Она разжала руки и бессильно отвалилась на спину.

— Свершилось, — прошептала она. — Дальше ты идёшь один, Махди.

Он сел, скрестив ноги.

— Не называй меня так. Это имя для тех, кто ничего не знает и ничего никогда не поймёт. Их головы забиты молитвами, а сердца закаменели от вражды.

— Ты хочешь, чтобы я назвала твоё имя?

— Да.

Она приподнялась, шепнула ему в самое ухо заветное имя. Так и осталась сидеть, положив голову ему на плечо.

Они молча следили за танцем сотни крохотных огненных танцовщиц. Дыхание женщины выровнялось, попало в такт с его дыханием.

Он протянул руку, поднял пиалу с густым черным настоем. Дал пригубить женщине. Она поблагодарила его взглядом. В зрачках плясали огоньки. И без того тёмные губы стали влажно черными, как ягоды ежевики.

— Ты сейчас подумал о другой женщине. Из ресторана. Той, что за ужином сидела за три столика от нас.

Он давно смирился с тем, что она умеет читать самые сокровенные мысли. Этим искусством она владела лучше, чем он.

— Ты её любил?

— Мне так казалось. Но это было давно. В другой жизни.

— Ты специально подгадал вашу встречу, я знаю.

На секунду перед его взором пронеслось видение элегантной дамы, умело и осознанно украшавшей собой общество двух солидного вида мужчин. Один из них смотрел на даму с немым восхищением. Второй поглядывал на него с плохо скрываемым превосходством, которое прёт наружу, когда знаешь, что понравившаяся другому вещь принадлежит тебе. Дама, напротив, ничуть своей принадлежности кому бы то ни было не ощущала. Была раскована и свободна, уверенная, что найдёт себе силы встать и уйти с кем она захочет. Или вовсе — одна.

Но он отчётливо почувствовал внутри женщины сосущую пустоту. Она уже выела все, оставив только броскую оболочку. Но и на ней поутру неумолимо проступают трещинки от беспощадной работы времени. Чем больше женщина демонстрировала свою независимость и своё умение склонить к своим ногам любого, тем явственнее проступала усталость и безысходность. Она была обречена, с кем бы она сегодня не ушла. Время безоговорочных побед для неё прошло, настало время невыгодных сделок.

Он несколько раз ловил на себе её взгляды. Но они были оценивающие, примеривающие и отмеряющие. Скрадывающие взгляды. Такие же, какие она украдкой бросала на других мужчин. В её быстрых, как удар кошачьей лапы, взглядах не было ни узнавания, ни испуга, ни надежды.

— Да. Но не затем, чтобы увидеть, что с ней сделало время. Я хотел узнать, насколько изменился сам.

— Ты изменился так, что её сердце даже не дрогнуло. Я это видела. Не беспокойся, ты пришёл неузнанный. И уйдёшь непонятым. Так сказали наши жрецы.

— Невелика мудрость. Чаще всего так и бывает.

Он пригубил питье из пиалы. Подержал во рту вяжущую горечь. Медленно, тягуче проглотил. От выпитого в голове тихо-тихо запела перетянутая тетива, дрожащая от прикосновений чутких пальцев ветра.

— Утром ты покинешь этот проклятый город и вернёшься в страну своих предков. Мой сын должен родиться там, где предначертано, — произнёс он. — Я расплатился с вашими жрецами своим сыном. Дальше я иду один.

Они не боялись, что их слова достигнут чужих ушей. Язык, на котором они разговаривали, в мире знали немногие. Но их уста были надёжно запечатаны клятвой Посвящения.

Он поднял взгляд на шпиль Останкинской башни, ясно видимый в широком панорамном окне гостиничного номера. Подсвеченный прожекторами исполинский столб, казалось, подпирает полог ночного неба.

День «Д» время «Ч — 10 часов»[43]

Странник

Здание раньше принадлежало какому-то режимному НИИ. К постройке позднего сталинского ампира с тыла прилепили параллелепипед производственного цеха, обнесли серым бетонным забором с колючей проволокой. Новые времена добавили пафосный чугунный частокол перед центральным входом и бронзовый фирменный знак над клумбой.

Максимов достал мобильный, вызвал номер Хартмана.

— Я на месте.

— Отлично. Как провёл время?

— Нормально. И вы это знаете.

Хартман самодовольно хохотнул. Максимов, поморщившись, отстранил трубку от уха.

В Останкино они сменили машину. Джип увёз бесчувственное тело парня, застрелившего какого-то кавказского мужика. Хартман пересел за руль подержанного серенького «фольксвагена», пропетляв переулками, вывез Максимова к пруду Тимирязевской академии. Притормозил рядом с припаркованной у обочины белой «тойотой». Достал из кармана брелок, снял машину с сигнализации, небрежно сунул ключи в ладонь Максимову.

— Твоя тачка на сегодняшний вечер. Доверенность и техпаспорт в бардачке. Сиди дома и жди звонка. Ты ещё после приезда вещи не разобрал, квартиру не пропылесосил. Вот и займись пока полезным делом.

— Дома хорошо, но на явке лучше.

— Насчёт конспирации не беспокойся. Им просто не до тебя, поверь мне.

— Когда нас выведут в один дворик на прогулку, я припомню эти слова.

Хартман в ответ разразился самодовольным хохотом.

Низкое ночное небо светилось нездоровым белёсым светом.

Таганка не спешила забыться обморочным сном жителя мегаполиса. В окнах домов горел свет, по улицам сновали машины, на фоне ярких огней рекламы скользили силуэты пешеходов.

«И всем, как всегда, наплевать, пока не шарахнет», — подумал Максимов.

— Ты меня слышишь, Дервиш?

— Да.

— Оставь ключи под сиденьем. Видишь белые ступеньки? По ним — наверх. Там тебя уже ждут.

В трубке запиликал сигнал отбоя.

Максимов вышел из машины. Осмотрелся.

Сейчас он отчётливо чувствовал на себе чужой взгляд. И отлично осознавал, что другого шанса уйти у него не будет.

«Ну, ещё есть секунда, чтобы сорваться с крючка. Да или нет?»

Максимов прислушался, ожидая ответа.

Ответ пришёл в виде удара ветра в спину, толкнувшего к чёрному стеклу дверей.

В холле было сумрачно и гулко. У стойки дежурного охранника мерцал монитор. В его свете лицо охранника показалось безжизненной маской.

Максимов протянул ему визитку Хартмана. Маска моргнула глазами.

Щёлкнул турникет. Над бронированной дверью зажегся зелёный огонёк.

За дверью находился небольшой холл с тремя дверями лифтов. Стоило Максимову шагнуть через порог, створки крайней слева двери разъехались в стороны. Внутреннюю отделку лифта явно скопировали из какого-то фантастического фильма. Пупырчатая сталь стен, мёртвый синий цвет, пульт по космической моде, пластины пола, словно оплавленные торможением в плотных слоях атмосферы.

Максимов вошёл, подмигнул своему отражению в зеркале.

«Похоже, дальше будет ещё дороже. Надо же себестоимость ракеты «Булава» нагонять», — подумал он.

Нажал кнопку верхнего этажа.

Пол рухнул вниз.

Трёхсекундное падение в бездну закончилось мягким торможением.

Максимов покосился на своё отражение. Лицо стало, как у охранника. Белой маской.

Двери бесшумно распахнулись. За ними была гулкая пустота.

Максимов кашлянул, прочищая горло, и спросил у пульта:

— И дальше что?

На полу, как звёздочки вспыхнули лампочки подсветки. Святящаяся дорожка обрывалась метров через пять.

— Пожалуйста, не сходите с дорожки, — произнёс механический женский голос.

— Тут и тупому ясно, — проворчал Максимов.

Он сделал три шага вперёд. Светящаяся дорожка удлинилась на три метра. Оглянулся на звук закрывшихся створок. Лампочки сзади погасли.

Он пошёл вперёд, пытаясь в отсветах лампочек разглядеть стены и потолок. Не получилось. Резиновые бубочки на полу гасили звук шагов. Полная потеря ориентации в пространстве. Казалось, что идёшь в полной пустоте.

«Мания конспирации, доведённая до полного маразма», — подумал Максимов.

— А как вы тут по нужде бегаете? — спросил Максимов.