похмелье. Что, хочешь прямо в лоб?

— Я скажу, почему, — продолжал тот, не дождавшись ответа. — Вы попросту списали ответы, вот и все, мисс Джонсон, поэтому вы не можете его решить сейчас при всех.

Кира даже на секунду о головной боли забыла. По взгляду мистера Коулмана она поняла, что тот говорит на полном серьёзе.

— Да ладно тебе, чувак, — устало произнесла она, облокачиваясь на спинку стула. — Влепи мне кол и всё. Зачем сразу говорить, будто я списала?

— Что вы себе позволяете, мисс Джонсон! — произнес он, повышая голос, и при этом его взгляд стал таким колючим, какой она не раз замечала, когда его кто-то выводил из себя. В любой другой день этот взгляд бы заставил её кровь стыть в жилах, но не сегодня. Сегодня ей слишком херово, чтобы обращать внимание на такие мелочи.

— Нет, что вы себе позволяете? — Кира вскочила с места, хватаясь за край своей парты, чтобы не упасть. — Думаете, раз вы наш учитель, то имеете право орать на нас, когда у вас недотрах?

Все, кто был в классе, дружно открыли рты, ахая. При этом лицо Дэвида Коулмана стало таким белым, а белки глаз налились кровью, что в ту секунду ей стало по-настоящему страшно, но её уже было не остановить.

— Или унижать, вызывая к доске и спрашивая материал, который по уровню явно подходит только ученикам вашего этого продвинутого класса?! Вам это нравится, мистер Коулман? Унижать учеников?! Я скажу вам, почему не могу решить этот пример, окей? Потому что у меня такое страшное похмелье, что я даже на вас смотрю с трудом! И да, похмелье у меня по той причине, потому что я нажралась вчера на вечеринке по случаю своего дня рождения, чтобы хоть немного расслабится! — Кира тяжело дышала, глядя прямо на него.

— И когда вам говорят, что я не могу выйти сейчас к доске, то просто влепите кол и не лезьте в НЕ ВАШЕ СОБАЧЬЕ ДЕЛО! — она сорвалась на крик, чувствуя, как к глазам поступают горячие слезы. Её затылок горел, а коленки дрожали. В классе наступила гробовая тишина, и ей казалось, что она слышала биение своего сердца.