На ровной зеленой лужайке, точно яркий гриб, показался еще один дом под красной крышей, в романском стиле, с колоннадой. Он тоже, вероятно, сооружен из фанеры, реек и клея. Рядом голубел овальный бассейн с легкими шезлонгами на борту. Правила владения американцами своим домом для безалаберного домовладельца Европы весьма забавны и не совсем ясны. Хозяин соседнего дома может тебе весьма испортить жизнь. Скажем, если дым твоего барбекю или запах шашлыка дотягиваются до носа соседа, могут возникнуть серьезные неприятности с вызовом полиции. Один мой приятель по наивности срубил дерево на своем участке – так он проклял минуту, когда впервые поплелся на улицу Желябова, в ОВИР, оформлять документы на выезд. Бдительные соседи словно только и ждали звука электропилы. Что более всего сокрушило моего робкого дружка, так это то, что полиция, надев на него наручники и доставив в участок, только там его уведомила о штрафе за сруб дерева на его же собственной делянке. Вообще догляд за соседским домом превратился в нечто вроде спорта. Может быть, поэтому американский дом отличает особая изощренная аккуратность в отношении не только флоры, но и фауны. Попробуй прогнать палкой косулю или оленя, которые забрели на твой участок из леса где-нибудь в предгорье Аппалачей, я уж не говорю о «пристрелить» – пусть это будет лиса, волк или белка… О белки! Эти кроткие существа, пышные, словно муфточки для сугрева нежных девичьих рук… Более наглых тварей невозможно представить. С каким самомнением, с каким высокомерием они шляются по частным владениям. Американские белки, скунсы, барсуки и прочие божьи твари ни в грош не ставят человека, словно ознакомились со всеми статьями кодекса, где четко прописана кара за их притеснение. Однажды ночью автомобиль, в котором я ехал с приятелем по улице Филадельфии, резко затормозил: в свете фар чинно пересекал улицу выводок енотов. Семейство никуда не торопилось. И даже, по-моему, было весьма радо нашему автомобилю: по крайней мере, осветили им дорогу… «Не дай бог мне придавить этих дармоедов, – сокрушался приятель. – Засудят. При чем тут ночь? Завтра же все городские газеты поднимут вой на первой полосе. Будут требовать, чтобы полиция нашла и распяла негодяя. И найдут, поверь мне… Когда я читаю о таких историях, мне кажется, что президентом страны является какой-нибудь енот или скунс».

За окном вагона ландшафт продолжал настойчиво убеждать меня, что я в Калифорнии, причем довольно своеобразно – панорамой завода. Трубы, газгольдеры, сложные конструкции, напоминающие крекинг-установки для очистки нефти, но снаружи, извне… санаторий и только: белые стены ограды, красная и синяя кровля заводских корпусов. В зелени деревьев проглядывали пятна каких-то непонятных механизмов…

Поезд въехал в туман, чья белесая глыба спрятала от меня Калифорнию. Досада. Попасть в эти места, чтобы пялиться в молочное стекло. Неужели туман никогда не кончится? Но кончился. Так же внезапно, как и возник… Взору предстала поляна и строение на краю поляны, у леса. Вдоль аллеи, ведущей к строению, светлели какие-то скульптуры. Казалось, они гонятся за этим строением, а само строение, по мере приближения поезда, превращалось в дом – двухэтажный, со скошенной крышей и небольшими окнами. Сумрачный, темный, он словно замер в нерешительности перед лесом. Дом отличался от современных американских домов особой основательностью. Он напомнил мне другой дом. Тот стоял далеко от этих мест, в деревушке Клаверак, вблизи городка Хадсона, штат Нью-Джерси. Сумрачный, вросший в землю серыми тяжелыми стенами, дом-замок словно исподлобья вглядывался в просторную панораму парка, напоминая декорацию хичкоковского фильма…

…Мальчик жил в интернате германского городка Хемница, размещенном в бывшем здании гестапо. Шел 1955 год, мальчику было двенадцать, он любил рисовать, лепить и читать. В библиотеке интерната ему попалась на глаза новелла Вашингтона Ирвинга. Герой новеллы Рип Ван Вингли, весельчак и балагур, перебрал лишнюю пинту эля и, прикорнув на часок, проспал двадцать пять лет. Описание его снов произвело на мальчика такое впечатление, что, вернувшись с родителями в Ленинград, мальчик однажды нарисовал на обоях лес, где жили гномы, синее небо и фантастические горные вершины. Вероятно, те обои с рисунком мальчика давным-давно сорвали новые жильцы ленинградской коммунальной квартиры, наклеив другие обои. А напрасно. Новые жильцы той коммуналки могли бы сильно обогатиться: рисунки на обоях были сделаны детской рукой ярчайшего художника современности Михаила Шемякина.

А при чем здесь дом в Клавераке, что близ городка Хадсона, штат Нью-Джерси?

Михаил Шемякин, перебравшись из Франции в Америку, подыскивал место для летней мастерской. Он перебрал несколько вариантов – все не то. Однажды, на закате дня, переезжая мост у деревушки Клаверак, Шемякин вдруг узрел тот самый сказочный пейзаж, нарисованный им в детстве на обоях ленинградской коммунальной квартиры. Удивительное сходство – какая-то мистика. Казалось, с гор, полыхающих закатным солнцем, сейчас спустятся маленькие лесные колдуны… Дом-замок, что стоял на краю болота, куда жители Хадсона годами сваливали всякий хлам, выглядел диким и сумрачным, словно и впрямь служил пристанищем хичкоковским персонажам из его фильмов ужасов. Это был знак судьбы. Поиск летней мастерской обернулся находкой своего нового дома, новой родины…

Жизнь Михаила Шемякина – готовый сюжет для классического приключенческого романа. «Мое детство, – рассказывал художник, – это беспробудная темная ночь, залитая кровью. Больше всего я боялся в детстве, как и все мальчики, которые больше любят мать, чем отца, что отец убьет мою мать. Он ее зверски избивал, нередко дело заканчивалось пальбой. Нам приходилось выпрыгивать в окно, когда он хватал шашку и начинал рубить все подряд…»

Повзрослев, Шемякин столкнулся с испытаниями другого порядка: исключение из художественной школы с «волчьим билетом», психушки, последствия психотропных препаратов – все шло в дело, чтобы выбить из художника «непонятный народу» талант. Радетели чистоты народных нравов не могли и представить ту мощь, с которой художник заявит о себе миру.

Мне посчастливилось побывать в Клавераке, в поместье Михаила Шемякина. Сумрачный замок стоял чуть поодаль от его бревенчатого двухэтажного дома. Рослый, с теленка, ньюфаундленд Портос ласково вскидывал свою львиную башку – радовался гостям. Ликование пса достигло кульминации, когда на пороге дома появился хозяин. В пятнистой куртке-сюртуке защитного цвета, с закатанными руками, в зеленой фуражке-конфедератке, художник походил на отдыхающего польского офицера. Еще эти черные галифе, заправленные в высокие сапоги. Открытый ворот темной водолазки охватывал смуглую шею. Узкие губы, остро очерченный прямой нос. Очки с широкими дужками прятали, как мне показалось, рыжеватые, чуть вытянутые глаза. Бурый шрам – свидетель работы художника с металлом – пластался на правой щеке, придавая красивому тонкому лицу особый мужественный шарм.

В годы, когда Шемякин жил в Ленинграде, я не был с ним знаком лично – только по слухам. Как-то молодые художники-нонконформисты устроили полулегальную выставку на квартире – опасная по тем временам затея. На выставке экспонировались и работы Шемякина. Впоследствии я слышал о Шемякине от его приятеля, поэта-художника Владимира Уфлянда. Вот, пожалуй, и все. Но облик Шемякина был мне знаком – слишком известен становился художник в мире. Известность эта нет-нет да и пробивала «железный занавес» семидесятых годов.

И вот я увидел его воочию и, честно говоря, оробел. То ли ландшафт поместья с сумрачным замком был тому причиной, то ли мраморные статуи сфинксов перед крыльцом хозяйского дома, то ли таинственный парк с белеющими в темной зелени скульптурами, а вероятнее всего – всемирная известность самого хозяина. Но робость тут же прошла: простота и сердечность хозяина поместья и его милой помощницы и секретаря Сарры развеяли напряженность первой минуты. Погружение в мир Шемякина – я не отделяю художника от его творений – требует присутствия духа, оптимизма, силы воли и черт знает еще чего… Работы его нельзя просто созерцать. Они заставляют думать, призывают думать, охватывают сознание горячкой сопричастности. Вглядываясь в сидящего в кресле голема – Петра Великого, что расположился у входа в хозяйский дом, – я вновь испытывал смятение, которое охватило меня в момент первого знакомства с «таким» Петром, в Петропавловской крепости в Петербурге. Воля этого императора на столетия вперед определила судьбу России. А здесь, в Клавераке, казалось, император открывает парад шемякинских героев, разбросанных по всему парку, разбитому на месте осушенного болота. Позади императора стояло на задних лапах странное бронзовое существо: не то крыса, не то вепрь – в мундире, с офицерскими эполетами. А рядом – двуликий Гамлет на коне, с торсом-позвоночником, от которого расходились ноги, спрямленные лошадиным крупом. Одна нога в ботфорте, вторая – обнаженная. В левой руке, закованной в рыцарские доспехи, череп бедного Йорика, правая, мирная, рука придерживает поводья лошади. Извечный вопрос, заданный человечеству, – быть или не быть? – Шемякин передоверил этой «раздвоенной» фигуре принца Датского, предлагая зрителю самостоятельно дать на него ответ…