Москва была в ожидании торжественных событий. И вот пришли они: коронование и миропомазание Лжедмитрия по старинному чину. Шло торжество в Благовещенском соборе. Священнодействовал «патриарх» Игнатий. Ему помогал протопоп Терентий. Да и другие архиереи прикоснулись к обряду. И всё бы шло хорошо, если бы после торжественной части в русском обычае не появился на амвоне собора латинский патер-иезуит Николай Черниковский. Он начал читать на непонятном россиянам языке то ли обращение к царю, то ли приветствие.

Изумлению и гневу православных не было предела. Они сочли осквернённым собор и стали покидать его. Но только что венчанный на российское царство Лжедмитрий не замечал кощунства над русской святыней и того, что верующие покидают храм во время коронования. Не хотели ничего замечать и «патриарх» Игнатий и протопоп Терентий. Он сразу же после Николая Черниковского произнёс верноподданническую речь.

— Благословен Бог, который освятил тебя в утробе матери, сохранил своею невидимою силою от всех твоих врагов, устроил тебя на царском престоле и венчал твою голову славою и честью, — протопоп Терентий читал, искренне веря, что пред ним святой страдалец за отцов трон. — Государь наш небесный, милостив есть, отврати слух твой от тех, которые говорят тебе неправду. Мы же никогда не сотворили зла твоей царской милости и власти и не сотворим вовеки... Во имя Отца и Сына...

— Аминь! — утвердил Лжедмитрий.

— Аллилуия! — вознёс Терентий.

«Лжецы и проныры, — возмутился самозванец. — Все вы лжёте тяжко и нелепо, все желаете мне худа. И храм покидаете да не обернётесь, — стал ругать в сей миг Лжедмитрий, видя, как прихожане покидают собор. Ему хотелось остановить москвитян силой, крикнуть им гневно: «Эй вы, вернитесь!» Но он молчал и продолжал слушать клеврета.

— Мы только молим всещедрого Владыку Господа Бога о твоём многолетнем здравии... — продолжал Терентий. А спустя год протопоп будет слать на голову своего миропомазанника анафему, считая его исчадьем ада и сыном дьявола.

Характер протопопа Терентия был в сию пору шатким и переменчивым. Он мыслил и действовал так, как сие было нужно тем, кто стоял над ним. Да похоже, и некогда было ему что-то делать по своему разумению, потому что едва успевал выполнять волю других.

Сразу же, после венчания Лжедмитрия, протопоп Терентий исполнил заочный обряд возведения в святительский сан митрополита архимандрита Филарета Романова. Лжедмитрий исполнил начертания пророческого сна. Он повелел престарелому митрополиту Ростовскому Кириллу Завидову отойти на покой в Троице-Сергиеву лавру, где он прежде был архимандритом, а Филарета из Тайнинского, где он пребывал несколько дней, отправил в Ростов Великий.

И многим казалось, что царь живёт только заботами об укреплении русской церкви, печётся о её почёте и процветании. Но это был иезуитский обман поверившего Лжедмитрию народа.

Гермоген, с помощью своего добровольного служителя Сильвестра, день за днём узнавал всё новые измены царя-самозванца русской православной церкви и державе.

Папа Римский Павел V за каких-то три месяца прислал Лжедмитрию три письма-наставления и просил неустанно заботиться всеми мерами о насаждении в России католической веры.

Папский нунций в Польше, Клавдий Рангони, приветствуя нового царя в день венчания, послал ему в подарок крест, чётки и латинскую Библию. Он напоминал, что пора выполнять обещание и позаботиться о соединении двух вер, об унии. Советовал действовать неоплошно, и мудро, и бережно. А в помощь прислал ещё несколько иезуитов. Лжедмитрий не отказывался исполнять обещание, а в ответном послании Рангони просил его прислать побольше книг латинской веры и чтобы были они на славянском языке. Ещё просил слать пастырей-католиков, знающих русскую речь.

Лжедмитрий всячески ослаблял привязанность русских к церкви, сам показывал пренебрежение к Церковным уставам и обычаям, не читал утренних и вечерних молитв, во всём образе жизни следовал иноземцам католической веры. Он не крестился перед иконами, не велел кропить святою водой свою пищу, садился за трапезу без молитвы. Он ел говядину в Великий пост. Наконец, он разрешил полякам, литовцам и венграм ходить по храмам во время богослужения с саблями.

Россияне недолго терпели молча надругание над их святой верой. Они заговорили, они стали пренебрегать порядками, которые заводил царь, начались стычки с поляками и другими иноземцами. И каждое новое ущемление православной веры вызывало более сильный взрыв негодования московитов, всех россиян.

Лжедмитрию всё чаще стали доносить о непокорности русского народа. И это ему не понравилось. Он решил прибегнуть к первым жестоким мерам. И когда шиши донесли ему, что надруганием над православной верой возмущены многие стрельцы, охраняющие Кремль, он приказал схватить семерых «зачинщиков». Он придумал им жестокую казнь и уничтожил руками своих же товарищей.

Собрав в кремлёвский дворец многих преданных стрельцов с сотником Микулиным во главе, он повелел привести обречённых и сказал собравшимся воинам:

— Вот изменники. Они черно хулят всё, что сделал царь. Они и царя вашего поносят, и вас за то, что верно служите России и государю. Делайте с ними что хотите, если верите мне.

Голова Микулин, имея прежде тайный приказ умертвить супротивников царёвых действий, выхватил саблю и крикнул:

— Рубите их, сатанинских слуг, во имя чести России!

И стрельцы налетели на своих безоружных товарищей, порубили их да, сложив в рогожи, погрузили на телеги и увезли на свалку, на съедение одичавшим псам.

Жестокие игры самозванца сделали своё дело: гнев в народе накапливался — горе о порубленных стрельцах туда же влилось. И ждали москвитяне своего часа, дабы излить гнев. Да он уже близок был, тот час.

Лжедмитрий считал, что сидит на российском престоле крепко. Было же много льстецов среди придворных, которые утверждали, что его трон незыблем. А в чине первых льстецов состояли Богдан Бельский и князь Василий Рубец-Мосальский.

— Тебе, государь-батюшка, пора думать о супружестве. В державе мир и покой, самое время за свадебку да за пир, — пел соловьём Бельский.

Князь Рубец-Мосальский ублажил Лжедмитрия иным способом. Он пригласил его в свои палаты на подворье, что стояло в Белом городе на берегу Неглинки и отдал в его руки Ксению Годунову.

Потом Лжедмитрий благодарил Василия:

— Спасибо, княже. Её тело словно из сливок, а брови — сошлись. — Так оценил повелитель красоту Ксении, которая была прекрасна не только телом, лицом, но и душою. Она могла быть ласковой и нежной, она покоряла умом, и разговаривать с ней было приятно, потому что она подкупала умением сказать человеку самое важное и интересное. Но судьба обошла её радостями, ей не повезло в любви, в супружестве. Жених её, шведский принц, умер за несколько дней до венчания. Гермоген как-то посетовал князю Василию Шуйскому:

— Скорблю и жалею Ксению, гибнет в пасти латинянина прекрасная душа, любимая твоим племянником Мишей. — Гермоген об этом говорил уверенно, потому что знал о любви князя Михаила Скопина-Шуйского и дочери Бориса Годунова.

Митрополит перебрался из Донского монастыря на подворье князей Шуйских. И вместе они горевали над тем, что происходило в России. О Ксении Годуновой они снова вспомнили уже в ноябре, когда как-то вечером Гермоген вернулся из Сената.

— Самозванец готовится к свадьбе, — сказал митрополит князю за вечерней трапезой. — А вот будет ли венчание, не ведаю.

— На Ксении Годуновой? Сие не огрех? — спросил князь.

— Ан нет, Ксения не разделит с ним его позор. Мшеломец зовёт Марину Мнишек, с которой успел обручиться. Послы с Афанасием Власьевым уже в Кракове и просят короля Жигимонда о согласии на брак. Мшеломец связан по рукам и ногам с Мнишеками, ему надо платить долги, нажитые им в Сомборе, надо ублажить невесту, и он растаскивает русские сокровища, шлёт в Сомбор диаманты, жемчуга, золото, серебро. Он крадёт из соборов святыни и реликвии. Господи, накажи сего вора, который тащит всё без стеснения. Он выкрал даже слона золотого, с золотой же башней на спине. — Гермоген не мог знать всего, но и то, что знал, заставляло его страдать и гневаться, печалиться и думать, как спасти русскую казну, святые реликвии и всё, что составляло достояние россиян.