«Ахчи»[4] из Кировакана
Променад поначалу меня разочаровал… Впрочем, что можно узреть посреди обычной рабочей недели, глубокой ночью, да еще зимой! Я обходил улицу, чувствуя в себе служебную алчность коменданта учреждения, который производит квартальную опись имущества. Был у нас в институте такой тип. Он появлялся в аудитории во время лекции без стука, без «здрасьте-до-свидания», с пухлой амбарной книгой в руках и с угрюмым выражением на широкой роже отставного ефрейтора, и тотчас принимался сличать номера столов и стульев с записями в книге. Закончив, он покидал аудиторию, даже не взглянув на онемевшего от его наглости лектора… Так и я шел по ночному Променаду, зыркая по сторонам и записывая в блокнот всякую чепуху. О пальмах мне писать надоело, а вот под пальмами…
Мальчишка лет четырнадцати, мексиканец, в блестящем облегающем костюме, выделывал телом такие кунштюки, что кривляке Майклу Джексону впору было уйти на пенсию. Невероятно, какую пластику может демонстрировать мальчишеское тело, это надо видеть… Проследить воочию линию его рук и ног не так просто, глаза непостижимым образом фиксируют только след этих движений, получается этакий человек-пунктир. Ради кого он так старается? Вокруг стоят человек пять таких же огольцов. Они выуживают из пакетика чипсы и равнодушно глядят на артиста с видом: и мы так умеем.
Поодаль расположился другой умелец. Вначале я подумал, что посреди Променада воздвигли памятник президенту Линкольну – зеленый, точно на пятидолларовой купюре. Правда, в шляпе со звездно-полосатым окладом. Приблизился, вгляделся в остроносое лицо шестнадцатого президента, освободителя рабов, – вроде президент моргает. Так это живая скульптура! Не впервые я сталкивался с таким способом зарабатывать денежку. И в Москве, и в Питере нашлись подражатели. Но каждый раз я испытывал перед ними чувство вины, сам не знаю отчего. Вообще чувство вины всегда пробуждается во мне при виде нищих. Нащупав в кармане квотер, я бросил его в чашу, что стояла у ног «президента». Мелкая монета квотер. Попрошайки в Америке, как правило, требуют доллар или больше, а за квотер нередко шлют проклятия вслед благодетелю, а то могут и по шее накостылять сгоряча. Но по российским меркам, на сегодняшний день, двадцать пять центов – это восемь рублей. Или два «городских» батона. В то время как в Америке за квотер купишь четверть круассана – воздушную булочку размером в ладонь. Разница!
Что это я забрался в социально-экономические дебри? Передо мной был не банальный попрошайка, а артист, изображающий президента. Тут важна не только сумма подношений, но и признание таланта…
А в отдалении требовал к себе внимания другой артист – пожилой мужчина живописного вида. Его седые нечесаные космы падали на широкие плечи, украшенные расписным жилетом. Тонкую талию обтягивал красный платок, из-под которого выпростались потертые джинсы. Облик мужчины излучал королевское достоинство. Резко очерченные губы под сухим птичьим носом сжимали деревянную трубку, через которую фокусник выдувал огромные мыльные шары, запуская в них табачный дым. В разноцветных лучах фонарика шары являли фантастическое зрелище. А тут еще юное дарование с ангельским ликом, сидевшее за клавиатурой электронного синтезатора, неназойливо предлагало собственное сочинение… Магазины-бутики, антикварные лавки, ювелирные салоны. Особенно завораживали индусские магазины с резными изделиями из дерева и кости. Изображения Будды, танцовщиц, бытовые сценки… Поражала проработанность каждой детали, каждой складки одежды, каждого волоска на шкуре животных. Продавец не ходил за тобой по пятам, как это здесь принято, не канючил, предлагая свои услуги. Магазин-музей – тут посетитель предоставлен самому себе…
Первое впечатление от, казалось бы, дремлющего Променада улетучилось. Я с любопытством дефилировал вдоль четырех кварталов, что ограничивали Променад, в толпе таких же припозднившихся зевак. Небо над Променадом близкое, теплое и без звезд. Вообще над Америкой звезд маловато. Удивительно. А те, что есть, почему-то очень мелкие, точно иголочные проколы. То ли такой абберационный эффект над этой частью земного шара, то ли я задираю голову не в звездный сезон. Вот Луна – да! Такой огромной луны в России я что-то не примечал. Огромная, сытая: кажется, протяни в полнолуние руку – и достанешь. А вот звезды подкачали… На американском флаге они больше впечатляют – постаралась мисс Бетси Росс в 1776 году, после того как в ее швейную мастерскую в Филадельфии заглянул Джордж Вашингтон, первый президент первых тринадцати Соединенных Штатов. Мастерица Бетси почтительно выслушала пожелания президента и выполнила заказ. Да так удачно, что сшитый ею флаг был принят конгрессом как основа государственного флага, после чего имя тетушки Росс вошло в историю Соединенных Штатов. Теперь звезд на флаге уже пятьдесят – заметно прибавилось, – а вот полос осталось столько же, сколько нашила Бетси Росс, – тринадцать, по числу первых штатов.
В конце Променада какой-то художник – крепкий парняга с массивной цепью на шее и с сигарой во рту, – прищурившись от табачного дыма, размалевывал красками спину полуголой девицы, что сидела перед ним на коврике и читала книжку. Бросив прощальный взгляд на «боди-артчика» и его модель, я свернул на боковую улицу, и тут мой нос уловил до боли знакомый запах, а глаза узрели надпись на русском языке: «Хароший шашлик! Заходи – потанцуем!» В Лос-Анджелесе русскоязычная община считается второй после Нью-Йорка по численности, так что подобных заведений здесь немерено. Шашлык мне не хотелось, а вот кутаб – тяжелый, влажный, с золотистой поджаристой оборочкой – я бы съел…
Шашлычная пустовала. Четыре столика, покрытые цветной клеенкой, выглядели сиротливо, не спасали даже букетики хилых цветов, засунутых то ли в стакан, то ли в банку. Ну точно как в Баку времен моей молодости. Сейчас наверняка появится хозяин – усатый азербайджанец в замызганном переднике… Но появилась женщина, причем – армянка. Это я сразу усек – сказывался давний опыт общения с восточными людьми. Женщина была среднего роста, скрюченная, со впалыми щеками на изможденном лице и длинноватым, каким-то усталым носом. Она подошла к моему столику, оперлась о клеенку сжатым кулачком и молча уставилась на меня черными круглыми глазами.
– Ха-ес? – спросил я: мол, «армянка»?
– Ха, – ответила официантка без особого расположения – да, мол, армянка – и перешла на русский: – Что будешь кушать? Чанахи, шашлык, люля-кебаб? Или хаш? Есть свежий хаш.
– Какой хаш, женщина, – в тон ответил я. – Два часа ночи.
– Как раз время для хаша, – упрямо проговорила официантка.
В чем-то она была права. В Баку отведать хаш – густой бульон из бараньих костей – любители съезжались чуть ли не в шесть утра. После чего сил хватало на весь день…
– Кутабы есть? – спросил я. – Свежие?
– Как для брата сделаем, – ответила официантка. – Два доллара три штуки. Порция.
– Порцию кутабов, – распорядился я. – И больше ничего.
– Ладно, ладно, – ответила официантка и ушла так же тихо, как и появилась.
«Молодец, хозяин, – подумал я. – Держит бакинский духан в центре Лос-Анджелеса. Наверняка сюда тянутся те, кто привык в той, давней жизни к подобной обстановке…» И оказался прав, официантка подтвердила: «Раньше, когда здесь все было как у всех, посетители заглядывали нечасто, и Кямал – так звали хозяина – все переменил. Накрыл столы клеенкой, стулья заменил табуретами, повесил на стену палас, в туалете поставил кувшин-афтофу,[5] а на дверях намалевал краской «УБОРНЫЙ»… Выбросил американскую музыкальную установку – посадил зурначей. Теперь приезжают люди из Вест-Голливуда, из Беверли-Хиллз приезжают. Отовсюду, где живут наши… Только на повара посмотреть приезжают – он раньше работал в Баку, в гостинице «Интурист». Лучше него никто в Калифорнии шашлык не делает. А ты что заказал? Ах кутабы… счас принесу…»
