Весть о случившемся моментально облетела всю гимназию, сразу же став известной всем: от недавно появившегося сопливого первокурсника и до истопника Игнатьича, вечно сидевшего в своей каморке. Гимназисты, едва дотерпев до окончания первого занятия, высыпали в коридоры и стали живо обсуждать происшествие. Правда, толком никто ничего не мог сказать (ведь, все свидетели уже давно сидели в приемной директора. Рассказчики лишь глубокомысленно надували щеки и многозначительно качали головами, не забывая выдавать очередную сплетню.

И чего только не говорили об этом. Едва ли не каждый считал нужным что-то добавить, передавая сплетню другому. Постепенно история обретала такие подробности, которых в действительности и в помине не было. Все это напоминало снежный комок, который по мере катания становился огромный шаром.

К новому перерыву между занятиями уже говорили не о каких-то там случайных прикосновениях, а о самом настоящем насилии. Старшекурсники, собрав вокруг себя ребятню помладше, леденящим шепотом рассказывали о сорванном форменном пиджаке, разорванной в клочья женской сорочке и смятой юбке. Кто-то шел еще дальше, и, скабрёзно подмигивая, упоминал и об этом самом…

Если за дверьми директорского кабинета все бурлило, то внутри висела мертвая тишина. Она ощущалась настолько материальной, словно ее можно было коснуться или даже ножом резать.

—… Это в высшей степени, вопиющее происшествие, которое ни в коей мере не должно остаться без последствий, — хорошо чувствовалось, что директор едва сдерживался, чтобы не сорваться. Холода в его голосе было столько, что при случае можно было заморозить всю гимназию с учениками и преподавателями. — Вы хотя бы осознаете тяжесть своего проступка, господи Мирский? В ваших глаза я, к сожалению, не вижу ни понимания, ни сожаления…

И он был тысячу раз прав. Стоявший сейчас перед ним на вытяжку, Рафи сейчас не чувствовал ни первое, ни тем более второе. В голове у него в этот момент вертелось лишь одно слово, которым он пытался описать происходящее, — «дичь». Что, в конце концов, он должен был понимать? О чем сожалеть? Ведь, ничего предосудительного в его действия не было! О каких к черту оскорблениях или насилии идет может идти речь, если он пытался помочь этой девчонке?

— Мне кто-нибудь наконец объяснит, в чем меня обвиняют? — Рафи решил прекратить этот «цирк». Ему должны четко и понятно сказать, в чем его вина. — И каковы ваши доказательства?

Тут у окна дернулся классный надзиратель с перекошенным лицом. Видно было, что того самым натуральным образом «корежит»

— Что? Вы просто откровенный беспринципный наглец! — прошипел тот, меря парня презрительным взглядом. — Мир не видел еще такого цинизма! Смотреть в глаза и лгать при этом… Плебей! Уличное быдло!

После него заговорил директор, всем своим видом показывавший свое согласие со словами подчиненного.

— Что ж, хотите доказательств? Будут доказательства. Тем более я уже успел переговорить с теми, кто стал свидетелем вашего бесстыдства, — мужчина нажал звонок на столе, вызывая делопроизводителя, даму из приемной. — Будьте добры, пригласить гимназиста Вишневского. А гимназиста Карпова попросите приготовиться.

Почти сразу же на пороге показался невысокий полный парень с рыжими волосами и конопушками по всему лицу.

— Юноша, расскажите нам еще раз, как все было. Не бойтесь, никто вам не причинит вреда, — директор разрешающе кивнул. — Прошу.

От всего этого у Рафи ёкнуло в груди. Слишком уже многообещающими выглядели все эти приготовления. И впервые за все это время ему начало казаться, что дела его совсем не так радужны, как ему думалось.

— Я… Я, господин директор… шел на занятие, — заикаясь и почему-то пряча глаза, начал Вишневский. — А тут они… Он стоит вот так… И трогает ее за… — толстяк с пунцовым лицом пытался что-то изобразить, но руки его толком не слушались. — А она плачет…

Видя, что гимназист и сам сейчас расплачется, директор его спровадил за дверь. Следом вошел довольно высокий парень с неприятным лицом. Увидел Рафи и сразу же торжествующе оскалился.

— Про него что ли сказать? — директор кивнул, складывая руки на груди. Мол, давай, рассказывай. — Я все видел, как вас сейчас. Этот догнал ее у лестницы, и за рукав схватил. Она аж вскрикнула. Больно, наверное, было. После в закуток под лестницей потащил, а она брыкаться начала.

У Рафи «глаза лезли на лоб» от услышанного. Ни хрена себе доказательства ему «выкатили»⁈ Целых два свидетеля оказывается видели, как он напал на ученицу и облапил ее! Это что же здесь такое творится?

— И еще лаялся на нее срамными словами. Говорил, что все лицо ей изрежет, если с ним не пойдет. Я ведь выше по лестнице был и все хорошо слышал, — взгляд у гимназиста при этом стал каким-то шальным, отчаянным, словно он решался на что-то. — А после стал лапать ее. И здесь, и здесь! Прямо по всему телу…

Через некоторое время выпроводив из кабинета и этого ученика, директор обвиняющим взглядом уставился на Рафи. И смотрел так, словно на какое-то животное.

— Я сейчас сниму трубку телефонного аппарата, — мужчина показал на массивный аппарат, больше напоминавший какой-то агрегат из зеленоватого малахита и бронзы. — И попрошу меня связать с полицейским участком, а может быть и с жандармским управлением. После этого здесь такое начнется, что тебе даже не снилось.

Сжав губы, Рафи ждал. Судя по всему, сейчас последуют какие-то варианты. Иначе телефонную трубку давно бы уже сняли и вызвали «кавалерию».

— Но мне легче тебя просто вышвырнуть сначала из кабинета, а потом и из стен моей гимназии, которую ты опозорил, — при этих словах у окна снова зашевелился классный надзиратель. Похоже, у того уже давно кулаки чесались. Вон как его дергает. Ждет — не дождется, чтобы нужное указание дали. — А, знаете, господин Мирской, пожалуй, я проявлю христианское милосердие. Вот вам лист и перо.

Директор подвинул в сторону парня пару белых листов бумаги и красивое перо с чернильницей.

— Пишите о своем желании покинуть наше учебное заведение. Я тут же удовлетворю ваше ходатайство, после чего и вашего духа здесь не должно быть. Садитесь.

Показал на стул с высокой спинкой.

— Чего медлим? Не понимаете, что вас ждет в противном случае? Позвольте напомню, — директор сделал шаг ближе и навис над Рафи. — Во-первых, за нарушение правил внутреннего распорядка вы будут исключены из гимназии с позором и в дальнейшем будут пожизненно лишены права обучаться в учреждениях, подобных нашему. Во-вторых, ваше дело будет рассматриваться на заседании дворянского собрания города, которое наверняка выйдет с прошением на высочайшее имя о вашем исключении из благородного сословия. И, будьте покойны, прошение будет обязательно удовлетворено. В-третьих, само происшествие может быть квалифицировано как полноценное посягательство на жизнь и достоинство особы благородного сословия. А это минимум каторга даже в случае вашего возраста. В таком случае вам ничего не поможет: ни ваши заслуги с медалями, ни знакомства. Кстати, вы ведь осведомлены, кем является отец девицы, на которую вы напали? Неужели нет? Тогда вам тем более нужно писать прошение об исключении из гимназии и бежать отсюда со всех ног. Ее батюшка его высокопревосходительство имперский министр Ванников. Вот так-то!

Рафи внезапно почувствовал, что ему нужно не просто присесть на краешек стула, а сесть по-настоящему. Появилась некоторая слабость в ногах. Слишком уж живо и реалистично все «разложил» директор, нарисовав такую картинку, что из него моментально весь «пофигизм» вышел.

— Дошло теперь? — во взгляде директора явно читалось уже не презрение, а гадливость. Мол, гнилым вы оказались, молодой человек. Нагадили, а отвечать испугались. Сбежать решили. — Или мне все же снять трубку телефонного аппарата?

Взяв перо, Рафи застыл. Все было ясно, как Божий день. С этой девахой и ее вывихнутой ногой его «развели», как младенца. Все было проделано так просто, эффективно и с выдумкой, что даже завидно стало. На пустом месте против него «состряпали» самое настоящее уголовное дело.