VIII.

   Уездный город Сосногорск, залегший на самой границе Сибири, являлся типичным представителем нерусскаго города. Не было ни кремля, ни старинных церквей, ни исторических воспоминаний о врагах и вражских одолениях -- все новенькое, почти с иголочки. Сосногорску не было и двухсот лет, что, по городской хронологии, является почти младенчеством. С самаго начала Сосногорск сделался центром горнозаводской деятельности, а потом центром уральской золотопромышленности, и таким остался до последних дней.   Сам по себе город был не велик, но он являлся центральным пунктом, к которому тянули все горные заводы, промыслы и торговля. Благодаря этому жизнь складывалась бойкая, почти на столичную руку, чем сосногорцы немало гордились. Крупные заводчики, конечно, не жили в Сосногорске, потому что не бывали и на своих заводах, предпочитая им веселую жизнь за границей и в Петербурге; но зато их управляющие, поверенные и доверенные не оставляли Сосногорска, где вили крепкия гнезда и на всякий случай обзаводились своими собственными делами. Купечество в Сосногорске носило уже сибирский характер, но имевший ничего общаго с сыромятным российским купечеством. Обилие денег, риск предприятий и масса путей для быстрой наживы клали на всех особый отпечаток. Сегодняшний бедняк завтра делался богачом. Конечно, это не была Калифорния, но и от русских городов жизнь здесь ушла далеко вперед, и сосногорские купцы превратились в промышленников и коммерсантов.   Тип купца-промышленника являлся основным тоном всей жизни в Сосногорске. Прежде, в "казенное время", когда на первом плане стояло казенное горное дело, а золотопромышленность являлась привилегией казны, на первом плане стояли казенные горные инженеры, но с разрешением частной промышленности все это сделалось достоянием истории. Восторжествовал в конце концов промышленник, а с ним вместе риск во всех формах. Богатство возрастало, как дождевой гриб, и лопалось, как мыльный пузырь. Оставались нерушимыми только две-три фамилии, как Рудометовы, доживавшие нажитые дедами в сибирской тайге капиталы. Ко этих наследников давно уже обогнала хищная стая предпринимателей новейшей формации. Люди выбивались из безвестнаго ничтожества, и их пример служил путеводной звездой для аппетитов и вожделений алчных последователей. Деньги переливались, как вода, и никого это не удивляло. Вообще, в городе бился повышенный пульс.   Своего расцвета жизнь Сосногорска достигла в эпоху введения реформ, особенно новаго суда. Выплыли на Божий свет все сибирския кляузы, старые счеты и всевозможныя криминальныя недоразумения. Первые адвокаты, как Матов, сделались какими-то божками и повысили еще сильнее тон бойкой промысловой жизни. Подняты были из праха забвения дела, давно покрытыя илом сибирской дореформенной судебной волокиты, и сводились счеты чуть не за сто лет. Сосногорск сделался окончательно центром и стянул к себе интересы громаднаго благодатнаго края.   Летом Сосногорск пустел, как пустеют столицы, с той разницей, что из Сосногорска уезжали не на дачи и курорты, а "на промысла". Жизнь закипала только осенью, сосредоточиваясь в двух клубах -- в Дворянском и Общественном. В первом, впрочем, было сравнительно тихо. Здесь доживали свои дни бывшие горные дельцы и аристократы, как Бережецкий. А все сосредоточивалось в Общественном клубе, где шла игра во всех видах напропалую. Случались проигрыши в десятки тысяч, и это никого не удивляло. Особенно жестоко проигрывались адвокаты и Мотов по преимуществу. Он из суда, выиграв дело и получив деньги, ехал прямо в Общественный клуб. К числу особенностей Сосногорска принадлежало и то, что в нем жили люди без всяких определенных занятий, и жили совсем на широкую ногу, как Бармин. Положим, денег у них никогда не было, но их можно было встретить и на гуляньях, и на благотворительных базарах, и в театрах, и везде они держали себя джентльменами. Секрет их существования заключался в тайнах существования Общественнаго клуба, в так называемой "детской", где резались в штосс, Всегда находился какой-нибудь заезжий шалый человек, который непременно желал испытать счастья на зеленом поле и платился за это удовольствие сотнями и тысячами рублей. Картежная игра сделалась профессией, и организовалась целая шайка специалистов. Играли даже дамы, хотя и предпочитали коммерческия игры.   Как всегда, клубный сезон открылся в сентябре. В нижнем этаже, играли в коммерческия игры, а во втором устраивались концерты, семейные вечера и любительские спектакли. Вера Васильевна показывалась в клубе неохотно и то для того только, чтобы проводить Анненьку, изнывавшую от жажды веселья. В танцевальной зале царила польская колония, а затем немцы: ни те ни другие в карты не играли. В общем было довольно скучно, тем более, что Вера Васильевна совсем не желала веселиться. Матов заглядывал сюда из игорных зал, отыскивал глазами Веру Васильевну и кланялся издали. Он точно боялся подойти, что забавляло Анненьку.   -- Николай Сергеич, что с вами?-- приставала она.-- У вас такой вид, точно вы забыли дома носовой платок...   -- Побаиваюсь вас, Анна Евграфовна...   В последнее время Матов пил значительно меньше, и его лицо утратило пьяную опухлость. Собутыльники махали на него руками, как на зачумленнаго.   -- Не к добру, Николай Сергеич,-- уверяли все.-- Да и трезвая добродетель как будто тебе не к лицу... Пожалуй, ты скоро затанцуешь у нас польку-трамблян.   При встречах с Верой Васильевной Матов как-то терялся и не знал, о чем ему с ней говорить. Он предпочитал наблюдать ее издали и молча любовался. Она чувствовала эти наблюдающие глаза, но делала вид, что ничего не замечает. Ей было и жутко, и хорошо, и как-то обидно. Возмущалась гордость замужней женщины, ревниво оберегавшей свое имя от провинциальных сплетен. Только раз она заметила, когда Матов особенно упорно преследовал ее своими взглядами:   -- Николай Сергеич, не нужно делаться смешным... Всему свое время, а в нашем возрасте некоторыя вещи именно смешны.   В клубе, между прочим, Вера Васильевна познакомилась и с m-me Матовой. Это была красивая молодая дама, одевавшаяся по последней моде, но никак не могшая сбросить с себя "купеческий образ", как говорил про нее старик Гущин. Она и говорила на "о", по-сибирски, срезывая глагольныя окончания и умягчая некоторыя согласныя.   -- Я совсем простой щеловек,-- говорила она Вере Васильевне, без всяких предисловий.-- Кто знать, так не осудит... Родители-то пенькам молились. Щево уж тут говорить-то. Ужо, загляните как-нибудь к нам. Не погордитесь над нашей простотой.   -- Я давно собираюсь, Ольга Ивановна.   В сущности, эта простая, хотя, по-своему, и хитрая русская баба понравилась Вере Васильевне. Только не следовало бы ей быть женой Матова, что она и сознавала.   -- Какая уж я адвокатова жена,-- шутила она над самой собой.-- Так, баба деревенская, помелом написанная.   Заочно Ольга Ивановна ненавидела оголтелую дворянку, как называла в сердцах Веру Васильевну, подозревая ее в шашнях и дворянском коварстве, а при личном знакомстве это чувство совершенно исчезло, и Ольга Ивановна как-то так просто сказала ей, покачивая головой:   -- А ведь мне жаль вас, Вера Васильевна... Ей-Богу, жаль.   -- За что?   -- А как же... Сама такая молодая да великатная и красавица писаная, а муж старик. Уж извините на глупом слове, а только я по душам, значит, говорю...   -- Ничего, ничего,-- смеялась Вра Васильевна.-- А я вот очень люблю своего стараго мужа.   -- Богат, значит?   -- Не знаю...   -- Ну значит, обошел чем ни на есть другим. С нашей сестрой, бабой, это случается... Другой подсыплется таким мелким бесом, что и сама точно не своя. Мой-то благоверный вот так и обманул меня. И то и се, и пятое и десятое, а я, конечно, при своем собственном капитале была, и все-таки обманул. Теперь-то даже смешно и вспомнить... Глупая я была, как все девки...   Войвод в клубе появлялся довольно редко и держал себя посторонним человеком, который немного удивляется, зачем люди собираются сюда и теряют время за карточными столами. Он примкнул к польской партии, брезгливо сторонившейся от местной публики. За карточным столом его видели всего раза два, и то внизу, где винтили разные учителя и судейские. Играл он хорошо, но, видимо, старался выигрывать, хотя самый большой выигрыш здесь не превышал десяти-пятнадцати рублей. Из всех клубных завсегдатаев только один Бармин знал, какая птица залетела в их Общественный клуб, и смеялся про себя. С Войводом при посторонних он раскланивался только издали и даже ворчал:   -- Это еще что за незнакомец? Скоро нельзя будет в клуб ходить...   Все дело сводилось на ожидание Лихонина, который засел в Томске. От Распопова было уже четыре телеграммы: "Товар отправлен по накладной", "Товар в пути", "Товар задержан в Томске", "Товар не двигается". Бармин получал эти телеграммы и передавал Войводу.   -- Что же, приходится ждать,-- отвечал последний.   Лихонин приехал совершенно неожиданно. Как оказалось, Распопов его прокараулил. Сибирский магнат остановился в лучшей -- Европейской гостинице, где для него специально были отделаны три самых лучших номера. Но и тут не повезло нашим знакомым. Где-то по дороге, у какого-то знакомаго сибирскаго попа, Лихонин наелся сибирскаго пирога с малосольной нельмой и заболел разстройством желудка. Бармин с отчаяния рвал на себе волосы. Нужно же было так случиться! Не подсунься этот поп, со своим пирогом, все вышло бы как по-писаному.   -- Что же, подождем,-- спокойно заметил Войвод.-- Сейчас Лихонин едет в Москву, а по первопутку вернется. Мы его и накроем тогда.   -- Можно бы его на дороге перехватить, если выехать вперед. Случайная встреча, дорожное знакомство и так далее.   -- Э, нет... Старая штука, мой милый... Это еще при царе Горохе проделывалось, а нынче это и смешно и напыщенно. Медведя бьют, когда он выходит из берлоги, а не вдогонку. Ничего, наше не уйдет... Конечно, обидно, что все наши планы рушились от какого-нибудь разстройства желудка, но нужно уметь ждать.