Прочитав письмо папы Римского, князь Василий Шуйский сурово спросил собравшихся:

— Доколе же нам терпеть предательство земли Русской?

И все в один голос потребовали:

— Говори, княже Василий, что делать? Мы за тобою — на дыбу и на костёр.

— Зову думать вместе, — объявил князь Василий. — Я нашёл верную дорогу, по какой начать движение. Поделитесь своим, а там всё и совьём в единое.

В этот же поздний вечерний час на подворье Шуйских пробрался известным только ему ходом молодой князь Михаил Скопин-Шуйский и принёс дядюшке весть, которая в одночасье изменила погоду в Российской державе.

Оказавшись на подворье своего дядюшки, князь Михаил не ринулся в княжеские палаты, а затаился на конюшне, дождался, когда кто-то из холопов появился на дворе, спросил, нет ли в палатах чужих, а как узнал, что у князя Василия много гостей, спрятался и стал ждать, пока все не разошлись.

Князь Василий встретил племянника в трапезной, где только что были гости. Позвал к столу:

— Голоден, поди. Садись, ешь, у нас вся ночь впереди для беседы.

— Благодарствую, дядюшка, ан не до брашна. Не знаю, с чего и начать. Страдаю за души приговорённых к смерти. — Михаил всё-таки подошёл к столу, налил в кубок вина, выпил одним духом, взял кусок хлеба и говядины, сказал: — Уведи куда поглуше, дядя. И стенам нельзя доверить то, что принёс.

Князь Василий и сам любил разговаривать о тайных делах в глухих каморах или на открытых местах, дабы никто не подслушал. И он повёл племянника в подвал. Они взяли свечу, спустились по каменной лестнице, миновали несколько кладовых, потом короткий коридор, дверь в который дядюшка запер за собой, и вошли в небольшую камору, где не было никаких отдушин. Только рубленые дубовые стены да тайный лаз в полу.

Осветив все углы, князь Василий зажёг лампаду перед образом Спаса Нерукотворного, перекрестился на образ и сказал:

— Тут и поговорим без чужих ушей. — Сел к столу, поставил на него свечу в медном подсвечнике. — Ну, выкладывай.

Михаил ещё доедал хлеб и мясо, но быстро управился и опустился на скамью рядом с дядей.

— От самозваного я ушёл, дядюшка. И больше к нему не вернусь, потому как нужды не вижу. А сказать должен вот что: стал я тайным свидетелем разговора князя-поляка Константина Вишневецкого с самозваным. Вишневецкий приехал из Польши три дня назад. Вечером его позвал к себе самозваный и говорит... — Михаил глубоко вздохнул, словно бросался в холодную воду, повторил: — И говорит: пора мне промышлять в своём деле, чтобы государство своё утвердить и веру костёла римского распространить. А начну с того, что побью всех именитых бояр, а если не побить их, то мне самому быть от них убиту. Расправлюсь я с ними скоро. И мастера назначены, коим будет поручено исполнение моей воли...

— Мишенька, сынок мой, да правда ли сие кощунство над Русью? — с испугом спросил князь Василий.

— Крест целую, дядюшка. Слово в слово передаю услышанное. И было дале вот что: когда князь Вишневецкий сказал, что за бояр русские встанут всей землёй, то самозваный ответил: «У меня всё обдумано. Я велел вывезти за город много новых пушек ради испытаний и военной потехи. И дал наказ, чтобы в следующее воскресенье, сие будет восемнадцатого мая, выехали под Нижние Котлы все поляки и литовцы в полном вооружении. Да сотня стрельцов Микулина-головы. А сам я выеду туда со всеми боярами, князьями и дворянами с архиереями — тож кои будут без зброи. И как только начнут стрелять огненным боем из пушек, сей же час воины ударят по московитам, перебьют их. Мой секретарь Ян Бунинский уже составил реестр, кому и кого из бояр лишить живота».

— А что Вишневецкий? — спросил Василий шёпотом.

— Князь Константин воспротивился сему. Да токмо по той причине, что не усмотрел действий русских приближённых царя, и сказал ему о сём: «Ты, государь, и свои руки приложи к экзекуции, своих людей пошли снимать боярские головы». — «О князь, не горюй, — ответил самозваный. — Мои люди в стороне не останутся. Я одену их в немецкие кафтаны, и поведут их славные воеводы, князья Мосальский и Скопин, а ещё сотник Микулин. То-то будет гульбище», — закончил самозваный. — Михаил вытер рукавом кафтана пот с лица.

— Господи Всевышний, почему не покараешь Иуду? Услышь глас истинных детей твоих, сожги изменников в геенне огненной! — истово помолился Шуйский и снова потребовал: — Говори, сын мой!

— Дале всё было просто: самозваный похвалялся прежними своими смелыми действиями, имевшими успех, а Вишневецкий потребовал ответа на свой вопрос: а что же будет в тот день в Москве? И самозваный сказал, что, после того как побьют знатных бояр, князей и дворян, он лишит голов всех детей боярских, сотников и стрельцов, торговых и ремесленных людишек, кои встанут за них. «А совершив очищение, — сказал самозваный, — я тотчас повелю ставить римские костёлы, в церквах же русских петь не велю — и совершу всё, на чём присягал папе, и кардиналам, и арцибискупам, и бискупам, и как написал под клятвою в записи своей воеводе сандомирскому». — Михаил замолчал, а после долгой паузы добавил: — С тем я и ушёл от самозваного, потому как за себя испугался, саблей уже играл.

— И хорошо сделал, что ушёл, — заметил Василий.

Дядя и племянник минуту-другую посидели молча. Потом князь Василий опустился на колени перед образом Спаса и стал молиться:

— Господи Всевышний, дай мне сил, дабы извести ехидну-василиска с земли Русской и корни его, где есть, уничтожить. Господи, не казни меня ране супостата, дай послужить обманутой России.

И князь Михаил не засиделся за столом в сей клятвенный миг, но опустился рядом с князем Василием, стал креститься и склонил голову перед образом, прошептал: «Боже, спаси и сохрани нас!»

Таинственное моление двух истинно русских людей несло тот высокий божественный смысл, какой во все времена предшествовал подвигу россиян. Теперь они не выпустят из рук меч, пока не исполнят клятвы. И никто из них не пощадит жизни ради очищения России от скверны, порождённой самозванством, от иноземцев, нахлынувших на Русь за лёгкой добычей. «Господи Всевышний, не дай мне свернуть с пути, казни меня, ежели я пошатнусь», — продолжал князь Василий. «Боже, спаси и сохрани нас», — повторял князь Михаил.

Потом оба князя дружно встали и молча, сознавая ответственность своих шагов, покинули камору и подвал. Дел у них было невпроворот, а до набатного звона колоколов над Москвой, над Россией оставалось семь дней — седмица, накалённая добела.

Князь Василий Шуйский никогда не считал себя героем, он даже иногда был робок. Но дважды его приговаривали к смерти, как главу заговорщиков, он прошёл через испытания, знал, что такое пытка, однако же, готов был ко всему в третий раз. Да верил, что быть ему победителем в борьбе за святое дело народной свободы, во благо матушки России.

В прежних-то заговорах он искал себе корысти: то Бориса Годунова хотел затоптать ногами, то вот совсем недавно, всего год назад, думал самозваного опередить и, после того как был убит царь Фёдор Годунов, захватить опустевший Мономахов трон. Да не удалось, потому что не нашёл пособников своему дерзкому, но не бескорыстному замыслу.

Теперь корысти в действиях Шуйского не проявлялось. Его побуждал долг. Князь Василий Шуйский не склонил головы перед Лжедмитрием, как это сделал боярин первой величины князь Фёдор Мстиславский. Шуйский весь прошедший год супротивничал самозванцу. И теперь решился на заговор, дабы свергнуть Лжедмитрия с престола ради спасения сотен, а может, тысяч лучших людей всей державы, не присягнувших самозваному царю, но оставшихся верными сынами России.

Время подхлёстывало. И каждый потерянный день грозил порухой задуманному. Да не быть бы Василию Шуйскому уважаемым среди торгового и ремесленного люда, не получил бы он среди этих москвитян уважаемого звания князь Шубник, если бы не владел талантом выигрывать большие торговые сделки да плести хитроумные действа.