Возможно, Тир прав, и от такого вполне можно сойти с ума.

Когда у Миты совсем не осталось сил, она улеглась на землю и уронила морду на лапы. Лик для надежности сделал небольшой круг, проверяя, что посторонних не появилось – мало ли кому из клана взбредет в голову нарушить правила и пробраться на равнину, – а потом вернулся к травнице.

– У нее уже глаза слипаются, – заметил Тир. Он опустился другу на загривок и теперь наблюдал за волчицей. – Как ты хочешь заставить ее обернуться?

– Если она захочет, обернется. Слышишь, Митьяна?

От его голоса она нехотя приоткрыла глаза.

– Я не понимаю, как.

– Сейчас тебе достаточно одного желания. Представь, что твое тело меняется и становится человеческим.

– Представить?..

Мита наморщила нос и затихла. Лик почувствовал, что когти Тира вцепились ему в загривок.

– Ты чего разнервничался? – шикнул он на ворона.

– Ничего, – отозвался он ровно. – За девочку переживаю – безболезненно ведь все равно не выйдет…

Мита громко охнула и скорчилась на земле.

– А по-другому никак? – жалобно отозвалась она.

– Никак, – отрезал Лик. – Если хочешь обратиться, придется потерпеть.

Травница потрясла головой и зажмурилась, а затем съежилась. Из ее глотки вырвался сдавленный стон. Тир прикрыл глаза крылом, а вот Лик наблюдал за превращением со всем вниманием: голова ее стала меньше, а волосы отросли до самых ягодиц; пальцы удлиннились и теперь цеплялись за землю, шерсть постепенно исчезла, словно втянулась под кожу, обнажая руки, ноги и спину. Когда вместо серой волчицы на земле оказалось хрупкое девичье тело, Лик невольно выдохнул и спихнул Тира с плеча. Ворон обиженно каркнул.

– Что ж, самую главную задачу мы выполнили – вернули ее в человеческое тело, – подытожил волк, не сводя взгляда с голых плеч, по которым рассыпались распущенные волосы. Мита в ответ на его слова коротко вздохнула, но глаз не открыла.

Всевидящая, какой же хрупкой и беззащитной она выглядела.

– Кажется, она совсем вымоталась и уснула, – заметил Тир. – Ну что, отнесешь ее в деревню?

– Думаю, выбора у меня нет.

Цена за золотник весу:

Изумруд – от 4-5 до 20 золотых (чистота, цвет, огранка)

Жемчуга – от 12 серебрянных до 24 золотых (форма, цвет)

Гранат – от 4 серебряных до 10 золотых (чистота, цвет, огранка)

Диамант – от 100 до 500 золотых (прозрачность, огранка)

Скварец – от 2-3 серебряных до 10-15 золотых (происхождение, чистота, цвет, огранка).

Выдержка из нормы цен, заданной торговой гильдией Калсанганского удела

Х514 год, 11 день месяца Зреяния

Открывая глаза, Митьяна подумала, что в последнее время слишком часто теряет сознание. И просыпается потом либо не там, где следовало, либо с какой-нибудь другой неожиданностью наготове. Сейчас ничего не изменилось: она обнаружила себя в траве, судя по росшим перед ней кустам – на заднем дворе собственного дома.

В одиночестве. Завернутую в колючую шерстяную ткань. И без одежды.

Мита пошевелила руками и едва не завыла: боль растеклась по всему телу, от нее сводило мышцы. Травница осторожно села, плотнее кутаясь в свое покрывало. Солнце уже почти поднялось, и в деревне начиналась бурная утренняя жизнь: возня гусей на лужайке рядом с домом старосты, блеяние коз и кудахтанье кур, перебранка Нита и молочницы Риваны, женские разговоры в походах к ручью за водой. Мита зажмурилась и приложила пальцы к вискам. Она думала, что хороший слух и нюх присущи только волчьей ипостаси, но теперь она, будучи человеком, продолжала слышать то, чего обычные люди слышать не должны.

Интересно, как давно она в деревне? И кто ее сюда принес? Неужели Лик?

«Откуда бы он знал, где я живу… – Мита с трудом поднялась на ноги и зашагала к задней двери в стряпущую. – Хотя, глупый вопрос. Наверняка нашел наш дом по запаху».

В голову лезли всяческие вопросы, но думать о них травнице не хотелось. Самочувствие у нее было отвратительное: все тело ныло и ломило так, что перетруженные мышцы после работы на огороде у деда Казира казались мелочью. С трудом удерживая на плечах покрывало, она переступила порог и уже была готова без сил рухнуть на полати отца. Добраться до своего чердака казалось ей подвигом.

– Соберись, – вслух одернула она себя. – Вся одежда там…

Сердце у нее ухнуло в пятки, когда она поняла, что наверху сейчас полнейший бардак. Проснувшись волком, Мита в испуге металась по всему чердаку, роняя травы, корзины, плошки, целые полки, и одним богам известно, в каком он сейчас состоянии. Заглядывать туда было страшно. Думать о том, как все исправлять и как говорить о случившемся отцу – еще страшнее.

Стук в дверь заставил травницу подскочить на месте.

– Митка! – послышался голос деда Казира. – Ты дома?

Руки у нее затряслись, и она в панике заметалась по стряпущей – настолько, насколько позволяло ее обессиленное тело. Отзываться было нельзя – она в таком виде никому в здравом уме не покажется. Молчать тоже не хорошо – дед Казир заволнуется еще, начнет ее искать. Когда Мита пыталась найти какую-нибудь одежду рядом с печью, стук раздался вновь.

– Митка!

– Я дома! – Травница постаралась отозваться как можно громче, но голос ее подвел, и конец слова потерялся.

– Случилось чегой у тебя? – поинтересовался сосед.

– Все хорошо. Я сейчас. – На глаза ей попалась кадка с грязным бельем, поверх который лежало платье, на днях данное Зерой. Наскоро накинув его, она проковыляла к двери. – Открываю.

Дед Казир стоял на крыльце и поглаживал бороду. Когда дверь открылась, явив его взору травницу, он застыл на мгновение, а потом улыбнулся.

– Ты что, спала? Солнце давненько всталоть. Не помню такого, чтобы ты так поздно поднималась на ноги.

– Устала вчера, допоздна засиделась, – нашлась с ответом Мита. – Ты что-то хотел, деда Казир?

– Только удостовериться, что с тобой все хорошо. Этой ночью Лаба у Нита расшумелась. Подумали, может, пробрался кто, ворует аль чего… Ты что, не слышала?

– Слышала.

– Ничего не пропало?

– Нет.

– Хорошо… – Казир погладил бороду и повторил: – Хорошо… Нит говорит, Лаба так только на хищников заливается. Говорит, учуяла кого-то. Так а я ему – ну какой хищник. Волколюды сюда не сунутся и других хищников не пустят. Да и мало ли что могло этой старой псине померещиться.

– И правда, – натянуто улыбнулась Мита. – Может, и ошиблась. Она мне всех кур перебудила.

– Точно хорошо все?

– Я в порядке. Сами-то как?

Казир закряхтел и махнул рукой.

– А, нормально. Зерка спит еще, умаялась за вчера. Прибирала сараюху, покамест Гидер лошадку взял. Вернется ж сегодня, обещал.

– Да… – Улыбка застыла у Миты на губах. – Обещал. Пойду я, деда Казир. Мне бы в доме к его приезду прибраться.

– Конечно, Митка. Конечно…

***

Залезть на чердак стоило Мите огромных трудов. И от увиденного ей захотелось расплакаться.

Наверху царил тот самый страшный погром, который травница боялась себе представить. Весь пол был устлан обломками коробов и травяной трухой, где-то попадали плошки и банки со сборами и настоями. Часть из них разбилась, и запахи все еще стояли в воздухе, хотя большинство выветрилось – всю ночь окно было открыто. Ее самодельная постель была смята, солома разбросана по полу вперемешку с обрывками тканей. Мита по нескольким кусочкам признала свою сонную рубашку, вышитую еще ее родной матерью – самое теплое о ней напоминание. Видимо, во время смены ипостаси одежду надевать не стоит. Травница отрешенно подумала, что придется ей теперь спать голой, а иначе одежды не напасешься.

Вид царившего вокруг беспорядка вгонял ее в уныние. Она опустилась на колени и сидела так несколько долгих минут, бесцельно водя руками по полу. По щекам ее текли слезы, высвобождая наружу все страхи, все смятение, горечь, отчаяние, которые до сего момента отсиживались где-то в глубине, куда их загнал Лик. Да, ночь получилась слишком насыщенная, чтобы думать о своих переживаниях. Теперь, оставшись наедине с собой, она была вольна делать что угодно, а потому разрыдалась, спрятав лицо в ладонях.