VII.
Гости, по провинциальному обычаю, засиделись долго, чем особенно возмущался Марк. -- Легко сказать, вторую дюжину шампанскаго обихаживают,-- жаловался старик Гущину.-- Как квас, так и хлещут. Конечно, наш барин великатный, ему и теленка приведи, так он, ежели для компании, и теленка шампанским накатит, пока в коже места хватит. Другому бы гостю в пору бы и не пить... Ей-Богу! Другой и скусу в нем не понимает, а так сосет, зря... -- Это ты на мой счет?-- догадался Гущин.-- А ежели Иван Григорьич сам подливает? Давеча пристал ко мне, как с ножом к горлу. -- А вы бы приняли стаканчик, пригубили да в сторонку его и отставили,-- он бы и полон был. Ведь по шести рубликов бутылочка, а у вас, Артемий Асафыч, с непривычки от него будет только одна кислая отрыжка и больше ничего... По себе знаю, когда приходится после господ допивать бутылки. -- Ничего ты не понимаешь!-- озлился Гущин.-- Мне ваше-то шампанское вот где сидит.... Он указал на затылок и даже прищелкнул языком. -- Может, я за каждый стаканчик по сотельному билету заплатил... да... А ты: отрыжка. Вот это так отрыжка вышла... -- А послушали бы меня давеча, ушли в куфню,-- оно бы и вышло наоборот. -- А ежели я добрый человек? Карахтер такой проклятый... Никак не могу отказать: не, вырезай из спины ремень. Войвод продолжал разыгрывать роль гостеприимнаго хозяина и не прикоснулся к картам. Матов поставил три раза на одну карту и, против обыкновения, выиграл. -- Скверная примета,-- пошутила Анненька. -- А я не буду играть,-- вот и будет хорошо. Хохотавший все время Рудометов успел проиграть Галстунину рублей двести, и Войвод поморщился. Он не выносил, чтобы в его доме кто-нибудь проигрывал большия суммы. Гости разошлись вдруг, потому что Самгин заснул, сидя за столом. Войвод осторожно его разбудил. -- А?.. Что?-- бормотал старик спросонья.-- Давай счет... Сколько с меня следует? Самгин так привык платить за всех, что вообразил себя где-то в трактире, а хозяина принял за услужающаго. -- Ах, волк те заешь!-- бормотал он, почесывая затылок.-- Надо домой, братцы... Провожавший его Чагин просидел молча все время и все время только пил, точно вливал рюмку за рюмкой водку, коньяк и ликеры в какое-то подполье. Спирт уже не действовал на него, и он оставался таким же бледным, как и пришел. Все разом поднялись и гурьбой повалили в переднюю. Остались только доктор с Анненькой. Доктор боялся, что Щепетильников будет провожать, и хотел выиграть время. Вера Васильевна выглядела такой усталой и с трудом поддерживала разговор. -- Скоро Матов устроит нам фестиваль,-- разсказывал доктор,-- так вы, Вера Васильевна, непременно должны быть. -- Папа, какой ты странный,-- перебила его Анненька.-- Приглашаешь гостей в чужой дом... -- Да ведь мы живем здесь, Вера Васильевна, одной семьей,-- обяснял доктор.-- Случается и так, что прямо завернешь вечером куда-нибудь на огонек. Увидишь в окнах огонь, значит, хозяева дома, ну, и завернешь. -- Я давно собираюсь сделать Ольге Ивановне визит,-- успокоила его Вера Васильевна. Когда гости ушли, Войвод отправился к себе с кабинет и позвонил. На звонок явился Марк. -- Чего изволите, Иван Григорьич?-- несколько заплетавшимся языком спрашивал старик, напрасно стараясь сохранить равновесие. -- Сначала я изволю переодеться, а потом... Ты зачем взял давеча деныи у Гущина? -- Я-с... ей-Богу-с, Иван Григорьич... -- Ну, так заметь это: я не люблю... Марк, помогая барину раздеваться, все встряхивал головой. -- Оставь меня и убирайся!-- строго заметил барин -- От тебя водкой на три версты разит. Накинув халат из бухарскаго шелка, Войвод присел к письменному столу, чтобы подвести дневной итог. Это было его неизменной привычкой. Он развернул бумажник, положил записную книжку рядом и в уме принялся делать какия-то хозяйственныя вычисления. -- Бармину выдано триста рублей да проиграно восемьдесят... сорок... сто двадцать три рубля... гм... Эти расчеты были прерваны появившейся в дверях Верой Васильевной. Она тоже успела переодеться в утренний серый капот, отделанный синим шелком. -- Я тебе не мешаю, папа? -- О, нет, моя дорогая... Я сейчас... Вера Васильевна уютно поместилась в глубоком кресле и терпеливо задала, когда муж кончит свои итоги. -- Папа, у меня к тебе есть просьба. -- Просьба?-- машинально повторил Войвод, пряча бумажник и книжку в письменный стол.-- Я к твоим услугам, крошка. Он подошел к ней, обнял, поцеловал в лоб и проговорил: -- Какой у нас сегодня усталый вид... Ты могла бы уйти спать раньше, если бы не эта дурочка Анненька. Знаешь, она мне начинает даже нравиться... в ней есть что-то такое -- непосредственное, нетронутое. -- Папа, я тебя никогда ни о чем не просила,-- перебила его Вера Васильевна, не слушая. -- Ну, в чем же дело? Ты уж очень торжественно начинаешь. Вперед могу сказать: все будет исполнено. -- Вот и отлично,-- обрадовалась она.-- Какой ты милый... Знаешь, что? Уедем отсюда... -- Непременно уедем,-- согласился Войвод, никогда не споривший с женой.-- Да, да... -- Папа, миленький... Завтра же уезжаем? Да? Она бросилась к нему на шею и принялась целовать. Он гладил ея волоса, любуясь порывом. -- Знаешь, крошка, я начинаю догадываться, в чем дело...-- ласково проговорил он, разнимая охватившия его шею теплыя руки.-- Кстати, я позабыл тебе показать один документ, который, кажется, относится именно к этому делу. Он достал из стола бумажник, порылся в бумагах и подал жене небрежно смятое письмо. Она обратила прежде всего внимание на подпись, где стояло одно слово: "Друг". -- Анонимное письмо?-- неприятно изумилась она. -- Что делать: провинция. Царство сплетен... Прочти! Письмо было коротко: "Вам пишет человек, который желает искренно добра как вам, так особенно вашей жене. Она еще слишком молода и стоит на пороге... Как муж, вы должны предупредить несчастье. Матов, конечно, прекрасный адвокат и общий любимец публики, но вам следует его удалить. Пока еще ничего серьезнаго нет, по за будущее никто не может поручиться. Друг". У Веры Васильевны перед глазами пошли темные круги, когда она пробежала письмо. Это был формальный донос, значит, за ней кто-то следит, значит, у нея есть какой-то неизвестный враг... Что же это такое? За что? Она покраснела и со слезами на глазах проговорила: -- И вы верите этой... этой гадости? -- Ах, какая ты глупая, Верочка! Я даже забыл о письме, если бы ты не заговорила об отезде. Затем, ты совершенно напрасно так волнуешься... Я, конечно, уничтожил бы это дурацкое письмо, чтобы не тревожить тебя пустяками, но дело в том, что его писал... Ну, догадайся, кто? -- И не желаю догадываться... Завтра же уезжаем, папа! -- Представь себе, что это упражняется наш милый доктор... Я в этом убежден. А разве можно сердиться на такого чудака? По-своему, он желает нам добра -- и только. Вера Васильевна молчала, кусая губы, а потом проговорила: -- Существует поговорка, что нет дыма без огня... А если этот неизвестный "Друг" окажется правым? -- Верочка, что ты говоришь? -- В каждом деле нужно прежде всего предусматривать его дурную сторону, как ты любишь говорить. Войвод прошелся несколько раз по кабинету, стараясь подавить охватившее его волнение. Вера Васильевна следила за ним глазами и вздрогнула, когда он вдруг остановился перед ней. -- Знаешь что, моя дорогая,-- заговорил он убежденно:-- я верю тебе безусловно... да... И если бы я увидел собственными глазами, что ты мне изменяешь, я не поверил бы собственным глазам. Да это и невозможно, моя хорошая... Ведь ты знаешь, что в случае чего я сумею устранить самого себя, как бы это ни было мне больно, но только была бы счастлива ты. А там счастья не может быть, где кроется обман, поверь мне... Да, я тебя не стесняю и только прошу об одном; не ставь меня в глупое положение обманутаго мужа, а своевременно предупреди: "Папа, разойдемся..." Она опять обняла его и радостным шопотом повторяла, точно старалась уверить самоё себя: -- Милый папочка, никогда этого не будет... Одного тебя люблю, потому что ты один на свете понимаешь меня, понимаешь каждое мое движение, и я чувствую себя точно в плену... Ведь в рабстве есть своя прелесть... Я желаю быть твоей рабой!.. Она и шакала и смеялась сквозь слезы, и опять повторяла: -- А все-таки мы уедем из этого противнаго города... завтра же уедем... -- Завтра уехать неудобно, крошка,-- говорил Войвод таким тоном, каким говорят с переставшими капризничать детьми, только по инерции повторяющими какую-нибудь одну фразу.-- У меня здесь есть одно дело... -- Ах, я не хочу, не хочу знать твоих дел, то-есть карт! Ведь все думают, что ты живешь картами, и я могу подумать то же самое... -- Не следует мешаться в наши мужския дела. Впрочем, могу сказать тебе новость: я хочу попытать счастья в золотом деле и сегодня купил у Самгина прииск за четыре тысячи. Вера Васильевна отнеслась к этой покупке совершению равнодушно и только проговорила: -- Знаешь, папа, давеча этот Бармин так нахально смотрел мне прямо в лицо... Я его почему-то ненавижу до глубины души. -- Нашла на кого сердиться,-- равнодушно ответил муж, сдерживая зевоту.-- Это совершенно безцветный человек... -- Зачем же ты знаешься с такими людьми? Войвод только пожал плечами и поднял брови.
