— Собирайтесь. Возьмите еды и воды. Мы уходим, — после всего случившегося говорить ровным тоном было затруднительно. Зато Турцел жевал картошку, как будто ровным счетом ничего не произошло.

— Как? Уже?

— Хочешь погостить у бабушки? — Имельда махнула в сторону мутного оконного стекла. И без особой чёткости картинки было ясно, что творится на улице.

Турцел кое-как пропихнул в горло кусок не дожёванной картошки. Увиденное, но больше — вспомненное, его не радовало. И конечно, он тут же подорвался и стал собирать тот скарб, что достался ему от погибшего некроманта и что-то новое из этого дома. И, конечно же, еду.

Мару вытер чужой чистой простынью волосы и прошёл в комнату, в которой недавно была сама девушка, чтобы переодеться. Имельда накинула свой плащ и, взяв сумку, вышла. Монахиня ходила меж останками вконец дохлой нечисти и проговаривала слова молитвы. Некромантка закатила глаза.

— Это бесполезное занятие. Их нужно сжечь.

— Несчастных нужно отпеть, как подобает!

— Это ничем им не поможет. Они уже мертвы. Неотвратимо. Их душа отправилась в бездну. За гранью им не суждено побывать. Дам вам тот же совет, что и вы мне. Уезжайте. На этой мертвой земле ещё очень нескоро можно будет жить. — Имельда подошла к монахине. Та уперто смотрела на неё с неприязнью. — Поверьте, после произошедшего, это место почти проклято. Здесь теперь обитель смерти, а не жизни.

— Все ваше колдовство!

— Это началось ещё задолго до моего… приезда, — словно между делом произнесла девушка, глядя в глаза монахине. — И вы должны были чувствовать это, уважаемая Марфа.

Имельда вытащила из сумки мешочек с зубами. Монашка нахмурилась. Девушка раскрыла его и протянула женщине. Когда та разглядела, чем являлось содержимое, она отшатнулась и чуть не упала, запнувшись за отрубленную ногу, которая уже почернела под дневным солнцем.

— О, господи! — придушенно воскликнула женщина, открещиваясь.

— Это я нашла у некроманта, что жил в этой деревне.

— Не жило здесь никогда некромантов! — словно от беса, отшатнулась монахиня, сплюнув в сторону Имельды.

— Его имя Гумар. Так сказала Ивасья, из соседней деревни.

Монашка сложила брови домиком, накрыв рот рукой. В ее глазах было неверие. Она знала человека с таким именем.

— Нет, не может быть…

— Он навлёк на вас эту беду, сестра Марфа. Случайно, конечно. Но действовал он очень неосмотрительно и непрофессионально. И занимался чем-то запрещённым, — она потрясла мешочком и убрала его обратно. Монахиня проводила это движение взглядом.

— Гумар был доброжелательным человеком! Никогда никому ничего плохого даже словом не желал!

— Чем же он жил тогда? Если не некромантским делом?

— Он лечил наших деревенских. И в соседних деревнях тоже лечил… Он лечил. Только лечил… — монахиня забормотала.

— Ага, — Имельда покивала. Яснее ситуация не становилась, но было понятно хоть то, что некромант, прикидываясь лекарем, делал какие-то свои делишки. Может даже и зубы у детей выдирал, не убивая тех, но… Имельда отмахнулась. Она пыталась оправдать этого человека. Она же прекрасно чувствовала смерть и боль, которыми тянуло от мешочка.

Из избы вышли мужчины, полностью собранные. Имельда посмотрела на них, потом снова обратилась к монахине, которая что-то бормотала себе под нос. Держа руки у груди, она крепко сжимала нательный крест.

— Уходите отсюда, сестра Марфа. Деревню следует сжечь, чтобы полностью избавиться от яда этих тварей.

— Не говорите так! Они были живыми людьми!

— Были! — повысила голос некромантка. — А сейчас это нежить. Мертвецы и то более чистые, чем то, что вы видите перед собой. И даже тот факт, что у них отрублены головы, не даёт точной уверенности, что здесь не заведётся что-то ещё. Деревню необходимо сжечь!

Монахиня не выдержала и заплакала. Здесь был ее дом, здесь были ее друзья, здесь был отец Йосеф, что заменил ей родителя. И все они погибли страшной смертью.

Имельда осмотрелась и припомнила, что, когда по сумеркам расставляла свечи, то не увидела продолжения дороги: деревня заканчивалась тупиком. Девушка обернулась к Турцелу.

— Ты говорил, что через деревни дорога идет прямо до столицы.

— А я и не отказываюсь от своих слов. Дорога есть, через лес, как бишь там его… Костлявый…

— Костяной, — молвила хриплым голосом монахиня. — Была дорога да не стало. Не ходит там уже никто больше десяти лет. А кто рискует пойти по сокращённому пути, более не возвращается домой. Так что туда вам и дорога.

Сидя в грязи, монахиня смотрела куда-то пустым взглядом. Имельде были знакомы те чувства, что сейчас исходили от женщины: она потеряла все, что было дорого ей на этом свете. Ее душа истекала кровью, иссыхала и черствела. Она теряла ту веру и силу, что наполняла ее всего несколько часов назад. Девушка не винила монахиню за эти нечистые и даже злые слова. Не многие могут справиться с тем, что им уготовано.

— Уходите, — в который раз произнесла девушка. Уговаривать ей надоело, — Я сожгу деревню с вами или без.

Она направилась в начало поселения. У неё ушёл час, чтобы обойти его все вдоль и поперёк. Там, где она проходила, читая шепотом слова, воздух укрывался полотном белесой дымки.

Монахиня, собрав силы, молча и не прощаясь, уже давно ушла в сторону деревни Ивасьи, унося свой скромный скарб, нажитый за годы жизни в церкви. Мару и Турцел стояли на окраине деревни в подлеске у покосившихся домишек. Проводник вертел в руках старую трость с затертой ручкой. И где успел найти?

Под слоем снега не было видно дороги. Ее наличие можно было обнаружить лишь по петляющему свободному пространству меж деревьев. Там когда-то был лес, но его вырубили, чтобы проложить путь. И вот, сейчас, спустя столько лет, время и лес брали свое: сквозь снег можно было различить макушки маленьких сосенок.

Имельда подошла к мужчинам и обернулась на деревню. Высекла искру кинжалом о меч, и, заискрившись, воздух вспыхнул такой плотной стеной пламени, что путники невольно сделали несколько шагов назад.

Огонь очистит это место, и когда-нибудь здесь вновь прорастет лес и появится жизнь.

***

Привал устроили только к вечеру. Каждому хотелось уйти от этого злосчастного места как можно дальше. Лишь изредка делали остановки буквально на несколько минут, когда боль в ногах становилась невыносимой.

Все молчали. Даже Турцел. Он был погружён в себя и очень редко когда заговаривал и исключительно для того, чтобы обсудить путь и то, как этот самый путь стремительно менялся на глазах. Они прошли всего ничего, но окружающая местность стала настолько разительно отличаться от той, в которой жили люди, что, казалось, они попали на другой конец материка. Начать хоть с того, что снег остался далеко позади почти сразу. Мужчины стянули тёплые кофты, убрав их в сумки. Привычные березы и сосны постепенно, но стремительно вытеснялись удивительными деревьями. Их стволы были изогнутыми, словно в течение своей жизни растения не могли определиться, куда расти. Примерно на высоту человеческого роста они были покрыты мелким мхом, кончики которого к вечеру начали светиться мерным светло-зелёным светом. А когда его касались, мох стремительно гас в этом месте, чтобы потом вспыхнуть от касания с удвоенным веселым мерцанием. Эти деревья были с длинными узкими листьями на плакучих ветвях. Они чем-то напоминали девушке ивы, за тем исключением, что цвели деревья совсем неожиданными большими и нежными ярко-розовыми бутонами. Их едва не идеально круглые лепестки были столь нежными, что почти прозрачными. На земле почти лишенной травы и другой растительности лежал покров из этих самых лепестков. Вот только они были уже молочно-розового цвета, бархатными и шершавыми на ощупь и были столь крепкими и острыми по краям, что ими можно было рассечь даже дерево.

Турцел сказал, что слышал об этом лесе, и что за унцию таких лепестков платят золотом и драгоценными камнями — такие ценные эти лепестки. А если кто-то умудрился бы привезти цветок, что ещё не закостенел, то за него могли бы даже убить. Из нежных бутонов, как поведал отошедший от потрясений Турцел, создавали какие-то очень ценные ингредиенты для алхимических средств. А уж для чего те использовали, бандит не знал. Попросту было не интересно и не было денег, чтобы узнавать, для чего те снадобья.