I.

   Горничная Дуня выскочила в переднюю на звонок и, придерживая ручку двери, только слегка ее приотворила.   -- Николай Сергеич здесь?-- спрашивал пожилой господин, одетый по-купечески.-- Матов, Николай Сергеич...   -- Никакого тут Николая Сергеевича нет,-- довольно грубо ответила горничная, не выпуская дверной ручки.-- Да вы от кого?   -- Я-то? А я, значит, сам от себя...   -- Здесь живет Иван Григорьевич Войвод, а не Матов.   -- Ах, ты, стрекоза трухмальная... А ежели Николай Сергеич за мной присылали? Да и Иван Григорьевич будут весьма рады... Понимаешь: гость. Да отвори же дверь-то!..   Он воспользовался нерешительностью горничной и плечом протиснулся в дверь. Горничная с испугом уперлась ему руками в грудь, напрасно стараясь вытолкнуть назад.   -- Да куда вы лезете, в самом деле! Дайте хоть доложить...   -- И доложить успеешь... Артемий Асафыч Гущин. Понимаешь?   Снимая пальто, он подмигнул горничной и прибавил:   -- Это других протчих не велено пущать, а я, понимаешь, везде дорогой гость... И все меня превосходно любят, потому как я есть добрый человек.   Болтая с горничной, гость бережно положил свой картуз на окно, пригладил рукой прилизанные волосы, скрывавшие начинавшуюся лысину, поправил черную шелковую косынку, которой туго была замотана шея, и направился прямо в гостиную.   -- Ну, уж извините: туда нельзя... Дайте барину доложить.   Но гость уже вошел в гостиную, оглядел внимательно всю обстановку и деловым тоном проговорил:   -- А сколько за квартиру-то платите, стрекоза?   -- Отстаньте, пожалуйста... Ну, семьсот рублей.   -- Семьсо-от? Дорогонько, красавица. Денег, видно, у вас много лишних. Бывают такия деньги, которыя, значит, у господ петухами поют... Ну, а небиль, тово, получше бы надо, потому как видимость первое дело.   -- Послушайте, вам-то какое дело? Вот еще человек навязался!   -- Сказано тебе: гость.   Гущин присел на стул у самой двери, вытер лицо бумажным синим платком и опять подмигнул, любуясь хорошенькой девушкой, которая решительно не знала, что ей с ним делать.   -- А вот я назвать-то тебя и не умею,-- добродушно проговорил он.   -- Прежде Дуней звали...   -- А я думал -- Машей... хе-хе!.. Дуни бывают тонкия да высокия, а ты как огурчик. Эта дверь-то в столовую?   -- И не в столовую, а к барыне...   -- Значит, эта, направо которая, в столовую?   -- Опять не в столовую, а в кабинет к барину...   -- Так, так, умница... А ты посмотри на меня, Дунюшка, да хорошенько посмотри,-- прямо на лице написано, что добрый я человек. Я-то добренький старичок, а ты девушка молоденькая, зубки у тебя востренькия. А вот тебе и на орешки.   Горничная, когда он достал из кармана деньги, спрятала руки назад и не без достоинства проговорила:   -- Покорно благодарю, у нас своих достаточно...   Эта сцена была прервана появившимся в дверях кабинета стариком-лакеем. Он посмотрел своими подслеповатыми глазами на гостя и прямо подошел к нему.   -- Пожалуйте лучше мне, Артемий Асафыч... А она совсем еще глупая и ничего не понимает в деликатном обращении.   -- А ты что есть за человек?-- спрашивал гость, пряча деньги в жилетный карман.   -- Артемий Асафыч, неужели не узнали? Марк... значит, человеком состою при Иване Григорьевиче.   -- Ах, ты, кошка тебя залягай... Как же, знаю.   Горничная отодвинулась и, шелестя крахмальной юбкой, ушла в столовую. Гущин посмотрел ей вслед, покачал головой и проговорил, суживая глаза:   -- Вот так игрушка... хе-хе! А ты за ней тово, Марк... старый конь борозды не портит.   -- Весьма даже ухаживаю, Артемий Асафыч, потому как есть моя собственная дочь. В самую точку, значит...   -- Так-с, случается...   -- Вы давайте мне деньги-то, Артемий Асафыч, а я уж, значит, ей и предоставлю их.   -- Погоди... Ишь как ускорился! Твоя речь еще впереди, старче, в некоторое время ты мне еще пригодишься.   В приотворенную дверь кабинета доносились отрывистые голоса: "Дама... бита". "Угол... моя". "Продолжать, господа?". "Мечите до конца талию...". Гущин, прислушиваясь, шопотом заметил:   -- Второй день жарят?   Марк оглянулся на дверь кабинета и ответил тоже шопотом:   -- Бережецкаго, Игнатия Борисыча, разыгрывают.   -- Но-о?   -- Верно-с... Только вот Николай Сергеич весьма мешают нашему барину, а то давно бы крышка. Просты Николай-то Сергеич и прямо в огонь головой лезут...   -- Ох, как прост!.. За мной присылал своего кучера, а Ольга Ивановна, значит, жена, удавить меня хочет...   Из кабинета уже несколько раз слышался хозяйский голос: "Марк, Марк!", но старый, верный слуга только встряхивал головой и говорил: "Ничего, подождут... Не на пожар бежать!". В виде оправдания, он несколько раз порывался итти и оставался.   -- Так вот что, мил-сердечный друг,-- говорил Гущин, вынимая из бумажника рублевую бумажку.-- Видишь это?   -- Оченно превосходно, Артемий Асафыч... Бедный я человек...   -- Подожди, твоя речь впереди. Вот это рупь.   -- Так точно-с...   -- А рупь все одно, что и тыща -- да. Потому самому, что не рука к деньгам, а деньги к рукам. Понял? Другого непривычнаго человека можно просто ушибить рублем-то... Так вот на, получай, а в некоторое время пригодишься.   -- Уж вот как буду стараться, Артемий Асафыч,-- бормотал Марк, торопливо засовывая бумажку в карман.-- Извините, сударь, мне сейчас некогда... Вам прикажете Николая Сергеича вызвать?   -- Ничего, я подожду. Наше дело не к спеху...   Марк разбитой, старческой походкой торопливо убежал в столовую, а Гущин принялся разсматривать обстановку, шевеля губами и что-то прикидывая в уме. Он опять покачал головой. Что же, мебель хоть и крыта шелковой материей, а, наверно, взята на прокат. И вся остальная треньбрень: какия-то вазы, мраморный идолишко в углу, альбомы на каждом столике,-- ну, к чему все это нагорожено, ежели разобрать? Так, одна модель... А стань продавать, так и половины цены не выручишь.   "Шальныя деньги-то, вот и мудрят,-- уже вслух думал Гущин, поправляя свою косынку.-- А уж кто картам подвергнешь, так тут никаких денег не хватит... Вон давеча как Ольга-то Ивановна накинулась. "Ты и такой, ты и сякой, ты и деньги травишь Николаю Сергеичу..." Ну, какой это фасон? Какой это человек будет деньги травить? Конечно, случается, что и выручишь Николая Сергеича, так ведь только единственно по доброте души..."   Мысль об Ольге Ивановне заметно удручала Гущина, и он даже фукал носом, как кот, на котораго брызнули холодной водой. "Ох, деньги, деньги... Взять хоть того же человека Марка -- за рупь отца родного продаст".   -- А мы ему затравку на всякий случай сделали... хе-хе! Как он за рупь-то уцепился... Ох, грехи наши тяжкие!   Во время этих размышлений человек Марк несколько раз проходил через гостиную, то с сельтерской водой, то с сигарным ящиком, то с бутылкой краснаго вина. Он покровителественно улыбался гостю и шопотом сообщал:   -- Сейчас Галстунина разыгрываем... Только перья летят! Иван Григорьич мечут-с, а Галстунин режется... Прикажете Николая Сергеича вызвать?   -- Нет, нет...-- торопливо ответил Гущин, отмахиваясь обеими руками.-- Ежели они позабудут меня, так и лучше того. Ничего, я и здесь посижу...  

II.

   Было уже часов пять вечера. Начинало темнеть. Короткий зимний день кончался тускло и серо, как, измучившись, засыпает больной человек. Горничная Дуня зажгла стенныя лампы, оправила сбившуюся на столе скатерть, переложила альбомы и больше не обращала на гостя никакого внимания, как на стоявшаго в углу мраморнаго амура. Гущин сидел на стуле неподвижно и несколько раз чуть-чуть не заснул. Из дремоты его выводило только приглашающее звяканье тарелок в столовой. Очевидно, Дуня приготовляла все к обеду.   "А хорошо бы перекусить...-- думал старик, зевая и крестя рот.-- Господа хорошо кушают, а у Ивана Григорьича собственный повар из Расеи вывезен... Балычку... икорки... разварную стерлядку..."   На этих грешных мыслях он точно был пойман Марком. Старый господский слуга подкрался к нему своей шмыгающей походкой и шепнул:   -- А вы тово, Артемий Асафыч... Барин, как выйдут, непременно будут приглашать вас к столу... у них уж такая повадка... А вы не соглашайтесь. Да... Это по-господски называется простая вежливость...   -- Вот тебе фунт!.. А я-то тово.. гм...   -- Вам же добра желаю... У них своя компания, а вам не рука-с. Потом вас же осудят.   -- Покорно благодарим на добром слове... Что же, я могу по тротувару походить, пока они обедают. Я дома перекусил.   -- Вот, вот... А то на куфне можно перехватить. У нас на этот счет даже оченно свободно и никакого стеснения в провизии...   -- Ну, в кухню-то я, брат, не пойду... Тоже купец третьей гильдии называюсь... Низко мне это... Я уж лучше по тротувару, будто для воздуху.   Из этого неловкаго положения гость был выведен появившимся в дверях кабинета хозяином. Это был высокий, представительный старик барской складки. Окладистая, холеная седая борода с каким-то щеголеством выделялась на черном фоне чернаго бархатнаго пиджака.   -- А, это вы, Артемий Асафыч...-- заговорил он красивым грудным голосом, протягивая холеную, барскую руку с солитером на мизинце.-- Что же это вы здесь сидите?   -- Да так-с, Иван Григорьич... потому как Николай Сергеич изволили прислать за мной. Ничего-с, время терпит... Не на свадьбу торопиться.   -- Так, так...-- улыбаясь одними глазами и хлопая по плечу гостя, говорил Войвод.-- Николаю Сергеичу сегодня везет, и, кажется, он обойдется без вас.   -- И отлично-с... А то я уж от Ольги Ивановны вперед всяческую мораль получил. Можно сказать, одно зверство.   -- От женщин нужно принимать все, Артемий Асафыч, как принимаем погоду: сегодня дождь, а завтра и солнышко может выглянуть.   -- Это точно-с, Иван Григорьич. Слабый сосуд-с...   -- А где же дамы?-- обратился Войвод к Марку.-- Ступай, скажи, что мы кончили. А вы, Артемий Асафыч, надеюсь, пообедаете с нами?   -- Нет, уж увольте, Иван Григорьич. Я, тово, дома закусил.   -- А если я не отпущу? Палка на палку нехорошо, а обед на обед ничего...   -- Знаете, Иван Григорьич, необычно мне с господами...   -- Пустяки! И слышать ничего не хочу... Знаете поговорку: в гостях воля хозяйская. Да вон и жена идет. Верочка, пожалуйста, не отпускай этого благочестиваго старца. Он останется у нас обедать. Рекомендую: Артемий Асафыч Гущин, купец третьей гильдии.   -- Купеческий брат-с, Иван Григорьич,-- поправил Гущин, застегивая свой длиннополый сюртук.   Вера Николаевна, высокая, молодая и красивая женщина с большими серыми глазами, равнодушно протянула гостю свою маленькую ручку и еще более равнодушно проговорила:   -- Очень рада, очень...   За ней шла полная и румяная девушка с вздернутым носиком и смешливыми черными глазами. Она фамильярно поздоровалась с Гущиным и бойко заговорила:   -- А, богатенький, добренький старичок, здравствуйте!.. Вера Васильевна, он замечательный человек в трех отношениях: во-первых, дядя жены Матова, во-вторых, дает деньги под большие проценты, и в-третьих, когда у него будет миллион, женится на мне.   -- Шутить изволите, сударыня...-- ответил Гущин, осклабляясь.-- Конечно, я добрый человек, Вера Васильевна, и образованные люди меня не обегают, а что касается Ольги Ивановны, так она, действительно, родной племянницей мне приходится... да-с!   -- Очень рада,-- проговорила Вера Васильевна, точно стараясь что-то припомнить.-- Да, вот что... Я все собираюсь приехать к Ольге Ивановне с визитом, но все как-то не удается.   -- Не стоит и ездить, сударыня,-- неожиданно отрезал гость.-- Конечно, она моя племянница, а женщина без всякой полировки, вполне серая, можно сказать...   -- Вот я ужо скажу ей!-- перебила его девушка.-- Как вы смеете так говорить об Ольге Ивановне? Она вот задаст вам...   Из кабинета гурьбой показались все игроки. Впереди шел, весь подтянутый и точно покрытый лаком, товарищ прокурора Бережецкий, с таким усталым лицом и слегка презрительной улыбкой на тонких губах. Завидев дам, он, по привычке, принял еще более вытянутый вид, а лицу придал скучающее выражение. За ним семенил на коротких ножках толстенький, улыбающийся доктор Окунев, отец краснощекой девушки. У него всегда галстук сидел криво. В разговоре доктор любил постоянно перебивать своего собеседника. Вообще, он вечно торопился, что-нибудь забывал и удивлялся самым обыкновенным вещам. Матов и Галстунин шли под руку, продолжая какой-то карточный спор. Матову было за тридцать, но он казался старше своих лет благодаря неосторожному обращению с жидкостями. Типичное русское лицо, с мягким носом и умными карими глазами, было точно подернуто жирным налетом. Это лицо портил только широкий чувственный рот. Одет он был с барской небрежностью и имел привычку отбрасывать рукой лезшие на лоб русые шелковистые кудри. Галстунин был белобрысый купчик из полированных. Он весь был какой-то серый и одевался во все серое. Шествие замыкал Поль Щепетильников, высокий и тонкий молодой человек, копировавший то Матова, то Бережецкаго, то Войвода. В качестве помощника присяжнаго повереннаго, он старался держать себя развязнее, чем это следовало, и больше всего на свете любил анекдоты.   -- Боже мой, наконец-то кончили!-- проговорила m-lle Окунева, делая совершенно ненужный жесть руками.-- Кто выдумал карты, тому не будет прощения... Где играют в карты, дамы остаются одне и скучают.   Щепетильников напрасно старался вспомнить какой-то остроумный анекдот относительно карт и сказал совсем, другое:   -- Люди узнаются, Анна Евграфовна, только в дороге и в игре...   -- А так как вы играете всегда очень серьезно, то?..-- бойко ответила m-lle Окунева.-- Это опасная мерка.   Доктор, напряженно следивший за каждым шагом дочери, облегченно вздохнул. Да, ничего, ответ удачный. Он любовно посмотрел на нее и что-то шепнул на ухо Гущину, который наблюдал все время за Бережецким. Старик уже раскаивался, что не послушался давеча Марка. Он испытывал священный трепет в присутствии всякой предержащей власти и какую-то предателескую оторопь.   -- Господа, прошу закусить,-- предлагал хозяин.-- Артемий Асафыч, пожалуйте.   -- Я-с, Иван Григорьич... помилуйте-с...   Войвод взял его под руку и повел в столовую. Бережецкий предложил руку хозяйке, а Матов -- m-lle Окуневой. Столовая была убрана для провинциальнаго города почти роскошно, а дубовый буфет походил на орган из какого-нибудь католическаго костела. Сервировка отличалась особенной изысканностью. Закуски стояли рядами, как на именинном обеде, так что Гущин, как ни прикидывал в уме, никак не мог сообразить, чего могло стоить все это великолепие.   -- Что бы такое закусить, барышня?-- говорил Матов.   -- Вы должны сейчас заботиться обо мне, Ник.   -- Ах, да, виноват. Вы очищенную или английскую горькую?   -- Замечательно остроумно... Можно подумать, что не Щепетильников у вас помощником, а вы поступили к нему в помощники.   -- Послушайте, у вас сегодня тоже, кажется, припадок остроумия, а я голоден и не могу изображать благодарную публику... Какой вон там рыбец, барышня?..   Пока закусывали, разговор шел беглым огнем. Гущин попробовал лимбургскаго сыра и выплюнул. Он все время старался держаться подальше от Бережецкаго и подобострастно хихикал, когда кто-нибудь говорил что-нибудь смешное. Выпитыя для храбрости две рюмки водки производили свое действие. Гущин заметил пока только то, что Щепетильников намеренно не замечает его и точно стесняется, что знаком с ним.   -- "Вот человек... А давно ли красный билет прибегал занимать?-- думал с огорчением старый ростовщик.-- Погоди, вахлястый..."   И Матов тоже как будто не замечает его совсем, а когда увидал, то проговорил: "А... Мы с тобой еще будем иметь некоторый разговор". У Гущина захолонуло на душе от одной этой фразы. Матовские-то разговоры известны... А еще Иван Григорьич говорил давеча, что он выигрывает. Мысль об этом разговоре отнимала у него теперь всякий аппетит. Ах, напрасно остался, совсем даже напрасно. А там еще Ольга Ивановна отчитает такую глухую исповедь, что не поздоровится. Зато хозяин -- молодец. За всеми так и следит. Никому не дает задуматься. Барин -- так барин и есть. И барыня -- красавица писаная, только как будто маленько молода. А впрочем, ихнее барское дело. Может, так и надо.