— Да не может быть на Руси патриарха, который не избран всеблагим промыслом Божиим и всей православной церковью России. Гермоген отец церкви. И вы должны сие помнить и сказать о том вашему «государю», ежели они истинный Рюрикович.

Среди вельмож раздался ропот, возгласы возмущения. Князь Черкасский крикнул:

— Фёдор, разве ты не видишь, что перед тобой истинный Дмитрий?!

Лжедмитрий побледнел. Он не ожидал подобного непокорства со стороны Филарета. Ведь именно с его помощью он думал заслужить уважение россиян: он возвысил опального архиерея. Но, уразумев, что ошибся в своих расчётах и надеждах, пришёл в ярость.

— Ты сгниёшь в яме за непокорство! — хрипло крикнул Лжедмитрий. — Россия моя, и я законный властелин всего в ней живого!

— Души тебе не подвластны! — ответил Филарет.

— Изыди с глаз, упартый! — снова прохрипел Лжедмитрий.

К Филарету подошёл думный дьяк Васька Юрьев, взял его под руку и увёл из залы.

И снова потянулись долгие часы тяжёлых размышлений. Филарет вспомнил слова Катерины: «Быть тебе патриархом всея Руси, когда пройдёшь свой тернистый путь до конца». «Как толковать сии слова? Где их глубинный смысл? Может быть, назначение на мнимое патриаршество тоже часть того тернистого пути?» — спрашивал себя митрополит. Поиски ответа были мучительными. Филарет обратился за помощью и милостью к Богу.

— Господи, милости Твоей полна земля! Научи меня уставам Твоим. Прежде страдания Твоего я заблуждал, а ныне слово Твоё ищу, законом твоим утешусь...

Ночная беседа с Творцом небесным открыли Филарету глаза на грядущее. Когда же он забылся в коротком предутреннем сне, то явилась к нему провидица Катерина и сказала: «Служи России как служил». Филарет же спросил: «Не осудят ли меня россияне?» — «Осудят, коль дрогнешь на своём тернистом пути. Он у тебя ещё долгий», — ответила Катерина и пропала.

И тогда Филарет понял, что надо идти тем путём, каким ведёт его Судьба. Если принудят, он примет ложное назначение, но не для того, чтобы служить врагам России, а чтобы бороться с ними в смутное для державы время. За утренней молитвой он окончательно понял, что выхода у него нет, разве что лишить себя живота. И принял веление Судьбы как должное.

И когда утром пришёл к нему Васька Юрьев, дабы ещё раз попытаться склонить Филарета принять назначение, митрополит коротко сказал:

— Я отдаюсь на волю Всевышнего.

И наступил час обряда. Где-то нашлись патриаршие одежды, и Филарета облачили в них, ему подали знаки отличия и после короткого богослужения и крестного хода вокруг храма, после торжественного обеда у Лжедмитрия Филарета отвели в его покой и вновь поставили к нему стражу. Филарет не искал сему объяснения, его даже устраивала поднадзорная жизнь.

К вечеру того же осеннего дня Васька Юрьев принёс в покой Филарета черновую грамоту и велел самолично переписать и за подписью «митрополита Ростовского и наречённого патриарха Московского и всея Руси» разослать её в епархии. Но пока в «тушинском царстве» была одна епархия — Суздальская, которая признала над собой власть самозванца. Филарет переписал сию грамоту и подпись к ней свою приложил. Она сыграла свою роль в пользу самозванца. И вскоре в Тушине собрались иерархи не только из Суздаля, но и из других городов, из других епархий. Их было немного, недовольных строгостями Гермогена. Филарет терпел «перелётов» с трудом. Потому как бывшего Казанского митрополита всегда уважал, помня его противостояние Борису Годунову. Дружбы между Гермогеном и Фёдором Романовым в ту пору не было. И теперь новоиспечённый «патриарх» представлял себе, что о нём думал Гермоген, узнавший о его возвеличении. И Филарет начинал ненавидеть себя за слабодушие, за то, что позволил сотворить святотатство. Одно утешало: он не мнил себя патриархом, тем более всея Руси, он считал себя пленником Лжедмитрия, поляков и иезуитов.

Так оно и было. Даже сам Лжедмитрий следил за каждым его шагом. Он же велел окружить его стражей. Тайные и явные шиши не спускали с него глаз, подслушивали каждое им сказанное слово, запоминали все встречи, кои доводились у Филарета, и доносили о них Ваське Юрьеву. А Юрьев докладывал о движении Филарета в первую очередь не Лжедмитрию, а Яну Сапеге и Рожинскому. Они же и определили судьбу Филарета после падения Тушина.

Гермоген заболел душой, как узнал о разорении Ростова Великого. Печалился и за Филарета. Да вскоре же и во гнев пришёл. Накануне праздника зимней Казанской Богородицы вернулся из Тушина митрополит Пафнутий и рассказал Гермогену о том, как Филарет переметнулся в стан самозванца. А тут пришли новые вести от Луки Паули.

— Владыко святейший, ноне на Руси появился лжепатриарх рядом с Лжедмитрием. Вот и грамота с его именем, — передавая Гермогену бумагу, рассказывал Паули.

— Анафему им и отлучение от церкви, и мшеломцу и вору! — в гневе крикнул Гермоген. И повелел собрать московских архиереев в Успенском соборе. — Да осудим по совести Филарета.

На другой день архиереи собрались.

— Было на Руси так, что волею Всевышнего и Вселенского собора, — начал свою речь патриарх, — православной церковью управлял один первосвятитель. Ноне появилось два: аз и паки Ростовский митрополит Филарет, возведённый в патриархи «тушинским вором». Потому и собрал вас, архиереи, дабы оценить сей студный случай. Говорите, братья, о своих душевных движениях.

Гермоген замолчал и ждал ответа клира. Но никто не отважился сказать первое слово. Мудрый патриарх понимал состояние иерархов. Они были в смятении, в какой пребывала вся столичная знать. И причин смятения было несколько. Но самая опасная, убивающая веру в незыблемость русской церкви и государства, исходила из Тушина. Пугало москвитян не то, что там властвовал самозванец, переманивший в свой стан пол-Москвы, но прежде всего угроза иноземного порабощения православной церкви иезуитами. Они уже властвовали на большой территории. Польские и литовские насильники расчистили им простор. Захватив Ростов Великий, они двинулись вглубь России, осадили Ярославль, Кострому, Романов. Гетманы Ян Сапега и Лисовский решили отдать под католический монастырь Троице-Сергиеву лавру, привели под её стены тридцать тысяч войска и осадили. А в лавре всего-то защитников нашлось немногим более двух тысяч трёхсот человек. Да и не воинов, а монахов, мужиков из окрестных деревень. Каково было российским иерархам знать, что самая дорогая святыня Руси скоро окажется в руках грязных еретиков. И лелеяли архиереи надежду, что, может быть, Филарет Романов своей властью образумит Яна Сапегу и Лисовского, повлияет на Лжедмитрия «по-родственному». Ой, как трудно было упрекнуть Филарета за то, что принял сан «патриарха».

Но, понимая состояние архиереев, Гермоген спрашивал, кто поймёт его положение. Если бы он переживал только за себя, а не за всю Россию. И не без причин. Кроме поляков и римлян посягали на земли России шведы. Василий Щелкалов сорвал мирные переговоры с ними. И теперь Швеция решила покорить порубежные города Псков и Новгород. Карл IX пока ещё обещал помощь русским в борьбе против поляков, но за это требовал отдать ему крепости Орешек и Кексгольм.

По совету патриарха царь Василий вновь проявил милость к Михаилу Скопину-Шуйскому и послал его воеводою в Новгород — да наказал построить оборону города и собрать войско. И Псков поручил досматривать. Ещё велел добиться от шведов честного участия в судьбе России. Позже так и будет, когда любимец Гермогена князь Михаил подружится с благородным шведским главнокомандующим графом Яковом Делагарди. Но сие будет потом, а пока шведы искали ключи к русскому северо-западу.

Да всё бы ничего, выстояли бы перед этими бедами россияне, считал патриарх, если бы не пришли страх и растерянность к самому царю Василию Шуйскому. Они убили в нём всякую жажду дел, сковали разум, сердце, руки. Как ни пытался патриарх увещевать царя, укрепить его дух, сие Гермогену не удавалось. Воля Шуйского слабела с каждым днём — и с каждым днём росло сонмище его врагов.