— целенаправленное разрушение коллективного сознания, что самое опасное — с использованием возможностей государственных СМИ, внедрение установок гедонизма, успеха любой ценой, «жизни здесь и сейчас», западных социальных нормативов поведения в противовес исторически сложившимся нормам коллективного бытия и трудовой деятельности в сверхсложных климатических и географических условиях России;

— снижение до критического уровня энергетического потенциала населения, рост заболеваний, в том числе — психических, социальная дизадаптация, нарастающая пандемия алкоголизма и наркомании, развал семейных связей и инверсия социальных связей на уровне трудовых и бытовых коллективов.

По мнению авторов данной аналитической записки, мобилизационное усилие должно быть инициировано высшим руководством страны. Импульс должен пройти по двум направлениям одновременно: оздоровление социальной среды и вытесняющее внедрение базовых «технологий прорыва», полностью переламывающее тенденцию на превращение страны в аграрно-сырьевой придаток Западной цивилизации.

Среди суммы «технологий прорыва» имеются технологии военного назначения, гарантирующие ассиметричный ответ на любую угрозу безопасности страны…

День «Д», время «Ч»[60]

Странник

Ордынку заливала прозрачно-золотистая дымка. Сквозь жёлтую листву сквозило по-осеннему синее небо. Лампадным тихим пламенем горели кресты на куполах.

На чёрный и блестящий, как бок вороного коня, капот джипа ветер прилепил крохотный жёлтый листок.

«И погода, как назло… Богу в такой день молиться надо, а не людей убивать. Ладно, выбрось из головы. Все идёт к тому, что скоро живые позавидуют мёртвым».

— Ты как? — Хартман терпеливо ждал, но, наверно, уже время вышло.

— Готов.

Максимов раздавил сигарету в пепельнице. Раскрыл кейс, последний раз проверил содержимое. Паспорт, перелистав страницы, сунул в нагрудный карман.

— Теперь слушай отдельное задание. От имени Махди.

Максимов покосился на Хартмана, сосредоточенно пыхтящего духовитой голландской сигаркой.

— Заложники — это арабам. Платили за политический скандал, они его получат. Нашей организации нужно самое ценное, что есть в посольстве.

— Шифры?

— Да. У тебя будет достаточно времени, чтобы вскрыть сейфы.

— Проблема в том, что я на иврите не читаю.

— В группе есть человек. Шрамик вот здесь. — Хартман приложил палец к скуле. — Мы вчера вкачали ему в память основные знания по ивриту. Тору, конечно, талмудить не сможет, но документы прочтёт, гарантирую.

— Хорошо, когда все так просто… Только одно не учли. Сам объект. Подступы не простреливаются, с крыш просматривается, как на ладони, в заборе дырок «мухой» наковырять — секундное дело. Двор — переплюнуть можно. Никакой оборонительной глубины. При правильно организованном штурме меня вышибут через печную трубу на второй минуте.

Хартман с нескрываемым интересом покосился на Максимова.

— Что-то не так? — спросил Максимов.

— Нравишься, когда так говоришь. Настоящий военный.

— Послать сразу или потерпеть?

— И характер есть. — Хартман усмехнулся. — Оборонительную глубину я тебе обеспечу, не волнуйся. Отсюда — и до Кремля. Не спрашивай, как, скоро сам все увидишь.

— Допустим. Допустим, за те часы, что будут чухаться со штурмом, я сумею добыть шифры. А как их передать? И кому?

— Лично мне. Когда шифры будут на руках, дай знать. Я вытащу тебя по-любому.

Хартман повернулся к нему лицом. Пристально заглянув в глаза. До самого донышка.

— Я отдаю себе отчёт, что посылаю тебя в западню. Шансов вернуться — практически нет. Но, странно, не могу отделаться от ощущения, что мы ещё встретимся.

— Самое странное, что у меня такое же ощущение.

— Тебя хоть раз предчувствие обманывало?

— Только один раз.

— И что тогда произошло?

— Встретимся, расскажу.

Максимов распахнул дверцу и, не прощаясь, вышел из машины.

Он перешёл через улицу. Между лопатками холодком покалывал чужой, пристальный взгляд.

«Смотри, смотри, глазастик. «Закрываться» я умею не хуже тебя».

На встречу попались трое молодых ребят. Сразу же бросилось в глаза лихорадочное возбуждение, сквозившее в каждом движении долговязых фигур. Из распахнутых курток миру на алых майках демонстрировались чёрный серп и молот в белом круге. Максимов уступил им дорогу. Ребята спешили к метро.

Он проводил их взглядом. Почему-то вспомнилась строчка из аляповатой книжки. Про любимых женщин и автоматы.

Волкодав

От «Третьяковской» через улицу потянулась цепочка пешеходов. Организованные туристы из провинции спешили прикоснуться к прекрасному. Старшая группы помахивала ярким зонтиком, как жезлом, подгоняя отстающих. Туристы шли, как стадо коров, пугливо, но напролом через притормозивший поток машин.

Ирина плавно сбавила скорость, остановила «шкоду» у бордюра, почти впритык к заднему бамперу грузного, как першерон, джипа.

Наклонилась, коснулась щеки Громова тёплыми губами.

— Прощай. Встретимся в другой жизни.

— А она у меня будет? — криво усмехнулся Громов, отстраняясь.

— Все зависит от тебя.

— Ну, тогда, конечно…

До него только сейчас, за мгновенье до расставания, дошло, кого же она ему напоминает. Барбару Брыльску из вечного новогоднего фильма «С лёгким паром!». Не внешностью, а внутренней сутью, какой-то затаённой надеждой на счастье, которое непременно тебя найдёт, если ты сам себя не потеряешь.

Ирина тяжело вздохнула. Указала на джип.

— Там тебя ждёт человек Махди.

— Махди?! Погоди… — Гром машинально потёр висок. — Он же потерялся чёрт знает сколько сотен лет назад. Где-то в Аравии.

— Универ, Володя, не даст тебе погибнуть с голоду.

— Есть масса более быстрых способов, — ответил Громов.

Он взялся за ручку двери. На мгновенье замер.

— Скажи, это для тебя была работа?

— Нет. Просто ещё одна жизнь. Она кончится, и я все забуду.

Он с трудом отвёл взгляд от её глаз, сделавшимися бездонными, как два ночных озера.

— Тогда, прощай.

Громов плечом толкнул дверцу и рывком выбрался наружу.

По привычке, вскользь осмотрел улицу. «Наружка» могла прятаться где угодно, такое уж место, а группы захвата по близости он не вычислил.

«Пока живём», — решил он.

Расслабленной походкой подошёл к джипу. Пассажирскую дверь открыли изнутри.

Громов заглянул в затемнённый салон. Внутри пахло горечью мандаринов. К стойкому запаху дезодоранта примешивался аромат только что выкуренной сигареты с душистым голландским табаком.

За рулём сидел Хартман. В первую секунду Громов его не узнал. На лысину Хартман напялил коротковолосый кудлатенький паричок а-ля Иосиф Кобзон. Свободную одежду флибустьера рыночных отношений сменил на строгий партикулярный прикид: серость костюма контрастировала с чёрной водолазкой, темно-синий плащ с тёплой подкладкой. Как заметил Громов, даже крохотный значок на лацкане пиджака имелся. Короче, хоть сейчас на совещание на Лубянку.

— Что выстроился? Или садись, или я поехал.

Громов на прощанье бросил взгляд вдоль улицы. Машина Ирины включила левый поворот и плавно тронулась с места.

Он нырнул в салон. Сразу же показалось, что попал в совершенно иную жизнь, непроницаемо темными стёклами отделённую от той жизни и того мира, к которым он привык.

Там, в мире за окном, люди ходили в Третьяковку и тряслись в метро, плелись на работу и спешили на свидания. Там отдельные граждане творили свои убогие криминальные делишки, а опера в меру сил, таланта и ума отлавливали их и конвейерным способом отправляли на нары.

Конечно, там случался и форменный беспредел: абсолютное скотство, патологическая жестокость и стяжательство за гранью разумного. Но в привычном мире не было того запредельного, надчеловеческого, что ворвалось в жизнь Громова, как ледяной чёрный вихрь. Даже глухое, как безысходное горе, средневековье растоптанной войной Чечни теперь казалось ему человечнее, теплее и живее того, мрака преисподние, в которое он погружался, как в трясину. Среди руин ещё теплилась жизнь. Здесь её не было. Там ты был либо своим, либо врагом. А здесь — никем и ничем.