Я подумал, что не стоит портить момент, и неторопливо повернул ручку двери.

Коморка была крохотной, заваленной до потолка грудой картонных коробок. Скорее всего, в них были такие же вещи, как дали мне. Я покружился на месте и, не найдя ничего более подходящего, положил одежду на верхушку одной из картонных башен. Было прохладно, а вкупе с зеленоватым освещением место напоминало жутковатую лабораторию сумасшедшего доктора, ставившего опыты на заключенных. А что? Кто знает, куда девались парни, отмотав срок? Вместо коробок – склянки с бальзамированными головами. И я такой посреди всего этого, триумфально отсвечивающий бледной задницей в полумраке. В ней все еще играло детство.

Я с удовольствием надел простые черные брюки. Мягкий, приятный материал прилегал к коже чуть плотнее, чем нужно – да и я уже не был щуплым подростком. Зато клетчатая рубашка села как влитая. А когда на ногах снова оказались мои любимые кеды, я на секунду закрыл глаза и расслабленно запрокинул голову назад, чтобы насладиться ощущениями. Потом, сложив тюремную форму в стопку, я вышел из раздевалки.

Четверо тюремщиков стояли все там же и обратили на меня внимание, лишь когда я громко закрыл за собой дверь.

– Ты че лыбишься? – спросил дохляк, оторвавшись от списка моих личных вещей. Обычно так вглядываются в учебник по астрофизике далекие от науки люди. В моем же случае, наоборот, сложного ничего не было: пара тряпок, банковская карта, документы…

– Я счастлив, – ответил я коротко.

– Неужели? – человек-фуражка поднял на меня глаза.

Я внезапно заметил, сколько озорства и жизни в них было. Меня пронзило странное чувство: на секунду мне показалось, что передо мной мой ровесник, а не изнуренный жизнью старик, который, сгорбившись, перебирает пальцами какую-то цепочку.

– Кстати, Вы кое-что забыли, – он вытянул руку и кивнул головой: на его ладони лежали старые карманные часы.

Я присмотрелся:

– Не мое.

– Придурок, они были среди твоего барахла, – протараторил его напарник, тыча кривым пальцем в планшет с бумагами, в которых ставил галочки. – Слепой? Часы твои, и будь добр забрать их с собой!

Мне никто не смел указывать. Я был крайне не толерантен к людям, которые позволяли себе общаться со мной в таком тоне.

– Падла, ты попутал? Засунь эти часы себе…

– Как ты меня назвал? – соплежуй напротив стал сопеть, как мопс, которого наконец-то выпустили на улицу поссать.

– Терпила. Шланг. Утырок… – я холодно оскалился, выговаривая каждое слово с особым удовольствием.

– Завали…

– Тише, Дэниел… Будете спорить, мистер Шерфилд? – спокойно проговорил старик, и я перевел взгляд на него.

– Я еще раз Вам повторяю: это мне никогда не принадлежало, – я заметно повысил голос и почувствовал, как Джефферсон дернулся у меня за спиной, однако пожилой мужчина покачал ему головой. – Оставьте их себе. На крайняк, Вы всегда можете их сбагрить кому-то…

Он снисходительно улыбнулся и склонил голову на бок:

– Нет, не могу. Мне не позволяет служебное положение, – и он положил их на стойку передо мной.

Не знаю, почему я колебался. С одной стороны, мне не хотелось брать вещь, которая мне не принадлежала – в этом я был абсолютно уверен, несмотря на попытки охранников меня разубедить. С другой стороны, вещь эта была полезная и, возможно, не такая уж и дешевая.

Я потянул за цепочку, и часы мигом оказались у меня в руке. Я засунул их в карман.

– С этого дня время понесется невообразимо быстро, мистер Шерфилд, – сказал старик и подмигнул мне. – Следите за ним. Тратьте разумно.

– Э-э-э… Ладно, – я не знал, что ответить, и взгляд сам упал на вышитую на его форме фамилию. – Спасибо, Г. Блайд. Вы очень любезны.

На прощание я крепко пожал руку Чаку и, кивнув всем остальным, направился к выходу, но внезапно мне захотелось обернуться. Я посмотрел на старика и увидел, как он мне улыбнулся, и, сощурив глаза, прошептал что-то. Но я не умею читать по губам.

Ворота скрипнули, и я медленно проследовал к старой, местами ржавой, тачке. Как она вообще ездила? Уровень сервиса: боги. К счастью, до ближайшей автобусной остановки было недалеко.

Я устроился на продавленном сидении рядом с водилой и положил руку на свой рюкзак. Документы, выданная мне сумма денег – мизерная, естественно, настолько, что мне не хотелось ее пересчитывать – но на билет и по мелочи хватило бы. Толстенная тетрадь, оставшаяся с учебы, пара личных вещей… И все, пусто.

И пустота была не только в рюкзаке.

Я резко осознал, что теперь у меня появился шанс вернуться к нормальной жизни, вернее, попытаться построить ее. Передо мной простиралась неизвестность, в то время как позади меня, за закрывшимися воротами, был привычный, можно сказать, близкий мир, в котором я прекрасно ориентировался. Он был прямолинейным. Взаимным. Жестоким, но без лишней шелухи. Там можно было отвечать болью на боль, потом и кровью зарабатывать себе авторитет. Помимо этого, тюрьма учила самообладанию и выдержке, объясняла, что далеко не все споры можно решить с помощью кулаков – важно что, как и кому ты говоришь. Это помогло мне понять: чувства, идущие в разрез с разумом, лишь вредят. Досадно, что это дошло до меня не сразу и лишь по другую сторону стены. Но галочку в дипломе можно было поставить.

Вписался бы выпускник такой школы жизни в совершенно другую, пусть и отдаленно знакомую обстановку? Пришелся бы я кстати? Спорный вопрос.

В любом случае, я умел подстраиваться под меняющиеся обстоятельства, да и вообще… Благодаря родителям мне не нужно было напрягаться – мне было, куда вернуться, плюс я мог еще о-очень долго не работать, но… Я так не привык. Было бы стыдно «сидеть у них на шее». Не знаю, как это по-другому назвать, ведь их уже давно нет …

Я закатал рукава и посмотрел на свои руки: вспухшие вены многочисленными ветвями расходились от запястья к локтю, на одной практически в точности повторяя нарисованные на коже узоры. Двадцати девяти лет вполне достаточно, чтобы покрыть все свое тело татуировками, однако я решил сделать всего одну. На левом предплечье начинался изогнутый ствол, а плечо и часть груди занимали густые переплетенные ветви старого дерева. Они тянулись к сердцу, словно там находился источник света. На самом деле, дереву никогда не суждено было обзавестись листьями, и кривым оно было, скорее, от ветра и отсутствия тепла. Грустно – никогда не познать весны.

Зато оно не сломалось и не упало. Оно прочно вцепилось в землю корнями. Я также впивался пальцами в жизнь. Терпел, упорно трудился и ждал, когда это закончится. Ведь, даже когда пасмурно, солнце продолжает светить. И в один прекрасный день облака рассеиваются, и над головой простирается ясное небо.

Мое более-менее примерное поведение сыграло мне хорошую службу, и Тот-Самый-День наступил на несколько лет раньше. Всего пара лет, в сравнении с пройденными, практически ничего не значила, а, с другой стороны, значила очень многое. Новый этап начинался сейчас, и я точно знал, что необходимо сделать в первую очередь.

В городке, под названием которого во второй половине дня затормозил мой автобус, я столкнулся с забавной сложностью – найти место, где можно снять деньги. Прохожие толком не могли дать ответ на вопрос, где находится ближайший банкомат, и только один пожилой господин, с презрением посмотревший на мою руку, подсказал мне направление, в котором двигаться. То, что это находилось в противоположной части города, меня совершенно не волновало. Я мог идти, куда глаза глядят, сколько хочу, как хочу… Вернувшаяся ко мне свобода, однако, не опьяняла меня. Она… смущала. Смущали люди вокруг – они были другими. Хотя, надо признаться, многие лица были мне знакомы, но мы проходили мимо друг друга и не показывали виду, что встречались где-то раньше. Судя по всему, некоторые не видели смысла скитаться по стране и оседали тут.

По дороге я зашел в закусочную. Их внешний вид, вопреки изменениям, произошедшим в обществе, остался прежним. Я давно не ел приличных гамбургеров, и, когда симпатичная официантка принесла мне тарелку, где вдобавок еще лежала картошка фри и луковые кольца, я чуть не прослезился. Надо ли говорить, что они стоили каждого потраченного на них цента?