Итак, после того, как все эти три чина и устроения монашеского жития, их свойства и происходящая от них польза перед твоим боголюбием представлены кратчайшим моим и скудоумным словом, я, зная твою сильную ко мне по Богу любовь и верную дружбу, хочу и о себе, и о нашем бедном житии хотя бы кратчайшим моим словом известить, даже если ты и знаешь об этом.
Да знает твое Боголюбие, что когда вышел я из мира с неизреченной ревностью—что тебе самому небезызвестно — к тому, чтобы в монашестве усердно служить Богу (Бог знает, отец, я не лгу), то не сподобился в юности моей и в начале моего монашества даже и следа видеть чьего-либо здравого и правого рассуждения, совета и учения, согласного с учением святых отцов, о том, с какого чина мне, новоначальному и неискусному, начать свое бедное монашество и с каким образом мыслей.
Ибо, когда я вначале вступил в один пустынный монастырь, где и начало монашеского образа по неизреченному благоутробию Божию удостоился получить, то не сподобился увидеть или уразуметь хоть какой-нибудь след чьего-либо здравого наставления о том, что такое послушание, и в какой силе и с каким разумом оно совершается, и какую сокровенную пользу в себе имеет и послушнику приносит. Потому что ни сам игумен, ни мой восприемник и старец никакого наставления мне об этом не преподали, ибо они постригли меня без всякого подобающего новоначальным искуса, состоящего в отсечении своей воли и рассуждения, и оставили меня жить без всякого духовного руководства. Ибо восприемный мой отец после моего пострижения одну лишь неделю прожил в обители и ушел из нее (куда — неведомо мне и до сих пор), сказав мне только следующее: «Брат, ты грамотный, как тебя Бог научит, так и живи».
Итак, оставшись никем не руководимый, как овца без пастыря, я начал скитаться повсюду, ища, где обрести для души своей пользу, покой и руководство, и не обретал до тех пор, пока не достиг тихого и небурного пристанища Святой Горы в надежде хотя бы там получить для души своей некую отраду. Но и там, когда я туда пришел, мало оказалось братьев из нашего российского народа, к тому же знающих Святое Писание, то есть грамотных.
Итак, желаемого руководства для души моей не сподобившись получить, сидел я в одной келии в мнимом уединении некоторое время и, положившись на Божий Промысл о бедной моей душе, начал читать понемногу отеческие книги, беря их у своих по Богу благодетелей, в сербской и болгарской обителях, и читал внимательно.
Тогда, поскольку Господь вразумил меня, слепого, я словно в зеркале увидел, как и каким образом подобало бы мне бедное мое монашество начинать, и уразумел, сколь великой благодати Божией я лишился по своему невежеству, не предав себя душой и телом какому-нибудь искусному отцу в послушание, ни от кого на такое святое дело не сподобившись получить наставления. И понял я, что мое бедное мнимое безмолвие — не моей меры, но жить наедине есть дело совершенных и бесстрастных, и далее был я в недоумении о том, где бы мне предать себя в послушание, о котором много раз, как дитя по умершей матери, воздыхал и плакал. Но не найдя по многим благословным причинам, где бы жить в повиновении, задумал я царским путем проходить свою жизнь с одним единомысленным и единодушным братом: вместо отца иметь нам своим наставником Бога и учение святых отцов, повиноваться и служить друг другу, иметь единую душу и единое сердце, всё к поддержанию своей жизни иметь общее, зная, что этот путь монашества засвидетельствован святыми отцами на основе Святого Писания. А поскольку Бог помог такому моему благому намерению, пришел на Святую Гору во всём единомысленный со мной брат, в общине нашей первый, который даже и доныне, по благодати Христовой, в живых пребывает, и начал жить со мной единодушно. И таким образом, по благодати Христовой, душа моя обрела отчасти некую отраду и многожеланный покой, поскольку и я, окаянный, сподобился видеть хотя бы некий след пользы от святого послушания, которое мы друг к другу имели через отсечение нашей воли, вместо отца и наставника имея учение святых отцов наших и повинуясь друг другу в любви Божией.
Но недолго я наслаждался таким житием, потому что и другие братья, приходившие из мира в иночество, видя такое наше любовное с братом совместное жительство, ревностью возревновали присоединиться к такому же житию и начали меня усердным своим молением настойчиво упрашивать принять их к себе в сожительство и ученичество. Я же долго отказывался, боясь и трепеща принять кого-либо в ученичество, считая это делом совершенных и бесстрастных, а сам будучи немощным и страстным, и не принимал их — одного четыре года, другого три, иного два, а иных иное некое продолжительное время.
Однако после, убежденный, с одной стороны — великим беспокойством, какое они мне своими мольбами причиняли, с другой—слезным молением живущего со мной брата, очень братолюбивого, начал я и нехотя принимать к себе в сожительство по одному, каждому из них по силе моей открывая на основе Святого Писания и учения святых отцов силу святого послушания. И видя, что они имеют неизреченную веру и любовь к Святому Писанию и ко мне, недостойному, а друг с другом — мир и единомыслие, весьма такому их благому произволению радовался душой и прославлял Бога, положившись на неизреченный Промысл Божий о душевном и телесном их окормлении, и принимал по одному предающих себя со всем усердием душой и телом в блаженное послушание.
И таким образом из царского пути, то есть из сожительства с одним или двумя братьями, составилось, по благодати Христовой, и наше общее житие, поскольку немало умножилось число братьев. Этому житию на Святой Горе Афонской не способствовало само то место, крайне суровое и доставляющее трудности, где даже двое или трое, живя вместе, едва могут с кровавым потом, скажу так, и с трудом удовлетворить свои телесные потребности, а тем более такое множество. Еще же боялись мы и турецких властей, чтобы не возложили они и на наше убогое общество даней, подобных тем, какие платят прочие монастыри святогорские, а это, как я уже от многих слышал, и должно было произойти. По таким и многим иным причинам, о которых я уже и писал твоей святыне, мы боялись, как бы не произошло крайнего и последнего, многого плача и рыдания достойного, разорения этого жития, немалым потом и трудом составленного. Потому, положившись на Бога вездесущего и всё исполняющего и на всяком месте Своего владычества благословляемого, переселились мы все вместе со Святой Горы в православную Молдовлахийскую землю, где в данном нам благочестивым господарем и Преосвященным митрополитом монастыре Драгомирна еще лучше, чем в Святой Горе, утвердилось по благодати Христовой это наше жительство, до того времени пока Господь этого хочет, поскольку земля эта такому жительству отчасти способствует. И собралось уже в общежитии нашем братьев, единодушно в святом послушании Господу служить пожелавших, около ста монахов, кроме мирских послушников; все они имеют единое общее благое стремление — Богу служить усердным соблюдением Его Божественных заповедей.
Во-первых, никакого собственного своего имущества братья не имеют, даже до малейшей вещи, ибо это, по святому Василию Великому, первое условие общего жития, которое и в нашем общежитии очень тщательно соблюдается, и настолько, что уже и на ум кому-либо из братии не может прийти пожелания стяжать в общежитии что-нибудь для себя, так как знают, что это путь Иуды предателя. Ибо всякий, когда принимается в наше совместное жительство, имение свое, если бы случилось кому что-либо иметь, и вещи, даже до малейшей вещицы, — всё перед ногами моими и братии полагая, предает это Господу, а вместе и самого себя душой и телом предает в святое послушание до самой смерти; иначе же никому в общество наше быть принятым невозможно.
Во-вторых, они понуждают себя не иметь даже и собственной воли и рассуждения, но строго соблюдать благоразумное послушание. Ибо это — второе условие общего жития, его корень и основание, как уже и сказано было многократно; и это условие, по благодати Божией, насколько возможно нашей человеческой немощи в это время, и в нашем общежитии строго соблюдается. Ведь даже и невозможно никому в общество наше быть принятым, если не имеет он намерения душой и телом и всем своим произволением предать себя в святое и блаженное и Святым Писанием засвидетельствованное послушание, дабы уже впредь не творить своей воли, не держаться своего рассуждения и не руководить собой, но быть руководимым и пасомым учением преподобных отцов наших. Это учение для жизни нашей по Богу есть кормчий, наставник и руководитель к спасению, его я всем вместе и каждому в отдельности устами своими грешными предлагать дерзаю на осуждение моей окаянной души в день судный, ибо говорю и предлагаю братии совет душеполезный, а сам не творю ни единого благого дела.