В прозрачном воздухе расстояния были обманчивы. Храм на холме, до которого, казалось, было подать рукой, они достигли, когда солнце уже миновало зенит. Люди в необычных, белых одеждах вышли им навстречу. Старейшина приклонил голову, передал им подношения — инструменты из кости и камня, бурдюки с топленым жиром, соленое мясо и несколько сверкающих, ярких самоцветов. Лидер храмовников поклонился в ответ, и широким жестом пригласил племя располагаться, где им удобно.
Храм состоял из десятка отдельных строений. На самой вершине холма — священные места, окруженные двойным кольцом каменных стен, меж которыми пролегала узкая крытая галерея. В центре каждого каменного круга, под открытым небом, возвышались монументальные колонны, покрытые рельефами, изображавшими зверей, людей и богов. До вечера охотники блуждали между ними, восхищенные, благоговейные и немного подавленные. Им сложно было представить, что все увиденное было делом человеческих рук. Каждый из них умел работать с камнем, но то был хрупкий кремний и мягкий туф, то были мелкие поделки. Величественные мегалиты храма были сделаны из костей скал, слишком тяжелых даже для десятка сильных мужчин, и отделаны с искусством недоступным их лучшему мастеру. Но в храме и окрестностях жило не несколько десятков человек, но несколько сотен. Жили необычно, оседло, не переходя с места на место, не полагаясь на удачу охоты, но искусством, трудом и знанием преображая землю, создавая, словно из ничего поля покрытые злаками и стада животных.
Три дня племя провело в храме, помогая собирать урожай, доить коз и варить пиво. Три дня, одно за другим, в храм являлось все больше и больше других племен, поднося подарки храмовникам и пользуясь их гостеприимством. Наконец, вечером третьего дня, племена собрались у подножия холма. Они держались порознь, но молодые люди разных народов поглядывали друг на друга с любопытством, рассыпаясь иногда беспричинным смехом, под шипение и тумаки стариков. Жрецы выстроились у входа в наибольшее строение храма. Солнце, клонившееся к закату, опустилось точно между самыми высокими колоннами, и на время, один совершенно прямой луч прошил святилище насквозь, осветил его изнутри. Каменные колонны загорелись красным золотом. И в этот момент жрецы начали песню, которую подхватила в отведенный момент все многочисленное собрание. Мелодия плыла над степью, неспешная и торжественная. Небо набрало синевы, на нем проступили мерцающие точки звезд. Наконец над одним из святилищ взошла луна, и снова свет окутал камни, на этот раз бледный, мистический. И в тот же миг песня взмыла в самую вышину, задержалась на одной ноте и затихла. Молчание продлилось не дольше нескольких биений сердца и рассыпалось многоголосным, нескладным шумом. Не было больше единой огромной конгрегации. Распались и смешались племена. Начинался пир.
Поднимаясь к темному небу снопами искр, загорелось множество костров, озаряя всю бескрайнюю равнину. У одного из них собрались старейшины и вожди, обмениваясь новостями, обсуждая будущее кочевья. У другого, вдвое большего, вели беседы шаманы, жрецы, храмовники, делясь настроениями духов и богов. Где-то собирались семьями, где-то встречали давно не виденных родственников, что когда-то ушли с другими племенем. Молодые же танцевали, то одной ритмичной массой тел, то давая показать себя отдельным мастерам, то разбиваясь на пары. И чаще чем нет, пары эти уже не расставались, одна за другой отходя от костров и исчезая в море высокой травы.
Праздник продолжался почти всю ночь. К восходу, от костров остался один холодный пепел, и разбредшаяся паства вернулась к своим стоянкам. Первое прибывшее племя и ушло первым. Нагруженные ответными подарками храма — мешками с зерном и рулонами холста, они снова отправились в путь, в бесконечные скитания по степи.
Видение померкло, и перед Мари снова возник Никита. На этот раз он был не в комнате для допросов, а просто в бесформенной черноте.
— Да, я пожалуй несколько раз погрешил против фактов и допусти несколько вольностей в этой картине, — начал декер, — но суть от этого не пострадала. Ты видела Гёбекли-Тепе, вероятно, первый в истории храм. Или первый в истории город. В древние времена разница была не так уж велика. Был храм, где поклонялись богам, где хранили знание и где хранили зерно, окруженный полями и жилищами. Вместе все это было первым проблеском того, что мы называем цивилизацией. Ты задумывалась когда-то, что именно раз за разом привлекает людей в цивилизации, что заставляет сгрудиться в городах? Если спросить капиталиста, он ответит, что дело в богатстве рожденном разделении труда. Коммунист скажет, что дело в возможности эксплуатировать рабочий класс и присваивать излишки труда. По сути, один ответ с разных ракурсов.
Он улыбнулся рассеянно, прошелся неспешно из стороны в сторону, сложив руки за спиной, продолжил:
— Современный цивус скажет, что дело в комфорте, безопасности высоких стен и силе толпы. Это все части ответа, которые не вполне формируют единое целое. Не думаю, что древние люди задумывались об экономических теориях. За стенами возникали новые, невиданные опасности — преступность, эпидемии, войны, подобных которым не могло быть в примитивном обществе. И толпа хороша, только когда ее ярость не направлена против тебя. Цивилизация не была чем-то неизбежным, чем-то необходимым. Десятки, сотни тысяч лет, по всей планете, люди жили не испытывая желания собраться в муравейник, даже там, где для этого были все условия. В конце концов, есть причина, почему в средние века охота в средние века была развлечение знати, а работа была уделом низов. Но родившись в плодородных речных долинах, где, признаю, ее существование вполне имело смысл, цивилизация распространилась по всей земле. Не только силой и завоеванием. Наоборот, сколько было в истории примеров, когда кочевники, варвары, разрушали империи, только чтобы остаться жить в созданных ими руинах. Так что же, кроме богатства, доступного далеко не всякому, кроме стабильности, весьма условной, раз за разом заставляло народы добровольно променять свободу и легкость дикой жизни на каменную тюрьму, когда они узнавали о ее существовании? Мне кажется, кроме соображений практических и вещественных, было что-то еще, что-то из области духовного. Не зря же ранние города вырастали вокруг храмов. Цивилизация была конструкцией не только физической, но и духовной. Причем не только и не столько религиозной, а чем-то кроме. Возможностью творить, неясным чувством, неопределенной идеей. Идеей инфекционной, вирусной, первой в своем роде, распространявшейся от народа к народу, в пандемии, которая продолжается до сих пор. Чем-то, что было первым мемом, в изначальном значении этого слова. И когда общества стали больше, сложнее, когда у человечества появилась возможность задуматься о чем-то кроме выживания, когда в обмене информации начало участвовать все больше и больше людей, подобные идейные вирусы, эти чудовища, порожденные пробуждением разума, стали множится и мутировать.
И снова видеопоток оборвался без предупреждения. Мари вспомнилась старая шутка из полицейского фольклора:
“Следователь берет показания у свидетеля. Свидетель говорит:
— Я не знаю с чего начать.
— В таком случае, начните сначала, — подсказывает следователь
Свидетель набрал воздуха в легкие и повел рассказ:
— В начале было слово…”
Этот вот тоже издалека начал. От самых истоков цивилизации. Еще десять тысяч лет, и до сути дойдет. Хотя уже было ясно, что майор права. Декер был мотивирован политически, в самом широком понимании этого слова. Особенности его идеологии Мари не слишком волновали. Из сбивчивых рассказов о зле цивилизации и свободе дикой жизни, можно было сделать вывод, что он принадлежал к какому-нибудь подвиду анархо-примитивистов. Атака была наивной попыткой нарушить устоявшийся порядок через разрушение одной соцсети. Одной соцсети, занимающей чуть больше процента рынка. Глупо.
Но если бы майор могла ответить, если бы хотела ответить, что она сказала бы Никите? “Нет, я никогда не задумывалась о сути цивилизации. Я не из тех, у кого есть время думать о высоком, духовном и прочем. Для меня цивилизация ничего не меняет, у меня, как у доисторического охотника, есть время только для мыслей о выживании. Но это мой выбор, понимаешь? Я могла бы отказаться от этой участи, стать порядочным цивусом. Могла бы уйти из города, в сады разбитые коммунами, или даже в леса, что снова покрывают север континента. Но я этого не делаю. Вместо этого, я продолжаю защищать устои Цивитас Магна и его беспомощных, глупых цивусов. Потому что если не я, то кто? Ты назвал меня сестрой милосердия, и может быть, ты был совершенно прав”.
